Неопровержимый факт продолжительного укрывательства Мишки Кошевого от правоохранительных органов имел неожиданные последствия. На шумном комсомольском собрании от него потребовали публичного отречения от отца «врага народа». После отказа сделать это, его единогласно исключили из членов ВЛКСМ.
- Таким отщепенцам не место в главном резерве нашей родной партии Ленина-Сталина! - напыщенно сказал секретарь хуторного комитета комсомола.
- Это ошибка! - попробовал защититься Кошевой.
- Партия не ошибается…
Бывшие дружки демонстративно сторонились изгоя. Вновь присланный председатель колхоза «Красный ключ» намекнул, что для него осталась работа только пастухом колхозного стада.
- Извиняй, Михаил! - отводил глаза таганрогский пролетарий Митин, знавший его отца по службе в Красной Армии. - Сам понимаешь, трактора я тебе доверить не могу…
- Да мне бы лишь семью прокормить.
Мишка понимал это, но в душе сильно обижался. Ведь он был абсолютно уверен в невиновности отца и верил, что всё скоро наладится. Однако время шло, отношение к нему не менялось, и Кошевой продолжал зарабатывать скудные трудодни на надоевшем до чёртиков пастбище.
- Как жить-то дальше? - часто гадал он.
Когда снова обратился к председателю за помощью, тот, заговорчески понизив голос, посоветовал:
- Шёл бы ты Михаил в армию.
- Меня не возьмут…
- Возьмут, - Митин, воровато оглянулся по сторонам, хотя они сидели вдвоём в пустом помещении правления колхоза. - У меня в Вёшенской военком старый знакомый, я могу договориться.
- Точно?
- Тебе двадцать лет есть?
- Двадцать один.
- Вот и ладненько, - обрадовался бывший красноармеец. - Иначе тебя неизвестно забрали ли бы в армию, а без службы мужчиной не стать…
- А как же мать, жена?
- Чудак, что им сделается? - удивился матёрый председатель. - Будут спокойно жить в Татарском, мы их не бросим.
- А, кто же их будет кормить?
- Вот странный человек! - сказал изумлённо Митин. - Ты же своё денежное довольствие им пересылать будешь, в нашей армии служат на всём готовом… Там тебя накормят, оденут, обуют - не жизнь, а сказка!
Случайный разговор оказался решающим. После того, как Мишка дал согласие, примерно через две недели его вызвали в контору прямо с пастбища.
- Иди домой и быстро собирайся, - велел требовательный Митин. - Через полчаса транспорт идёт в станицу.
- Зачем?
- Там формируется команда для отправки в кавалерийское училище, тебя тишком включили в списки.
- Век буду помнить! - искренне обрадовался Кошевой. - А как же попрощаться с родными, они ведь сегодня на прополке буряка?
- Напишешь с дороги, - отмахнулся задёрганный председатель. - Беги скорее, смотри, уедут без тебя…
Мишка бросился к родному куреню, где предсказуемо никого из близких не оказалось. Он быстро открыл висячий замок, сбросил одежду и надел на себя ненужное старьё.
- Сойдёт и так… - лихорадочно думал новобранец.
В последний раз оглядел знакомую до боли обстановку, объёмную печь с лежанкой, самодельный стол и железную кровать. Решительно захлопнул тревожно скрипнувшую дверь и побежал к конторе…
- В училище снова стану человеком! - подумал он на бегу. - Я докажу всем, что Кошевые добросовестно служат Советской власти!
По приезду к районному военкомату их тотчас посадили на грузовик, крытый брезентом, и повезли на железнодорожную станцию. Мишка сидел у заднего борта и пристально смотрел на кривые улочки Вёшенской, увидел изломанный берег Дона и помахал ему, словно прощаясь, занемевшей рукой.
- Когда снова увижу? - гадал он, сдерживая слёзы.
На врачебной комиссии, когда призывники разделись до трусов, доктор Спицын подозвал к нему девчат-медичек и воскликнул:
- Девушки, где ваши глаза были? - доктор постучал кулаком с глухим утробным звуком в его грудь. - Это же настоящий богатырь!
- Поздно, доктор, - засмеялся довольный Кошевой. - Я женат…
- Жалко, как, - пискнула симпатичная практикантка, - одним завидным женихом меньше.
Мишка был весь обвит мускулами, будто резиновыми жгутами. Их команду быстро погрузили в вагоны-теплушки воинского маршрута и отправили в долгий путь.
- Куда нас интересно везут? - гадали недавние колхозники.
- На кудыкину гору, - поддевал сомневающихся Кошевой, - воровать помидоры…
Все призывники были будто на подбор. Рослые, сильные, крепкие и грамотные, меньше семи классов образования ни у кого не было. Среди них ехали двое учителей-добровольцев. Они, чтобы попасть в кавалерию, пришли к военкому-капитану с верёвками в руках и объявили:
- Если не возьмёте в эту команду, то мы повесимся тут же!
- Хрен с вами, запишу…
Ультиматум был принят, ведь все парни мечтали щеголять в длиннополых шинелях, с шашками, при шпорах, в легендарных будёновках с синими звездами.
- Главное не в пехоту, - рассуждали наивные призывники.
- Будем всю службу пыль глотать…
В Сталинграде к ним добавилось пять товарных вагонов-теплушек полных призывниками. Под Барнаулом, на станции Алтайская, прицепили ещё шесть вагонов. В Новосибирске полностью сформировали огромный воинский маршрут.
- Куда нас везут? - недоумевали уставшие от бесконечной дороги пацаны. - Завезли, чёрт знает куда!
- Обратного пути всё равно нет… - успокаивал товарищей Мишка.
Спустя неделю пути дождливым утром, по вывеске они обнаружили, что находятся на станции Шилка. Рядом располагался город Сретенск, место ссылки дворянских семей. Перед вагонами стояли командиры в коротких шинелях с алыми петлицами.
- Пехота!
- Мы в кавалерию! - поднялся недовольный ропот. - Не выйдем из вагонов!
Но плетью обуха не перешибить, и Кошевой принялся уговаривать своих земляков:
- Идём, ребята, в стрелковую часть, в полковую школу. - Мишке хотелось поскорее поступить на службу. - А там, глядишь, появится зелёная улица в высший командный состав.
- Тогда ладно! - кто-то засмеялся, кто-то принял это за истину.
Все вразнобой зашагали по льду реки Шилка, на ту сторону в гарнизонный городок 833-го запасного стрелкового полка Забайкальского военного округа. Перед казармами команду выстроили и объявили:
- Кто в пулемётную роту, делай два шага вперёд!
- Выходим! - крикнул Кошевой землякам. - Ребята, давай всем гамузом.
Вышли все, кто ехал с Дона, человек тридцать, целый взвод. Мишка сделал роковой шаг, теперь ему надо было служить не два, а три года. Случайно Кошевой оказался в полковой школе младших командиров. В процессе учёбы происходил естественный и жёсткий отбор кандидатов в военные училища.
- Если выдержишь эту бешеную гонку, понравится, войдёшь в строку военной жизни, - поучал его ротный старшина Пащенко. - Будешь отличным командиром.
- Мне бы три года отслужить, и домой! - рассуждал он поначалу.
Не все выдерживали такую жизнь и оставались в армии только до истечения срока срочной службы.
… Особенно тяжело Мишке пришлось в первые месяцы службы. Ha плацу эхом отдавались резкие звуки команд. Ноги чеканили широкий шаг, сжатые в кулаки руки были прижаты к бёдрам, сержанты выкрикивали команды. На курсантах рабочая солдатская униформа, стальные каски и сапоги.
- Направо, шире шаг! - раздавалась зычная команда.
Этот вид упражнений в учебном плане значился как строевая подготовка. Командир взвода был болен, и его заменил рябой, толстый сержант.
- Кругом!.. Быстрый шаг... - орал он. - Стой!.. Строем, быстрый шаг!
- Чем больше морда и живот, тем крепче армия и флот, - пошутил кто-то сзади.
- Разговорчики в строю!.. Подравнялись!.. Равнение на средину! - сержант явно хотел отыграться на новобранцах. - Пошевеливайтесь... Направо!.. Эй, там, в чём дело?
Кошевой от усталости ошибся, он повернул налево.
- Всем шаг назад, марш!.. Упали на живот! Отжались! Раз, два, раз, два... Направо равняйсь! - орал широкоплечий сержант.
Мишка, виновато моргая, посмотрел на ребят, а рябой крикнул:
- Эй, там! - не получив ответа, он снова гаркнул. - Как фамилия?
- Моя?
- Да, я к тебе обращаюсь!.. Ты, долговязый брюнет с крючковатым носом.
- Кошевой.
Ответил он и выпрямился.
- Кошевой? - гаркнул злой сержант. - Что это, чёрт побери, означает?
- А что не так?
- Рядовой Кошевой, так нужно было ответить. Понятно? - буквально прорычал он. - Как фамилия?
- Рядовой Кошевой, товарищ сержант!
- Вот так и обращайся к вышестоящему командиру, - сказал рябой и скомандовал: - Шаг вперёд... бегом марш!
***
Какими удивительными бывают подчас трансформации людских имён! В детстве тебя звали, к примеру, Митенька, в отрочестве уже Митька, а юношей называли Дмитро.
- Дед Гришака подзывал меня, визгливо крича, как глухонемому - Митяй, а отец обращался всегда строго Митрий! - так иногда думал рожак хутора Татарский Дмитрий Миронович Коршунов. - На войне командиры вызывали из строя больше по фамилии, Коршунов, добавляя для ясности соответствующее воинское звание, мало ль солдат с такой фамилией…
Постепенно некоторые начали называть его по имени отчеству, но большинство знакомых обращались по прозвищу - «Коршун». Мужчина задумывался об этом удивительном превращении, как из Мити он с годами умудрился стать Коршуном и удивлялся скоротечности жизни собственного имени.
- Больше некому звать меня Митькой! - огорчился заматеревший казак.
Коршунов часто вспоминал привольное детство, полнокровное интересными и пугающими вещами. Дом, мать и сеструху Наталью. Закрывал глаза и ясно видел усатого сома, заросшего от старости мхом и сопливой плесенью, жившего в холодной глубине хуторного ставка.
- Как интересно тогда было! - расстроился он.
Когда-то давним летним утром чудовищная рыба на его глазах проглотила драчливого гусака, величаво проплывавшего во главе своей крикливой семьи.
- Проглотил целиком! - округлив рысьи глаза, рассказывал он лучшему другу Гришке Мелехову.
- Не бреши…
- Вот те крест! - божился брехливый Митька.
Даже повзрослев, Митрий пересекал это место с опаской, дрожа от неприятных воспоминаний...
- Схватит такая уродина за ногу, - размышлял он по глупому малолетству и вздрагивал, - утянет на самое дно и не станет больше казака!
Бессонными ночами ясно виделись ему родной Дон и ровные, бескрайние поля, усеянные надменными скифскими курганами.
- Увижу ль сызнова? - Дмитрий не отличался сентиментальностью, но иногда накатывало.
Вспоминал он, как ходил в ночное пасти хуторных лошадей, как боролись на поясах с соседскими ребятами, подражая знаменитым цирковым атлетам.
- Михайло - подлец! - в этом месте на «Коршуна» всегда накатывала злость.
Было их трое, закадычных и весёлых друзей. Он, Гришка и Мишка Кошевой. При всплытии имени последнего Коршунов всегда сжимал кулаки.
- Подожди у меня! - мысленно погрозил он товарищу детских забав. - Я тя непременно встречу, друг мой ситцевый, отыграюсь, будь спокоен...
За прошедшие десятилетия он не смог простить Михаилу сожжённый родной курень и убитого деда Гришаку. Он не понимал и не признавался себе, что злость его основывалась даже не на этом факте. Мало ли сменил после того домов?.. Нет! Злился Коршунов на всю Советскую власть, отнявшую у него такой знакомый, уютный мир.
- Коммуняки проклятые! - сказал он Ваське Дружилину. - Продали поганцы православный Дон, и Мишка в числе первых.
- Какой Мишка? - не понял тот.
- Ты его не знаешь… - отмахнулся Митька.
Понятная с детства перспектива жизни вдруг превратилась в нагромождение нелепых случайностей, кровавых расправ и постоянного страха.
- Отца, Мирона Григорьевича, расстреляли ироды, - накручивал он себя и размашисто перекрестился. - Царство небесное покойнику, какой работящий казак был!
- Мы «красным» хорошо за него отомстили! - самодовольно сказал Дружилин.
Старший Коршунов действительно в слепой жажде богатства не жалел ни себя, ни жену, ни детей. Наёмные работники умывались у него кровавыми слезами, а ведь ничего из нажитого ему в старости не пригодилось…
- Не хочу горбатиться… - с юности не лежала, душа Митьки к такой жизни - с пелёнок нахлебался досыта.
- А кому хочется? - согласился Василий.
Ему всегда хотелось жить вольно, беззаботно, не обременяя себя хозяйством и ни в чём себе не отказывая. Поэтому нравилось Коршунову воевать, поэтому подался он после войны в разбойники.
- Негоже мне после семи лет войны землю пахать, - рассуждал Митька, молодой годами, но старый душой. - Возвращаться домой нельзя, слишком наследил там…
- Да и не к чему! - вставил дружок.
После отступления в составе Добровольческой армии на Кубань они на корабле союзников переправились в Севастополь. Оставаться на милость победивших «красных» не захотели, всё-таки карательный отряд не строевая часть.
- Энто Гришке Мелехову возможно к ним переметнуться! - подумал он, увидав старинного друга на покинутом пирсе Новороссийского порта. - Он завсегда с «краснотою» был…
У барона Врангеля Коршунов продолжил служить по призванию, плёткой, шомполами и петлёй приводя в подчинение неразумное местное население. Вседозволенность нравилась ему, он казался себе всемогущим. У казнённых людей легко забирать имущество, мёртвые не сопротивляются, а совесть его не мучила. В ноябре двадцатого года с лёгкой жизнью пришлось расстаться.
- Даже Перекоп их не удержал, - возмущался Коршунов, пакуя награбленное золото.
- Куда нам зараз податься? - растерянно спросил Дружилин.
- Надо думать…
Выбор оказался небольшим. Большинство разбитой армии «белых» на кораблях пугливых союзников переправилось в Константинополь, а Митька остался.
- Не хватало нам ишо у басурман жить! - уговаривал он закадычного дружка. - Давай рванём в Москву…
- Зачем?
- Там затеряемся…
- Мне всё едино!
Дмитрий заранее выправил документы уволенного со службы красноармейца и окольными путями добрался до первопрестольной. Встретившись в условленном месте с Василием, он предложил сделать налёт на не успевших смотаться за границу купцов. Следующей ночью они ворвались в богатую еврейскую квартиру.
- Мы знаем, что вы прячете у себя килограмм золота, - с угрозой сказал налётчик. - Выдайте их нам!
- Сара, золотце! - обратился хозяин к жене, - за тобой пришли.
После того, как ему прострелили левую ногу, ювелир отдал им все драгоценности. Потом в ход пошли «нэпманы», работы современным разбойникам хватало…
- Минутные богачи в милицию заявлять не будут, - Коршунов быстро сориентировался, - сами боятся.
- Им проще нам заплатить! - смеялся сытый и пьяный Дружилин.
Милиция им села «на хвост» только тогда, когда они сдуру грабанули кассира завода «Серп и молот». Государство свои денежки оберегало тщательно.
- Пора прислоняться к «блатному» берегу, - сказал напарнику благоразумный Коршунов, - в одиночку не выжить.
- Точняк!
- В наше время так тяжело стало грабить. Такое ощущение, что ты энти деньги заработал...
- Ну, ты, «Коршун», шутник!
Через неделю Ваську застрелили на воровской «хате» по наводке местных стукачей. Митька спасся чудом и впредь решил с органами правопорядка в «орлянку» не играть.
- Ошибки - энто доказательство того, что ты хотя бы пытался! - Так бывший потомственный казак стал отпетым уголовником.
Криминальная карьера Митьки, однако, тоже не задалась. Для воров в законе он был «мокрушником», убийцей, ведь работал не - чисто, с кровью. Использовали его в основном на «делах», связанных с насилием, но на красивую жизнь хватало…
- Где жить мне всё равно, - пару раз «Коршун» кратковременно попадал на «нары», а в середине тридцатых годов «причалился» основательно.
Даже грабя навороченных советских граждан, он неожиданно для себя оказался в исправительно-трудовой колонии с приличным сроком. «Блатные» приняли его, как родного.
- Раз так масть легла, - сказал ему вор Аким, - поступай в мою шоблу.
- Да на раз!
- Честные воры шепнули мне, что ты жиган фартовый…
- В случае чего - бздеть не буду!
- Точняк, - одобрил главный лагерный авторитет.
Для Коршунова потекли не очень голодные, но серые и холодные годы лагерной жизни. Теперь его постоянно сопровождал тупой, беспрерывный мат. Через несколько лет он уже не мог спокойно смотреть на других «зэков», особенно на политических.
- Надоели энти несносные морды! - злился Митька и с удовольствием «мочил» непокорных.
Его раздражало постоянное присутствие рядом озлобленных людей, готовых не то, что за ломоть хлеба, а за одобрительную ухмылку самого мелкого начальника продать, предать, унизить любого и каждого.
***
После перенесённой болезни Григорий Шелехов стал работать вдвоём с пареньком Иваном Ермолаевым. Как-то оказались они на краю делянки, оторвавшись от бригады. В полдень перекусили, спокойно сидели, перекуривали и разговаривали. Ермолаев оказался бывшим студентом четвертого курса филфака МГУ. Он рассказывал любознательному напарнику о Москве, о красавице-невесте, а потом спросил:
- Ты какой-то зелёный?
- Пронесло меня крепко! - нехотя признался страдалец.
- Вот как! - неожиданно рассмеялся бывший студент. - Просто у нас в группе смешной случай был. Со мной учился паренёк по имени Вова. Личность весьма примечательная. Ростом был метр с кепкой, при этом интеллектом не обезображен. Вова умудрялся стипендию в рекордно короткие сроки прогуливать. Пропив все свои деньги, он садился «на хвост» сокурсникам. Вова приходил в общаге к тем, кого знал и заводил: «Ого, хлеб дай половинку». Что касается курева, а курил он много и естественно на халяву. Такое случалось множество раз и всем успело порядком надоесть.
Дойдя до этого места, Ермолаев не выдержал и заразительно рассмеялся:
- Сижу однажды на лекции, смотрю, а знакомые ребята толкут таблетки. Они насыпали порошок на кусок хлеба и положили его на парту. На перерыве к ним подскочил Вова и попросил кусочек. С ним «нехотя» поделились продуктом, посидели немного, поболтали и пошли на учёбу. Через несколько минут наш «Ворошиловский стрелок» стал поглаживать живот и побежал в общагу.
Григорий с улыбкой слушал историю.
- С ним увязался я, хотел посмотреть, что будет дальше, - продолжал Ермолаев. - Подождав на остановке трамвай, мы сели в него, а после того, как водитель закрыл двери, Вова произнёс: «Зря мы не пошли пешком» и больше погрустнел. После того, как двери открылись, я стал очевидцем невероятного бега с препятствиями. Утром Вова пришёл весь зелёный, с мешками под глазами. Операция прошла успешно - после этого он ни разу ни к кому не обращался с просьбами угостить его чем-либо.
- Таблетки были сильным слабительным?! - верно догадался напарник.
Вдруг из-за кустов выехал на ухоженной гнедой лошади добрый молодец в чёрной кожаной куртке прораб лесоповала Чуркин.
- Балдеете, черти? - грозно спросил он.
- Так ить перерыв…
Выдался на редкость солнечный летний денёк, и как-то по-домашнему отблёскивал мягкий шёлк конского волоса и кожаной куртки прораба. Он тоже был молод, лет двадцати пяти, проворовавшийся петрозаводский официант, тянувший два года лагерного срока.
- Вот, хорошо, что ты научился лес валить, - похвалил Шелехова прораб.
Он пребывал в хорошем настроении, собеседник Григория ему чем-то понравился и, слегка наклоняясь в седле, сказал:
- Работай, как следует - выбьешься в люди. - Чуркин посмотрел на работяг. - Может быть, когда-нибудь даже прорабом станешь, как я…
- Ну, энто вряд ли…
Чуркин не сомневался в том, что высшее счастье для всех было бы стать таким, как он. Раздав рабочим необходимые ценные указания, начальник величественно уехал. Глядя на удаляющегося прораба, Григорий сказал:
- Вертухайский холуй!
- Он просто делает свою работу… парень нахмурил чёрные, будто нарисованные брови.
- Странно, как сами заключённые регулируют лагерную жизнь! - ухмыльнулся Шелехов.
Он попробовал ногтем остроту лезвия у топора и глубоко вогнал его в сосновый пень. Вокруг них сплошной стеной стоял молчаливый лес.
- Мы подчиняемся установленным правилам, - согласился Ермолаев.
- Сами себе строим жильё, кормим себя, производим различную продукцию, - неторопливо перечислил Григорий, - сами принимаем её…
- Даже контролируем качество работ и ругаем отстающих, - вставил Иван.
Григорию иногда казалось, что убери охрану лагерей, сознательные «зэки» выбрали бы собственное начальство и также бы ходили на работу и в баню. Также бы обижались на плохое снабжение и также бы умирали…
- Почему в нашем народе столько стадного? - недоумевал опытный лагерник. - Откудова неуёмное стремление выбиться в начальники, покомандовать подобными себе?
- Отсутствие ума! - коротко подытожил Ермолаев.
Слава Богу, видеть прораба им случалось редко, всё-таки высокое начальство. Так, наверное, было даже лучше, уж больно чесались у Шелехова руки придушить зазнавшегося хама. Важного начальника лагпункта ему довелось ещё увидеть всего один раз при довольно пикантных обстоятельствах.
- Лучше бы совсем не видеть, - понял он позднее.
Случилось это знаменательное событие яркой весной следующего года. Григорий, как всегда, спокойно выполнил дневную норму и отошёл вглубь дремучего леса на поиски спелых ягод. Конвой спокойно относился к подобным прогулкам, бежать заключённому Шелехову было некуда, да и незачем.
- Ах ты, гадина, - вдруг он услышал начальственный голос, - стой, кому говорят!
Григорий по многолетней привычке подумал, что сказанное относится к нему, и поневоле втянул стриженную голову в плечи. Через минуту он выглянул из-за шипастого куста ежевики. На небольшой поляне неуклюжий толстяк пытался усмирить белую своевольную кобылу, рядом валялось дорогое охотничье ружьё.
- Тпру, - заорал он, неумело натягивая поводья. - Будешь знать, как сбрасывать начальника лагеря.
Бедное животное не понимало оказанной чести и рвалось ускакать прочь. Толстяк вытащил из-за голенища щегольских офицерских сапог кожаную плётку и пару раз наотмашь ударил лошадь. Та затравлено дёрнулась и обиженно заржала. Григорий забылся на короткое время и зло крикнул:
- Ты што делаешь?
- Что?
- Она же не виновата, што ты ездить не умеешь.
- Кто ты? - испугался немолодой подполковник Егоров. - Чего надо?
Он внимательно посмотрел на подошедшего Григория и по характерным чертам одежды и поведения узнал своего подопечного.
- Как ты смеешь так обращаться к офицеру? - возмутился главный «вертухай». - Рвань лагерная!
- Молчи, гад! - рванулся к нему Шелехов. - Мало вам людей, так ишо над конями издеваетесь… Звери!
Григорий знал, что никто их не видит и накопившаяся годами злость кипятком выплеснулась на опешившего начальника. Бесправный «зэк» стоял лицом к лицу с всемогущим «хозяином» и говорил всё, что он думает о безжалостной системе.
- Кровососы! - закричал он, и гнев кривил его загорелое лицо. - Загнали полстраны в лагеря и рады… Подождите, ишо дождётесь, поднимется народ, умоетесь кровищей.
- Чего разошёлся?
- По самые уши зальётесь!
Начальник попятился от спятившего «зэка», на ощупь нашёл в траве ружьё, поднял его и пригрозил:
- Иди отсюда, умник, - сразу почувствовал он силу оружия. - Кобылу ему жалко…
- Да жалко! - воскликнул заключённый.
- Себя лучше пожалей.
- Мне себя жалеть негоже! - успокоился каторжанин и отвёл глаза. - Зараз жив, а завтра в общей могиле.
Шелехов круто развернулся и пошёл на призывный стук топоров и визг пил. Удивлённый Егоров ещё долго смотрел на сомкнувшиеся за его спиной пышные еловые лапы и жалел, что в ружье не было патронов:
- Пристрелил бы как собаку бешенную!
Понимая, что по возвращению в лагерь его в лучшем случае ждёт кондей, а вернее всего смерть, Григорий уговорил напарника Ермолаева бежать вместе с ним. Не возвращаясь с лесоповала, они рванули в западном направлении и шли без отдыха всю ночь.
- Обратной дороги для нас нет! - понимал он, ускоряя шаг. - За побег если поймают, расстреляют!
Под утро они вздремнули и, едва выйдя на звериную тропу, неожиданно столкнулись нос к носу с таким же беглым «зэком».
Продолжение http://proza.ru/2011/12/23/14