Жизнь музыкальная.
- Ну, как ты? – Татьяна Ивановна, чуть взволнованная, положила мне руку на плечо.
- Х-хорошо… - выдохнула я, еле ворочая языком.
- У ТЕБЯ ВСЁ ПОЛУЧИТСЯ! – понизив голос, с расстановкой, как заклинание, произнесла моя наставница.
- Да, – старательно бодро ответила я, но зубы мои предательски клацнули.
- Дай-ка сюда руки!.. Ух! Какие холоднючие! Бежим наверх! – Татьяна Ивановна схватила меня за руку и потащила на второй этаж.
Там она сунула мои руки под струю тёплой воды и долго их разминала.
- Только не трясись. Мы с тобой много работали, и ты всё знаешь и всё умеешь… И главное, ты чувствуешь! Покажи, как ты можешь чувствовать! А всё остальное – не важно!.. – её голубые глаза блеснули за тонкими стёклышками очков, а забавные ямочки на щеках приветливо улыбнулись.
Академический концерт в Музыкальной школе… Итог работы за полугодие! Директор, завуч и многие учителя со своими учениками сидят и слушают, как ты играешь. Учитывается всё: беглость рук, сложность произведений, выразительность. Улавливаются малейшие ошибки и погрешности…
«Господи! Побыстрее бы всё прошло! Не подвести бы свою «Татьяну»! Татьяна Ивановна…»
- Ну, здравствуй! Я твоя новая учительница! Зовут меня Татьяна Ивановна! А ты Юля. Знаю, что у тебя «отлично» и по сольфеджио, и по хору… А почему по специальности «трёшки»? А?.. Покажешь, что за лето подготовила? – стройная молодая женщина синеглазо с улыбкой смотрела на меня, поправляя прозрачные стёклышки золотистых очков.
Я, опустив глаза и ничего не ответив, покорно села за инструмент.
- Поня-а-атно… - протянула новая учительница, выслушав всё, что я отбарабанила. – У тебя хорошие задатки, но нужно много работать…
Я с готовностью кивнула, прекрасно понимая, что работать, тем более много, не буду.
«Некогда. Да и незачем. И так сойдёт… И как она собирается со мной работать?» Я насторожилась, вспомнив свою первую «музыкальную наставницу».
У той, по-моему, было только два вида настроения по отношению к ученикам: расслабленно-болезненное и злобно-агрессивное. В первом случае Лейла Мухамедовна сидела, отвернувшись от инструмента, и голосом больного ягуара бросала «Дальше… дальше…». Потом, полуприкрыв глаза, царапала ручкой две-три фразы в моём дневнике и с каменным лицом отодвигала его от себя. Я, еле подавляя радостное желание выскочить прямо в окно, пролепетав «до свидания», ноты и дневник в папку засовывала уже в коридоре. При этом никогда не забывала передать «по эстафете» очередной «жертве с дрожащими руками», что сегодня ОНА добрая.
Второй случай был испытанием. Ягуар выходил на охоту. Лейла Мухамедовна пребывала в оживлённом состоянии. Иногда радостном, иногда яростном. Суть дела не меняла. Рык раздавался всегда неожиданно и громко. Затем следовали больные щелчки шариковой ручкой по пальцам и отсчёт ритма по спине. «Ты глухая или больная?! Не слышишь?! Раз, два, три, четыре!.. Не-е-ет!! Четвёртым пальцем, четвёртым!!! Вот, вот, вот!..» Четвёртый палец постепенно немел, его с силой вдавливали в клавишу… Руки начинали трястись, и что-либо сыграть не получалось совсем. Спина каменела, и голова вжималась в плечи. «Подними голову! Смотри в ноты!! Ты слепая?! Вот так подними!!» В голове билась только одна мысль – «сорок пять минут, урок длиться сорок пять минут, скоро всё это кончится…» А в конце урока доставалось и дневнику: «она полная тупица!», «ритм, ритм! вбейте ей в голову – ритм!», « у меня от её игры кишки болят!»… Страницы порой не выдерживали и кое-где рвались под натиском всё той же экзекуторской ручки.
Мои «товарки по несчастью» всегда плакали и выходили из кабинета с красными глазами. Никто ничего не говорил, и так всё было понятно. Я не плакала никогда. Только один раз большая слеза скатилась по щеке и плюхнулась мне на колени. И, о чудо, буря улеглась! После этого урок прошёл тихо и спокойно! Но это было лишь раз. Может быть, поэтому мы так и не поладили с «Лейлой-ягуаром»…
Мама, прочитав про «кишки», решила, что с учительницей нам не по пути. В Музыкалке был тихий и очень интеллигентный скандал, и меня перевели в ученики к завучу, которая мной совсем не интересовалась и на уроке вместе с секретарём рассматривала журналы мод. Меня это вполне устраивало. Было тихо и спокойно. Я получала свои «трёшки» по специальности, с удовольствием посещала сольфеджио и хор, и музыкальная жизнь текла своим чередом, без водоворотов и стремнин.
- Ручки хорошие, но деревянные какие-то… Исправим. Я тебе покажу такие гаммы, особенные – быстро беглость наберём! – Татьяна Ивановна, прощупав мои руки, мельком взглянула на золото берёзки за окном и посмотрела мне прямо в глаза. – А… Тебе нравится то, что ты играешь? Ты что-то представляешь при этом?
Я покорно кивнула и… растерялась. «Сейчас спросит, что представляю!.. Что сказать-то?!»
Молодая женщина звонко рассмеялась.
- Ну, представляешь ты, видно, так же, как и соглашаешься много трудиться!
Я покраснела и оробела совсем, не понимая, как себя вести с нею.
- Юль! Я сыграю тебе сейчас несколько новых «вещей» и пытать больше не буду. Дома попробуй их разучить, как получится. Но главное… Главное подумай, тронули они тебя или нет. И чем тронули? И ещё… Я понимаю, что учиться в двух школах трудно, притом учиться хорошо. Но ты сумеешь, а я тебе помогу. Давай встречаться чаще, ещё два раза в неделю, всего четыре. Этого хватит. И работать ты будешь на уроках, дома только закреплять. И не делай такие круглые и несчастные глаза!.. Мы подружимся. Друг с другом и с музыкой. Меня удручает, что при наличии таких способностей, ты абсолютно бескрЫла… Ну, будем отращивать крылья?
Я онемела и обескуражено кивнула несколько раз, как болванчик. Только не влево-вправо, а вперёд-назад…
Теперь же я стояла в коридоре, прижавшись к стене и, не мигая, смотрела на заветную дверь в актовый зал.
«Значит так… Этюд Черни… Тут, главное, беглость. Её уж мы наработали! Эти бесконечные гаммы! Да ещё какие! Консерваторские! Пальцы наизнанку выворачивались! Татьяна ведь не училище какое-то окончила, а консерваторию! И руки мои она всё-таки «раскочегарила»! Нет, за этюд я не боюсь!»
«Теперь «Баркарола» Мендельсона… Помню, как Татьяна Ивановна притащила целый ворох картинок Венеции, гондол и гондольеров! Мы прислушивались с ней к каждому звуку пьесы, расшифровывая удары весла, скрип лодки, меланхоличный напев мужского голоса… И пьеса зазвучала, запела, запахла морем и илом… Нет, на «Баркароле» я не смогу сплоховать!»
«Бах… Трёхголосная инвенция… Было трудно. Третий голос то возникал, то пропадал. Мы расчленили всю инвенцию, проиграли и даже пропели каждый голос, а потом сложили заново. Голоса зазвучали, но не было Баха… И тогда Татьяна Ивановна, как волшебница из сказки, принесла подсвечник со свечами, зажгла их и задёрнула занавеси в кабинете… И грянул орган! Самый настоящий! А я была органистом в кудрявом парике и длинном камзоле… Бах не покинет меня и сейчас! Я знаю…»
«Да… Ещё ансамбль. Вместе с Татьяной. Это совсем не страшно! Это весело и приятно!»
- Юль! Ты следующая! А потом и я подтянусь. На подмогу! – Татьяна Ивановна хихикнула. – Забабахаем «Колокольный звон», а потом подпустим «Черномора»! Всё в четыре руки! Почему ансамбль должен быть один, получите два: первым и вторым голосом! Да?!
- Точно! Огорошим! – хрипло, но более-менее бодро поддержала я и, пытаясь тоже хихикнуть, каркнула почти по-вороньи.
Хорошо, что моя Татьяна за тяжёлым скрипом двери не услышала странной эмоции.
Как я взошла на сцену в актовом зале, как начала играть – не помню. Только от пьесы к пьесе я всё больше раскрепощалась, и когда увидела, как Татьяна Ивановна подошла ко второму пианино и одарила меня благодарным лучистым взглядом, я почувствовала себя всесильной королевой, повелительницей всех роялей, фортепиано и клавесинов на свете! Мы с таким энтузиазмом сыграли два ансамбля, что в зале на время повисла тишина. А потом… Нам хлопали. И радостно поражённый директор, и удивлённая завуч, и оживлённо переговаривающиеся учителя и ученики. И только побледневшая Лейла Мухамедовна отрешённо смотрела в окно…
А в кабинете Татьяна Ивановна продемонстрировала мне мою заработанную «пятёрку» в полугодии за специальность! И ещё она, почти захлёбываясь, рассказывала о впечатлении, произведённом моей игрой! Я просто не могла поверить своему счастью! И тут в кабинет заглянул директор.
- Татьяна Ивановна!.. А… Вы разбираете концерт… Ну, что ж… Так держать! Молодцы!
Мы переглянулись и, одновременно подняв руки в пионерском приветствии, грянули: «Есть, так держать!»
- Гм… - Юрий Константинович от неожиданности поднял бровь и несколько смущённо закрыл дверь.
А мы рассмеялись, звонко и с огромным облегчением.
За окном мохнатыми хлопьями валил снег. Скоро Новый год…
А в мае, после годового академконцерта, я прощалась с Татьяной Ивановной. Её муж - военный, и она вместе с маленьким сыном переезжала на новое место службы мужа.
Мы сфотографировались на память: она и четверо её учеников. Пошёл дождь, и Татьяна Ивановна, прикрывая меня, свою любимую ученицу, зонтом, немного всплакнула.
- Только не бросай гаммы, разрабатывай руки. Не ленись. Мы подобрали тебе отличную программу на следующий год. Трудную, но красивую. У тебя получится!..
Я поцеловала свою Татьяну в щеку и легко помчалась по лужам. Мне было весело и празднично! Я ещё не знала тогда, что бывают непродолжительные встречи, но на всю жизнь! И расставания, мимолётные, но навсегда…
Мокрые косички шлёпали меня по спине, а я радовалась весенней грозе, скорым каникулам… И два, ещё не крепких, но больших крыла несли меня вперёд, в новое лето, в новую жизнь, из детства в юность…