Глава 6
Форт Ардел
Колонна Британской армии растянулась на многие мили и войско Силурии шло в арьергарде. Артур хотел видеть меня в своем окружении, и Гавейн скорее удивился, чем обиделся моему отказу присоединиться к Лотиану, и отбрал у меня Гарета, который со слезами на глазах все же вынужден был подчиниться своему брату и королю, но, верный данному слову, я остался с Аирколом. У нас была почти сотня лошадей и большинство из них брели навъюченными мешками с мукой, щитами, шатрами и всякой ерундой, необходимой войску на марше, но я все же посылал дозоры под командованием Ламорака и Хардриса и Балина, и один из них обнаружил большой саксонский отряд. Они напали на нас сразу с двух сторон, с ясной задачей отрезать обоз от армиии, но мы их ждали, и были к бою готовы, и нам удалось их окружить и перебить почти всех. Нескольких пленников отправили к Артуру, и я присутствовал при их допросе, и заметил как угнетала Артура необходимая и легко объяснимая жестокость этой процедуры. В бою мой господин становился абсолютно смертельным и безжалостным, но в остальном человеческое страдание было ему глубоко противно и переносил он его с трудом.
Через некоторое время мы вступили в саксонские пределы, ничем на взгяд не отличавшиеся от дамнонских: те же круглы крытые соломой хаты, убранные поля и длинные холлы, но наши фуражиры занялись поиском еды, а попросту говоря, грабежом, и привозили откуда-то мешки с зерном, пригоняли коров и овец. Праздник войны, с летящими по ветру знаменами и веселыми всадниками, скачущими вдоль колонны, продолжался.
Мы шли по саксонской земле два дня, когда путь нам преградило чужое войско. Они ждали нас и приготовились ко встрече основательно и продуманно. Они заняли отличную позицию на развалинах старого форта с остатками выщербленной стены, с крутым земляным валом, опоясанным с запада неширокой рекой с быстрым течением, а с востока примыкающим к захламленному лесу, заросшему кустарником. Осыпающаяся стена блестела наконечниками пик, шлемами и щитами, и понять число саксонского войска, хотя бы приблизительно, не представлялось возможным.
Британцы начали разворачивать лагерь, а я взял Хардриса и Ламорака и счастливого, удравшего от Лотианцев Гарета, и поехал вдоль реки. Мы приблизились к форту, и увидели, что насыпь, подходящая к берегу реки, была перегорожена частоколом; свежесрубленное дерево весело желтело на солнце. В нас полетели пики, одна из которых упала у ног моего коня, и тот испуганно присел.
- Здесь не пройти, - мрачно заметил Хадрид и я вынужден был с ним согласиться. Мы еще покружились, проскакали пару миль к северу, поискали брода, ничего не нашли и вернулись в лагерь ни с чем.
В тот же вечер Артур собрал совет, где мы сидели кругом у костра, и пили кислое вино, и надеялись, что кто-нибудь предложит хороший план, в частности Артур. Он говорил:
- Надо штурмовать, в осаде мы не можем сидеть. Мы на их земле, каждый день к ним будет подходить подкрепление, а мы будем слабеть и болеть и, возможно, голодать. - Он был прав, у нас уже появились первые больные. - Нужно обойти их форт, посмотреть как он укреплен с юга. Нужно найти брод. Галахад, ты ездил сегодня.
Я ответил с огорчением:
- Ничего не нашел, мой король. Хорошо бы послать в обход леса.
Обычная энергия овладела Артуром, и он стал отдавать распоряжения всем и каждому и казалось, ни о чем не забывал: еда, оружие, лошади, дозор вокруг леса, другой – вдоль реки, охрана лагеря, отдельный лагерь для больных, снова еда, и постепенно в результате этой продуманной деятельности появлялась уверенность в успехе, основанная на вере в него, нашего короля и лидера, который думал обо всем и твердо знал что делать, и каждому давал задачу понятную и посильную, и всех умел заразить своей уверенностью и твердым сознанием своей силы. Ему хотелось служить и хотелость добиться его одобрения.
Все разошлись и я поднялся тоже , когда Артур подошел ко мне:
- Пойдем, я провожу тебя.
Он положил руку мне на плечо, и вышло это немного неловко, потому что я был выше его ростом, но я радовался его расположению и его тяжелой руке на моем плече. Мы подошли к реке и он заговорил негромко:
- Слушай, Галахад. Гарет говорит, что умеет становиться невидимым. Правда?
- Нет, господин, - усмехнулся я хвастовству своего ученика. - Я научил его кое-чему, но нет у него дара к магии. К тому же эти чары не делают человека невидимыми, не совсем. Они скорее заставляют других не смотреть в его сторону, а вернее – не замечать. Но ходит он вполне бесшумно, это ему удается. Легкий шаг, не в пример прочим Лотианцам.
Мы посмеялись немного, представляя себе крупных Лотианских мужчин, и Артур продолжил:
- Хочу послать его в разведку в саксонский лагерь. Как ты думаешь, справится? - и я ответил не раздумывая:
- Нет! - и добавил в ответ на Артуров недоуменный взгляд: - Нет, не справится ни за что! Позволь мне, мой король.
- Я не хочу тебя отпускать, Галахад, - он не спускал глаз с быстрого течения реки, уже едва заметной в вечерних сумерках. За нашей спиной горели костры британского лагеря и слышались голоса, и кто-то хором пел на незнакомом мне языке. В мужских не слишком слаженных голосах, доносившихся из темноты, слышалась угроза и гордость и мрачная решимость. - Я сам не знаю почему, но ты у меня на особом счету, Галахад. Мне кажется, если тебя не станет, я не буду знать что мне делать.
Мне нечего было ответить ему, и сам Артур застеснялся сказанного и добавил с улыбкой чуть смущенной:
- Как будто ты дополняешь меня, понимаешь? Артур и Галахад. Без одного нет другого.
- Спасибо тебе за это, господин. Нет для меня большей чести, чем связать свое имя с твоим, - мне тоже было неловко от всех этих откровений, мой врожденный цинизм стеснялся красивых слов, даже если были они правдой.
- Вот и зови меня по имени, когда мы одни, хорошо? - Артур отвернулся от реки и взглянул на меня, но лица его не было видно в темноте.
- Хорошо, Артур, - ответил я, не в силах сдержать счастливой улыбки. - Но в разведку все же отпусти. Право, лучше меня никто не справится.
Я пошел в саксонский лагерь той же ночью, как только зашла луна. Я оделся во все черное и вымазал лицо и руки золой, и оставил все оружие, кроме кинжала, и волосы стянул пучком на затылке, а обруч Фэйр спрятал на шее под одеждой. Я пошел один, конечно, ступая бесшумно и легко вдоль опушки леса, подходившего совсем близко к насыпи под старой стеной. Сухие листья едва слышно шуршали под ногами и я был этим недоволен, но ветер трепал желтеющую листву кривых деревьев и скрывал шорох моих шагов.
Я подкрался к самой стене, присел в густой тени, и стал прислушиваться к звукам, доносившимся из форта. Два стражника обменялись короткой фразой, один из них прошел прямо над моей головой. Пора! – приказал я себе и нервная дрожь прошла по коже, смесь страха и возбуждения, и острого восторга заставила меня на мгновение задохнуться, когда я легко перемахнул через невысокую стену, доходившую мне до груди, и увидел обоих стражников, обращенных ко мне спиной и расходившихся от меня в разные стороны. Через некоторое время они повернули и зашагали вдоль стены навстречу друг другу, но я успел скользнуть в тень стоявшего рядом шатра и остаться незамеченным. Я сливался с сырой ветренной ночью и становился частью темного неба, влажной земли, дымом костра, я никого не видел и не слышал, и оставался таким образом невидимым. В этом и заключался главный секрет магии невидимки: не замечая других людей оставаться незамеченным, и это же делало ее непригодной для разведки. Шпион во вражеском лагере не может освободить свой рассудок и погрузиться в транс, иначе какой же он шпион?
В шатре, за которым я прятался, кто-то заворочался, вставая, и, кряхтя, выполз наружу. Послышались тяжелые шаги, характерное журчание, снова шаги, и я поспешно спрятался на дне Стекляного Озера, лишь частью своего сознания ощутив тяжелый животный запах, медленно поворачивающиеся ленивые мысли, и сонное оцепенение саксонского воина, прошедшего рядом со мной на расстоянии вытянутой руки. Я двинулся вперед, легко скользя между шатрами и обходя неяркие костры. Начался дождь и я обрадовался этому, понадеявшись, что в такую погоду никто не станет бродить по лагерю без дела, при этом случайно натыкаясь на вражьих шпионов.
Я пытался прикинуть число воинов в лагере и понял, что понятия не имею как это делается. Но все равно, получалось их много. Две тысячи? Две с половиной? Больше нас, а с учетом хорошо укрепленной позиции силы оказывались слишком неравными. В таких нерадостных мыслях я добрался до конца лагеря, где к форту подходил широкий полого спускавшийся к реке луг, на котором тоже горели костры и паслись стреноженные лошади. Южная стена форта осыпалась и и вросла в землю и местами доходила мне не выше колена и охранялась не так внимательно, как северная и это было единственной хорошей новостью, которую мне суждено было принести Артуру, если богам было угодно позволить мне вернуться, потому что у разрушенной стены, возле деревянной коновязи, я увидел весело журчавший родник, наполнявший аккуратно отгороженный пруд с вытекавшим из него веселым и чистым ручейком. Мне вдруг страшно захотелось пить, и я опустился перед источником на колени, и зачерпнул холодную воду, оказавшуюся свежей и приятной на вкус.
Стоявшие у коновязи лошади заметили меня и стали взволнованно переступать и фыркать и голос, окликнувший кого-то по-саксонски, прозвучал рядом со мной и некуда мне было бежать и поздно было прятаться.
Он глядел на меня, почти невидимый в темноте и показавшийся мне огромным, и я услышал резкий вдох, какой люди делают перед тем, как закричать, и бросился на него, сбивая его с ног, зажимая рот ладонью, и вонзил свой кинжал между его ребрами. Мой удар не слишком удался, и саксон довольно долго бился подо мною на земле, но я крепко держал свою ладонь и, наконец, он затих, и я вытащил свой кинжал из его груди и опустил его в ножны. И увидел второго стражника, окаменевшего от ужаса, глядевшего на меня круглыми, бессмысленными от страха глазами. Я бросился на него, но он, выставив вперед ладони, зашептал торопливо: ,,Нет, нет, господин!,, и только опрокинув его на спину и схватив за горло, я понял, что говорил он по-дамнонски. Я отпустил его и помог ему подняться .
- Ты британец? - спросил я чуть слышно и мой пленный снова зашептал:
- Да, я из Кернива, раб принца Кервуфа.,,
- Пойдешь со мной. Пикни только раз и я сверну тебе шею, раб.
Я потащил его к лесу, но он испуганно присел:
- Нет, нет, туда нельзя! Там три десятка стражников, не пройдем ни за что!
- Я пройду, - не соглашасился я, - а тебя прирежу, если будешь шуметь.
- Господин, надо через брод, на ту сторону. Вот, коней возьмем. Ты сможешь без седла?
Я подтолкнул его к коновязи и прошипел: - Удрать не надейся.
Мы отвязали двух коней и повели их в поводу к реке. От стены нас окликнули, и я прижал острие кинжала к спине раба из Кернива, и он откликнулся спокойно и лениво. Я понял, что верил ему, отчего-то.
У реки мы сели верхом и некоторое время ехали вниз по течению, а ночь подходила к концу, и из серой мокрой мглы стали проступать очертания форта, и леса, и низкого берега реки, и шатров, разбросанных по лугу, и сонных теней, выползавших из шатров... Но мы прошли лагерь и достигли поворота реки с плоским и широким пляжем, усыпанным крупной галькой, где раб направил коня в воду, бросив мне через плечо:
- Здесь надо забирать вверх немного, господин,,
Река в том месте разливалась широко, но была неглубока, едва достигая лошадиного брюха, и течение было медленным и не слишком сильным, и мы без труда вышли на правый, более высокий берег. К тому времени уже совсем рассвело и с той стороны, из вражьего лагеря, нас заметили, и мы пустили своих лошадей в галоп, и раб летел впереди меня, и я подумал, что он удерет от меня неприменно, и решил его не ловить. Я окликнул его, и он повернулся ко мне с готовностью, и объяснил, что есть и другой брод, выше по течению, но более глубокий и сложный. Он не соврал, река в том месте была глубже и течение – более сильным, но мы все же реку перешли и вернулись в британский лагерь поздним утром, замерзшими и промокшими до кости. К нам метнулись люди, кто-то сбросил свой плащ, и я завернулся в него с наслаждением и велел проводить нас к Артуру.
Тот принял нас в своем шатре и усадил меня возле жаровни с небольшим, но жарким пламенем, и сунул в руки кубок подогретого вина.
- Вот, господин мой король, привел тебе раба из Кернива, - я кивнул на своего пленника, опустившегося перед Артуром на колени.
- Встань,,- велел король, - Как звать тебя?
- Кинаном, господин король.
- Как ты попал в плен, Кинан?
- Ирландцы угнали нас, три года назад. Нет, четыре. А потом саксоны отбили нас у ирландцев. Жену мою забрали. Она у меня молодая была, красивая. Беременная.
Голос пленника звучал тихо и неровно, но я верил ему и кивнул Артуру, подтверждая слова раба. Нам едва ли пришлось задавать ему вопросы, он рассказал нам все. О том, что саксонов около двух тысяч. Что ведет их Седрик, с сыновьями Бредой и Кервуфом, и называет себя королем всех саксонов. Он рассказал сколько у них лошадей, еды, собак, рабов и коров, как вооружены их воины и как укреплен форт. Король сидел и слушал, а я сидел и кивал, и думал как нам повезло с этим Кинаном.
Я забрал его с собой в лагерь Силурии и велел его накормить и дать ему сухую одежду, но в общем не знал, что мне с ним дальше делать, а просто выгнал из шатра не в меру радовавшегося моему возвращению Гарета и улегся спать. Дождь стучал по ткани шатра, и где-то в углу капала вода, а я, засыпая, думал о том, как я поведу всадников Силурии через два брода, в обход укреплений форта, чтобы ударить саксонов с юга, откуда не ждут они беды.
Ужинали мы снова с Артуром, и он собщил нам, что посланный в обход леса отряд вернулся ни с чем, завязнув под конец дня в болоте и так и не отыскав дороги. Я рассказал всем о двух бродах через реку и о пологом широком холме к югу от форта, отгороженному невысокой стеной, и решение было принято в тот же вечер.
Как я и предполагал, мне отдали конницу, около сотни сулурийцев и еще столько же личных Артуровых дамнонцев, среди которых блестал полный боевой энергии Бедвир, поражал мощью мой двоюродный брат Борс, отличался ухоженной красотой и богатым оружием Парсифаль, о котором я слышал много нехорошего, а также было много и других славных воинов, ни один из которых не счел недостойным воевать под моей командой.
Мы разбрелись по своим шатрам, а у костров Силурии снова пели, и я заметил сидевшего в стороне Кинана, и удивился, что он никуда не сбежал. Я вспомнил, как и сам был таким же неприкаянным, пока Гавейн не подобрал меня, как дворнягу, подумал о его беременной жене – Фэйр! – и, движимый странной жалостью, подошел к нему и жестом велел сесть и сказал ему:
- Кинан, если я останусь в живых, пойдешь ко мне в слуги?
Он сказал невнятно из-за волнения:
- Я такому воину в слуги не гожусь, господин принц. Нет у меня смелости, боги не дали. Как увижу оружие, просто млею весь, как девка.
- Ну, так я тебя в бой не зову. Так, за лошадью смотреть, одежду чистить... Я не знаю, еды принести. Причем, мне не показалось, что ты такой уж трус, вон как ты вывел нас вчера из лагеря, не каждый воин может сохранять такое присутствие духа. Впрочем, как хочешь. Как-то я до сих пор без слуги справлялся.
- Спасибо, господин мой принц. Буду тебе служить с радостью. Большая честь для меня, никогда не ожидал...
Так у меня появился свой личный слуга, а надолго ли, я и сам тогда не знал, ведь через день мне предстоял бой, каких я еще не видал, моя собственная Черная Река, моя возможность заслужить настоящую славу, может быть посмертно. Долгая жизнь, думал я в ту ночь. Мне было уже двадцать два года тогда, и казалось мне, что жил я уже очень долго.
На следующий день саксонские воеводы пожелали с нами встречи, направив к королю Артуру целую процессию под белыми флажками на древках пик. Встреча лидеров двух армий происходила около полудня на берегу реки. Конечно, послали и за мной, а я как раз тогда брился, и королям пришлось подождать, потому что я не мог явиться перед ними с мордой, выбритой наполовину, и мой новый слуга воспринимал такую неторопливость с испуганным восхищением. Я и вправду опоздал, явился, когда переговоры уже начались, и остановившись позади всех, принялся рассматривать собравшихся. От Британцев кроме Артура был, конечно, Гавейн, пожилой король Гвинедда Кунедда и король Гвента Мьюриг, молодой и тучный человек с красным нездоровым лицом гуляки и выпивохи. Саксонов возглавлял небольшого роста воин средних лет с белесыми волосами, голубыми быстрыми глазами и с узкими, сжатыми в одну линию губами длинного рта. Он показался мне опытным и трезвым воином, не гнушавшимся здравым смыслом. Я видел в нем ум, и осторожность, но страха я в нем не замечал. Седрик, король всех саксонов, и вправду показался мне королем.
Чуть позади него стояли два сына, но который из них был Бреддой, а который Кердвуфом я не знал и не слишком интересовался. Я заметил в них сходство с отцом, но более мрачный склад, и решил, что отцовского ума они, пожалуй, не унаследовали, но зато получили его храбрость.
Седрик рассмеялся и невидимый мне переводчик сказал:
- Ты думаешь взял нас в осаду? Это мы тебя держим здесь и будем держать до зимы, пока вы все тут не передохнете с голоду!
- Король Седрик, - заговорил Артур приятно, - У нас сегодня довольно занятой день. Ты пожелал этой встречи, а говоришь о пустяках. Если есть у тебя какое-нибудь интересное предложение, я выслушаю тебя внимательно, в противном случае, не стоит терять времени.
Так продолжалось довольно долго, и я скучал и рассматривал Седрика и его сыновей повнимательнее, и сделал некоторый вывод, не слишком, впрочем, уверенно. Седрик, наконец, предложил выкуп и неприятно поразил меня своей неожиданной уступчивостью и щедростью, из чего я заключил, что никто и никому ничего платить не собирался. Я предпочел бы обсудить мои предположения с Артуром наедине, но такой возможности не предоставлялось, и мой король как-будто склонялся к принятию условий Седрика, и я решил вмешаться:
- Королю Седрику, вероятно, понадобится время, чтобы собрать нужное количество золота?
Все смотрели на меня молча и с понятным удивлением. Я продолжал:
- И спешить он не будет. А пока мы ждем обещанного богатства, подойдет король Элдред, не слишком здесь любимый, но все же способный привести, я не знаю, пять сотен? шесть?
Во взгляде Седрика мелькнула ненависть и я себя мысленно поздравил. Я был, конечно, прав.
- Я видел вчера на болоте жабу, - услышал я перевод сказанного одним из сыновей Седрика, - У нее был такой же поганый голос.
Все смотрели на меня, и я порадовался, что все-таки успел добриться, и ответил поэтически настроенному Бредде-Кервуфу с улыбкой:
- Принц ищет развлечений в самых неожиданных местах, - и Гавейн расхохотался, засмеялся и пожилой Кунедда, но Артур остался серьезным.
Саксон указал на меня пальцем:
- Ты, баба! А ну-ка, иди сюда, я найду твоему языку работу!
Смущенный переводчик по-видимому упустил наиболее красочные детали предложения. Саксонские принцы ржали в голос и я заметил:
- Представляю себе их женщин, если даже я вызываю подобные фантазии. Впрочем, если угодно моему королю и господину, я мог бы раз и навсегда избавить принца от соблазна...
- Нет! - перебил меня Артур и обернулся к саксонам: - Я не представил вам моего друга и верного соратника: Галахад, принц Бенвика.
- Принц чего? - вступил Седрик, и сыновья снова заржали, и это было и вправду обидно.
- Наши переговоры закончены, Седрик! - голосом Артура можно было гасить пламя. - Желаю тебе приятного дня. Пусть он будет для тебя последним.
Мы повернули коней прочь, к лагерю, но на пол-пути король остановил нас и обратился к нам с Гавейном с яростью не вполне заслуженной:
- Вы – мои самые бесценные люди. На вес золота, нет, много дороже. От каждого из вас будет зависеть судьба завтрашнего боя, всей войны, всего королевства! Это понятно? Ваша жизнь принадлежит мне, и вы не в праве рисковать ею в какой-то потасовке. Я хочу, чтобы вы это поняли, прямо сейчас!
- Да, Артур, - проворковал Гавейн примирительно.
- Как прикажешь, мой король, – я покорно склонил голову. Меня и вправду не слишком задевал незатейливый саксонский юмор. Я думал о двух бродах и о том, как поведу конницу в бой.
День перед битвой всегда особенный. Люди становятся детьми, и хотят дружить, и любить, и стремятся примирить старую вражду, и позабыть обиды, и пить у костра в кругу друзей, и считать таковыми всех, встающих под их знамена. Со мной в такие дни всегда случалось странное раздвоение личности. Одна часть моей натуры, склонная к длинным прогулкам и меланхолическим раздумьям под луной, желала оказаться вдали от опасного места, там, где люди не рубят друг друга железом, а плавают в теплой летней реке, или выслеживают зверя по следам на свежевыпавшем снегу, или слушают в полу-темном холле как девушка с кудрявыми волосами поет о грустной любви и скорой разлуке. Другая же часть меня полнилась острым нетерпением, невыносимой гордостью за мой высокий удел, за причастие к событиям такой величины и значимости, и жаждой еще один раз, возможно в последний раз, пусть ценою собственной жизни, познать абсолютное господство, немыслимое торжество над другим человеческим существом, другим мужчиной и воином, в тот миг, когда моя рука возьмет его жизнь. И такой всепоглощающей была эта жажада, что если воюющим сторонам удалось бы договориться и битва не состоялась бы, я несомненно почувствовал бы себя обманутым, несправедливо обойденным, лишенным высокой награды, предназаначенной мне по праву.
В день перед битвой у двух бродов мне некогда было печалиться о несовершенствах моей натуры. Я занят был в основном тем, что расспрашивал Кинана о реке и бродах и южных укреплениях форта, отгонял печального Гарета, полного мрачной решимости последовать за мною вопреки прямому приказу Гавейна, и беседовал с воинами, желавшими признать меня гоподином. Таких насчиталось девять и всем я сказал одно и тоже – проявите себя в бою, и я сочту за честь принять вашу присягу.
Конница собиралась у реки еще в полной темноте и мы покинули притихший лагерь до рассвета, отправляясь навстречу новому дню, ставшему последним для многих.
Я хорошо помнил южный брод у поворота широко разливающейся реки, возле пляжа с галькой, и несколько сомневался в своей способности отыскать северный брод, по описанию Кинана обозначенный двумя камнями и какими-то особенными кустами на восточном берегу, и в своем желании действовать наверняка поступил некрасиво, уговорив Кинана проводить нас до северного брода, пообещав при этом держать его вдали от прямой опасности. Кинан с нами пошел и в его присутствии не было необходимости. Беспокоился я напрасно, брод нашли и обозначили для нас самым приметным и безошибочным способом: на более высоком восточном берегу выстроилась хорошая и прочная саксонская цепь. Их сомкнутые щиты ощетинились пиками, и было их не слишком много, но вполне достаточно для того, чтобы прочно перекрыть неширокий и сложный переход.
Мы построились в боевой порядок и лошади, идущие в переднем строю, несли на груди толстые кожаные пластины, и пики полетели в нас с саксонского берега, и кто-то закричал, подхваченный быстрым течением. Нам удалось достичь берега, но саксонская цепь стояла прочно, и лошади не давали нам приблизиться к врагам, и невозможно было заставить их взобраться по скользкой, оползающей глине навстречу стали, нацеленной в грудь, и отряд, прижатый к саксонским щитам, начал сбиваться в кучу, в бессмысленое неуправляемое месиво, охваченное паникой, гибнущее в реке, и вода покраснела от крови у высокого саксонского берега.
Я скомандовал отступление.
Мне пришлось трубить в рог и орать до хрипоты, и всадники, идущие через реку, мешали нашему отступлению, и немало людей было потеряно в тот момент страха и растерянности, но все же нам удалось отойти, вернуться на безопасный берег. Настоящее отчаяние сжимало мое горло. Я понимал что означало мое поражение. Примерно через час Артуру предстояло начать свою атаку, безнадежную кровавую атаку, вверх по крутой насыпи, на прочную римскую стену, против врага, превосходящего их числом. Атаку, обреченную на провал, если не удастся мне провести конницу через два брода и ударить саксонов с юга.
- Балин, Ламорак, Кордив, Эммет... - я стал называть имена самых рослых и могучих воинов, выбрав таким образом с четыре десятка, - спешиться. Мы идем первыми, в пешем строю. Остальным – взять наших лошадей и ждать моей команды.
Хардрис спрыгнул на землю, но я остановил его. Он был невелик ростом, мой непримиримый отважный Хардрис.
Вступил в разговор Персифаль, голосом звучным и бархатным:
- С десяток всадников могли бы последовать за пешим отрядом.
Я понял его замысел и согласился: - Хорошо, господин Персифаль, возьми кого сочтешь нужным, да Хардриса возьми неприменно.
Мы снова вошли в воду, и мы с Ламораком шли первыми. Течение тянуло нас, и вода достигала груди и любой воин, сбитый с ног, был обречен, но мы продвигались вперед, шаг за шагом, медленно и трудно, подставляя щиты под летящие в нас пики, и то, что не смогли сделать лошади, оказалось под силу людям. Мы построились в цепь по пояс в воде, и начали взбираться по скользкому берегу, и идущие следом держали нас, и отражали удары, направленные поверх наших щитов, и нам, идущим впереди, пришлось очень трудно. Боль обожгла мое бедро, и Балин, стоящий слева от меня, упал на колени, но я успел прикрыть его щитом, и кто-то другой встал на его место. Именно тогда решился исход схватки у северного брода: саксон, стоящий надо мною, увидел, как я открылся, загородив щитом Балина, и бросился на меня, и завыл в исступлении, и Хардрис, следующий за нами верхом, воспользовался слепой яростью врага и метнул пику, вошедшую саксону в грудь. Я толкнул умирающего щитом, сбивая его с ног, шагнул вперед, развернувшись вправо, разрубил спину другому и Ламорак оказался рядом со мной, и в разорванную саксонскую цепь врубились наши воины, и враг дрогнул, рассыпаясь, и конница, под нашим прикрытием перешедшая реку, пустилась вслед за отступающими, и никому из саксонов не удалось уйти.
Нам некогда было отдыхать, и никто не считал потерь, я лишь заметил как много лишних лошадей осталось у реки, когда мы пустили коней вскачь, вниз по течению, к южному броду. Я знал, что там нам тоже предстоит бой, но нужно было спешить, потому что Артур уже начал свою атаку и мы видели битву издали, с другой стороны реки, а значит враг видел нас тоже, и наш хитрый план уже не казался таким замечательным, и отчаяние снова подкатило к горлу, и превратилось в горькую и злую ярость, непримиримую ненависть, дрожащую перед глазами багровой пеленой. Ярость придавала силы нашей отчаянной атаке и, достигнув поворота реки, мы не замедлили нашего бешеного галопа и врубились в саксонскую цепь на полном скаку, сверху вниз, в стене брызг, с криками бешенства и неистовой боевой радости. Мы порубили их, едва заметив, и галечный пляж был усыпан мертвыми и ранеными и залит кровью, саксонской и британской, но в основном все же саксонской.
Пологий луг, подходивший к южной стене форта, оказался не таким уж пологим, а главное – более длинным, чем я его запомнил, и лошади выбивались из сил, и только половина всадников, покинувших британский лагерь тем утром, достигла саксонского форта.
Битва продолжалась уже в форте, среди шатров и телег и рогатин, и нас становилось все меньше, но отступить мы не могли и звуки боя на северном склоне доносились до нас все яснее, и я вдруг увидел Гарета, заляпанного кровью, без щита, размахивающего тускло-багровым мечом, но ничего нельзя было поделать, и ничего нельзя было изменить, и оставалось лишь сжимать коленями тяжело вздымающиеся бока измученной лошади, и подставлять щит под удар чьей-то пики, и опускать меч на чей-то шлем.
Только горстка из нас достигла северной стены, но все же нам удалось на какое-то время рассеять ряды защитников, и вызвать панику и замешательство, что позволило атакующему войску перейти стену.
Я плохо помню что произошло после того, как войско Артура вошло в форт. Как-то я потерял лошадь и щит, зато раздобыл второй меч, и продолжал драться двумя мечами, и в какой-то момент оказался окруженным саксонами, и, заорав ,,Фэйр!,, бросился на светловолосого великана, похожего на Гавейна, и его топор ударил в землю рядом с моей ногой, а мой меч разрубил его хребет, и я увидел, а скорее услышал Артура с его людьми, пробивающегося мне на помощь.
Об этой битве у форта Ардел говорилось многое, и сложилось общее впечатление, всячески поддерживаемое самим Артуром, что я спас моего короля в той битве и принес победу британскому войску, но правда заключается в том, что именно Артур спас мою жизнь, прорубив себе путь через кольцо окруживших меня врагов. А когда это случилось, я упал на колени, и бросил оружие, и мой друг и король обнял меня за плечи, и пахло от него кровью и потом, и чем-то еще... победой, быть может? Кстати, названия этого форта тогда не знал никто. Откуда взялось имя Ардел остается для меня загадкой, а скорее всего какому-нибудь барду понравилось красивое слово. Надо же как-то называть поле славы британского оружия. Пусть будет Ардел.
Потом пришло время посчитать убитых и помочь раненым и каждый из нас был ранен. Я не нашел Балина и лишь позже, уже в лагере, узнал, что он погиб у южного брода. Гавейн простил непокорного чудом оставшегося в живых Гарета, а я принял присягу воинов, пожелавших признать меня господином, и Артур взял в плен Седрика и повез его в Каер-Мелот.
Я не поехал с королем. Мрачная тревога узлом скручивала мои нервы. Мы победили и выжили, и за это нам предстояло расплатиться, и цена, приходившая мне на ум, не давала мне покоя. Как всегда, во времена крайней нужды, я обратился к Вивиан, и получил разрешение Артура посетить Стекляное Озеро, под предлогом излечения от ран. Я взял с собой Гарета со сломанной рукой, Ламорака с разрубленным плечом и Хардриса, на вид вполне невредимого. Хардрис получил странное и нехорошее ранение: удар топора рассек его шлем и оставил его недвижимым и бесчувственным до конца дня и на всю ночь. Очнулся он вполне здоровым, но при этом не нашел своего оружия и каких-то украшений и, самое главное, не помнил ничего случившегося с ним в последние два дня. Это скорее развлекло его, чем обеспокоило, и послужило источником мрачного юмора:
- Что, сочли своего товарища за мертвого, да? Меч, кинжал, хороший пояс, два серебряных браслета, золотой обруч, все забрали и снесли в кабак! И когда только успели?
Такой юмор был, конечно, обоюдоострым оружием и, когда в ответ на мое предложение поехать на Стекляное Озеро Хардрис пробурчал свое обычное ,,ты мне не господин,, я обернулся к нему с обидой и с хорошо разыгранным удивлением:
- Как это, не господин? А кто мне клятву давал, прямо перед битвой? Или тоже не помнишь? Вот, Ламорак свидетель!
Я указал на важно кивавшего Ламорака и хохотал до слез над выражением изумления и отчаяния, проступившего на темном лице Хардриса.
Мой порез на бедре, показавшийся не слишком глубоким, заживать не собирался и сочился противной липкой жижей, и причинял мне неудобства при езде. И я решил, что еду к Вивиан именно за этим – залечить свое бедро.