1.
Я родился и вырос на хуторе Дружном Яковлевского района Белгородской области. Всегда хотелось узнать историю его происхождения, но рассказы жителей были противоречивыми и расплывчатыми. По хутору прошла Великая Отечественная, он был в оккупации и жителей, которые бы помнили, как он возник, оставалось совсем немного.
В конце 80-х по хутору прошла асфальтовая дорога и теперь он застроен замками в духе 90-х. Уже почти не осталось хаток моего детства. Так случилось, что и в доме, который построил отец в 1975 году своими руками на месте старой хатки, теперь живут чужие люди. Уходят постепенно старики, которые были молодыми в нашем детстве, ровесники и ровесницы моих родителей.
Недавно ушла баба Галя, которая была ею, когда я только пошёл в школу. Я дружил с её внуком и часто оставался ночевать у них, когда метель не позволяла дойти до дома. Дело в том, что в ту пору хутор состоял из двух частей, а между ними было пространство, которое ночью преодолевать было страшно. Тем более, что чуть ниже дороги находился телятник и вокруг него шастали собаки.
Так вот, мне уже много больше пятидесяти, а баба Галя умерла года два назад. Сколько ей было лет, никто сказать не может. Всю мою жизнь она выглядела так, будто остановилась в одном каком-то возрасте, около 60-ти лет, да так и прожила всю жизнь.
Вспоминается дед Чичмур, который был незаменимым костоправом. Он вправлял всякие вывихи, позвонки, одним словом, был местным лекарем. Выглядел он хмуро, сердито, дети его сторонились. Однако, со всякими вывихами всегда шли к нему и он выручал. Ещё он был мастером по камышовым крышам. Тогда ещё шиферные крыши только-только приходили на смену камышовым и дед Чичмур был тут незаменим. Что значила его кличка Чичмур, я не знаю. На самом деле его звали Михаил Сергеевич, но за глаза все называли Чичмур.
Нашим соседом был Тимоха Голый. Его так прозвали потому, что на нём не было ни единого волоска. Рассказывали, что случилось это с ним в Крыму, когда он искупался в каком-то озере. Но это, видимо, была легенда, что случилось на самом деле, никто не знал. У него был большой яблоневый сад и мы часто наведывались в него за добычей. Он гонял нас, хотя передвигался с помощью двух палок и мы дразнили его лыжником.
В нашей хате, несмотря на её совсем небольшой размер, почему-то всегда собирались мужики и бабы. Это теперь я понимаю, что они были ещё довольно молодыми. Но для нас они были именно мужиками и бабами. Они и сами себя так называли. Я любил сидеть за спинами взрослых и слушать их разговоры. Но вот не помню, чтобы кто-то завёл разговор про историю хутора. Наверное, им это было неинтересно, поскольку вся история проходила на их глазах и они в ней жили.
2.
Однажды, уже в 80-х годах, ко мне пришёл один из старейших жителей хутора (его уже нет в живых), которого все называли Митька Москвич и предложил посидеть за бутылочкой. Не знаю, почему он вдруг решил это сделать. Никаких особых отношений у меня с ним не было, но в этот вечер мы засиделись допоздна и что-то я успел записать, что-то запомнить. Жалею, что тогда не было такой штуки, как диктофон. Нарассказывал он мне тогда на книгу. Но запомнилось не так много. Главное — от него я наконец узнал, как появился хутор Дружный.
Хутор Дружный был основан в 1928 году. Поводом для его создания стала проводимая тогда политика «разукрупнения сёл». Все, кто желал переселиться на свободные земли, могли это сделать без всяких проблем. И все богатые жители села Гостищево, рядом с которым и появился хутор, переехали на это место, которое и назвали — хутор Дружный. Они построили дома, распахали свои наделы, создали так называемый СОЗ — общество по совместной обработке земли и превратили хутор в процветающий населённый пункт. По условиям СОЗа землю пахали совместно, сеяли совместно, но обрабатывал и убирал урожай каждый сам, со своей семьёй. То есть совместно проводили самые трудоёмкие работы, за исключением уборки, поскольку разделение совместно убранного урожая вызывало много разногласий.
В семьях хуторян было по нескольку лошадей, плугов, много скота, одним словом, это были зажиточные крестьяне, живущие своим трудом. Поскольку рядом проходила железная дорога, часть урожая вывозилась в Харьков и Донбасс, что давало хороший денежный заработок. И вырастали новенькие дома, большие дворы, была даже ветряная мельница, но не деревянная, а металлическая, с многолопастным ветряком на мачте, от которого вал спускался вниз и крутил жернова. На моём хуторе он не сохранился, а вот в соседнем селе Вислое его демонтировали уже в 70-е годы, так что я ещё помню, как он выглядел.
И всё было бы хорошо, но отъезд из Гостищева зажиточных хозяев сделал это село бедняцким. Они объединились в колхоз, но колхоз был бедным и еле сводил концы с концами. Гостищевцы с завистью посматривали на ухоженные поля Дружного и часто нанимались на сезонные работы к хуторянам, чтобы прокормить семьи.
Конечно, Советская власть, которая всегда защищала бедняков, не могла спокойно смотреть на такую несправедливость и в 30-м году, когда была объявлена сплошная коллективизация, хуторянам было предложено войти в гостищевский колхоз со всем нажитым имуществом.
Как рассказывал Митька Москвич, хуторяне в одну ночь свезли своих коней на колбасню, распродали имущество, бросили дома и уехали кто-куда, в основном в Донбасс, где были хорошие шактёрские заработки. А хутор Дружный заняли гостищевские колхозники и он стал таким же бедным, как и сам колхоз.
Мой дед по матери Емельян Беседин работал на железной дороге, жил в казённом жилье, которое называли казармой или будкой. И до сих пор ещё стоит старый тополь, росший под окном казармы, где родилась моя мать Евдокия. Хотя ни самой казармы, ни будки стрелочника уже нет. Долгое время оставалась, и теперь, наверное, остаётся маленькая будочка, где ремонтники хранили свои инструменты. Они называли это место 75-й километр (то есть 675-й от Москвы), но ещё на моей памяти я слышал, как старики называли это место Емелина будка.
Дед, не собираясь всю жизнь жить «на будке», построил дом на хуторе Дружном незадолго перед войной и переселился туда со всем семейством. На войну его не взяли «по брони», он продолжал работать путевым обходчиком и однажды в метель погиб вместе с дочерью Ольгой под колёсами поезда.
Во время боёв на Курской дуге мать с бабушкой и сёстрами бегали, скрываясь от боёв, от Гостищева до Прохоровки, и попали в самую гущу танкового боя. Мать рассказывала, что стоял страшный гул, чёрный дым застилал окрестности и они бежали обратно в Гостищево вдоль железной дороги, стараясь не попадаться на глаза солдатам, тем более, что линия фронта перемещалась как раз вдоль этого пути и можно было нарваться и на наших, и на немцев, что было одинаково опасно. Матери было двадцать лет.
Когда они вернулись на Дружный, от их дома осталась одна задняя часть с печкой. Передняя часть была разрушена взрывом и растащена на окопы. Вот в этой задней части, превращённой в хатку, я и родился. Но это было гораздо позже, когда отвоевался и отсидел отец. Как они встретились с матерью, я точно не знаю. Он работал художником-оформителем, она — простая колхозница. Что их соединило, понять трудно, однако прожили вместе они всю жизнь, родили и вырастили четверых детей.
2.
Однако, вернёмся к хутору Дружный и рассказу Митьки Москвича. Он до войны работал милиционером и рассказал много подробностей, которые я, к сожалению, уже позабыл. То, что помню, тоже уже покрылось пылью забвения. Жалею, что не записал по свежим следам.
Рассказывал, что тогда была борьба с самогоноварением и спекуляцией и они регулярно делали рейды по сёлам. Так вот, они всегда оставляли некоторые точки для себя. Где был хороший самогон, они разрешали его негласно продавать, но зато всегда могли придти и расслабиться забесплатно. Тем более, что были молодыми, а тут кроме самогона были ещё и молоденькие хозяйки.
Точно так же было и со спекулянтами. Близость железной дороги и Харькова позволяла предприимчивым селянам привозить всякие шмотки не только для себя, но и на продажу. Это преследовалось, но милиционеры обязательно держали точку для себя. Им же тоже надо было и семью одевать и подружек.
Иногда его посылали работать в Белгород для работы с заключёнными. Работа заключалась в конвоировании из тюрьмы, которая располагалась там же, где до недавнего времени был следственный изолятор, напротив рынка, на железнодорожный вокзал. Совершенно спокойно он рассказывал, что ему предлагали расстреливать приговорённых по пять рублей за голову. Это был конец тридцатых годов. И он никогда не отказывался. Расстреливал в овраге, примерно там, где сейчас ДОСААФ. Было ему в ту пору лет, наверное, около тридцати.
Как-то он проявил благодушие. Однажды, когда вёл заключённого через рынок, тот попросил купить табачку. И хотя это было строжайше запрещено, он позволил. И, как оказалось потом, не ошибся.
Дело в том, что как раз перед войной он совершил любопытное преступление. Он положил глаз на продавщицу в соседнем селе и решил добиться её расположения. Пришёл как-то под вечер, попросил, чтобы его угостили, иначе он мог затеять какую-нибудь проверку на предмет товаров от спекулянтов. И когда душа стала требовать любви, он сообщил об этом продавщице. Та, недолго думая, огрела его чем-то увесистым и убежала. В отместку он обоссал ящик с конфетами. Это он сам рассказывал, я тут не выдумываю. Продавщица простила бы ему приставание, но ящик с конфетами простить не смогла и написала заявление.
Так Митька попал в Магадан. И не видать бы ему белого света, учитывая, что он милиционер, но посажен был с обыкновенными урками, если бы не его благодушный поступок. Верховодил на зоне, как оказалось, как раз тот самый зэк, которому он разрешил купить табачку. Бывают же такие совпадения! И провёл Митька всю войну на хорошем месте рядом с блатными. А когда освободился, опять приехал на хутор Дружный и стал обычным хуторским жителем, каким я его всегда и знал.
2011