По ним не звонит колокол

   
    
      С утра из низких холщёво-серых туч накрапывал холодный октябрьский дождик. Но всё равно было так суматошно и весело. И так непривычно для их будничной размеренной жизни. Настоящее приключение. Грузовики для предстоящей поездки стояли у самых ворот дома. А распорядитель, улыбающийся молодой офицер в высокой фуражке с блестящим орлом и узких зеркально-начищенных сапогах, раздавал всем разноцветные ландриновые леденцы из жестяной коробочки и просил солдат помочь самым маленьким взобраться в кузов. Вот только лица нянечек, одевавших перед дорогой детей и заботливо кутавших им горло, были невеселы, а по щекам у некоторых текли слёзы. Но это и понятно – ведь их-то в эту замечательную поездку не брали. Только детей. Так сказал улыбающийся офицер.
   А от околицы села, вдаль, к самому Азовскому морю тянулся глубокий ров,  выкопанный ещё в августе, красивыми городскими женщинами в пёстрых ситцевых платьях. И зачем они, глупые, копали его посреди степи таким глубоким?

… В начале девятнадцатого века село Орлово Мелитопольского уезда, получившее своё название от  поселения Орлофф, прародины обитателей, выходцев из Западной  Пруссии,  также как и соседние Тиге, Блюменорт и Розенорт, входило в Молочанский менонитский округ. До революции славилось Орлово своей школой, ремесленным училищем и кирхой. Именно при ней в 1922 году голландским комитетом помощи  российским меннонитам был основан детский приют. По договору, подписанному с советским правительством Украины в ноябре голодного 1921 года, комитет обязывался предоставить продовольствие и другие виды помощи нуждающемуся гражданскому населению независимо от его национальной, религиозной и социальной принадлежности. Однако большинство маленьких обитателей приюта для инвалидов и сирот были этническими немцами. Ведь до самого начала сороковых годов приют находился чуть ли не в центре немецкого национального района.          

   В середине августа 1941 года армейский корпус  фон Макензена подошёл к Запорожью. Ополчение и рабочие истребительные батальоны встали на пути вермахта. Начались кровопролитные бои. Под обстрелами и бомбёжками из городов области вывозилось ценное оборудование, целые заводы, по дорогам на восток шли бесконечные колоны беженцев. А когда к концу сентября стало понятно, что остановить врага не удастся, конвойные отряды НКВД собрали на железнодорожной станции Лихтенау  около тысячи немцев-меннонитов, практически всех жителей Орловского сельсовета и вывезли их на спецпоселение в Сибирь и Среднюю Азию. Для них, объявленных в одночасье пособниками нацистов и врагами социалистического отечества, нашёлся транспорт и теплушки. А вот детей-инвалидов местного приюта в суматохе и неразберихе отступления попросту забыли. А может быть, что ещё страшнее, не посчитали нужным возиться с психически неполноценными детьми. Хлопотное это дело и очень обременительное в такое непростое время – сто тридцать два маленьких больных ребёнка,  которые требуют к себе особого внимания.

В начале октября немцы вошли в Орлово. В эти же дни в село, в свои дома, вернулись двенадцать немцев-меннонитов, которым удалось избежать депортации. А брошенный на произвол судьбы советской властью персонал детского приюта решал неразрешимую задачу: обращаться ли к новой власти за помощью в организации снабжения  больных детей самым необходимым. Боязно, конечно. Но почему не обратиться? Свои ведь, в конце концов, дети. Кровные. Да и даже если не свои, но ведь дети же!..
Разве же знали они, сельские воспитатели и нянечки, что ещё с 1934 года в Рейхе, в рамках политики расовой гигиены действует одобренная высшим руководством программа под названием «Т-4» в отношении людей страдающих психическими расстройствами, умственно отсталых и неизлечимо больных. Считалось, что  эти люди «не заслуживают права на существование» и представляют собой «биологическую угрозу» для немецкой нации, кроме того учитывался и реальный экономический эффект от уничтожения «лишних людей», существование которых обходится слишком дорого государству и обществу. Что уж говорить о жителях захваченных территорий. Пусть даже и фольксдойчах.

… Холодные капли  октябрьского дождя, шипя, испарялись с раскаленных стволов машиненгеверов. Улыбчивый молодой офицер в высокой фуражке с блестящим орлом подошёл к краю рва и неторопливо высыпал разноцветные леденцы из жестяной коробочки вниз на детские тела, разорванные в клочья пулемётными очередями. Отбросил в сторону пустую жестянку и, брезгливо морщась, обтер руки чистым носовым платком…
 
 Офицер не соврал. Персонал детского приюта не тронули. Дом простоял пустым всю войну. А в сорок пятом, после победы, в здании бывшей кирхи открыли дом инвалидов войны.

И работали там те же нянечки и санитары, которые провожали в последний путь своих питомцев в ноябре сорок первого. Они-то и рассказывали  о страшной судьбе детей Орловского приюта. И о тех двоих,девочке и мальчике, которым чудом удалось выбраться живыми из расстрельного рва. Да разве их слушали? Даже в партийном райкоме. Хлопотное это дело и очень обременительное, в такие непростые времена, бередить себе душу ненужными воспоминаниями о погибших. Тем более что им-то уже не поможешь. А вокруг сколько живых нуждается во внимании.
 
Только в 1994 году усилиями неравнодушного человека,  тогдашнего председателя местного колхоза имени Карла Маркса, Юрия Васильевича Лесничего, на окраине села, у расстрельного рва, следы которого и сейчас ещё тянутся вдаль к Азовскому морю, был поставлен памятник по проекту запорожского скульптора Бориса Израилевича Раппопорта.   Скульптор          вспоминал, что когда приехал на открытие     памятника,     то встретился с одним из тех двух выбравшихся изо рва. Единственным дожившем до этого дня воспитанником Орловского интерната сорок первого года. Уже совсем седым стариком. Он до сих пор помнит глаза этого человека: безумную отрешённость и  мудрую бездонную глубину взгляда человека, побывавшего по ту сторону жизни, по ту сторону добра и зла.

…На краю рва насыпали курган, а на нём установили светлую колонну в виде восклицательного знака с рваным, словно пулевым отверстием в верхней широкой части. А в отверстии, шестнадцать лет качаясь на ветру, жалобно и звонко звенел колокольчик. Оплакивая и тех двенадцать воспитанников интерната, чьи имена известны, и сто восемнадцать так и оставшихся безымянным.

Вот только недавно случилась с колокольчиком памятника беда –  перетёрся и упал язычок. Замолк колокольчик. Не мудрено: не только люди, даже металл устаёт плакать. И событие вроде не глобальное. Досадная мелочь, не более. Можно жить дальше без звуков плачущего колокольчика. Только нельзя без памяти. И, может быть, она нужна даже больше не тем погибшим детям, а нам, живущим.
 Вроде бы и не большая проблема, но, сами понимаете – деньги, время. Да и благодарности вряд ли дождёшься. Кому же захочется возиться! Хлопотное это дело и очень обременительное –  делать, что-нибудь не только для себя, но и для других в такие непростые времена, как сегодня.