Что за черт, кто-то похозяйничал в моей машине!
Водительское кресло оказалось отодвинуто от руля дальше, чем обычно. И зеркало развернуто на пару градусов. А ведь сорок минут назад все еще было в порядке. Я оставил свою Люсю возле грузинского кафе и отправился на волнующую встречу с харчо и цыпленком табака. Ключи от автомобиля всю дорогу лежали на столике, между солонкой и подставкой для салфеток. И вот теперь, пожалуйста – шестое, или какое там по счету чувство вопило: «Здесь кто-то был!»
Размышляя над неприятным открытием, я завел машину и покинул гостеприимный тротуар. Через пару кварталов из-за поворота показалась унылая стена городской тюрьмы. Изъеденный временем красно-коричневый кирпич и кольца колючей проволоки. С обеих сторон муниципальную «Бастилию» подпирали сияющие коробки торговых центров. Справа «Спортмастер», слева «Старик Хоттабыч». Я припарковался возле последнего и направился к серым воротам казенного дома.
Заключенный Водопьянов ждал меня в комнате для допросов.
- Пришел покалякать о Епископе? – спросил он, едва я устроился по другую сторону стола.
- Угадал.
- Валяй.
Зэк держал руки сомкнутыми между коленей. Лицо сухое, желтое. Гепатит в российских тюрьмах шел обязательной нагрузкой к сроку. Водопьянова приговорили к четырем годам за махинации с электронными счетами. Типичный «белый воротничок» отечественного разлива. Закончил экономический вуз, числился мелким чиновником в околоспортивных структурах, а на досуге проворачивал простенькие схемы в глобальной сети. Попался в результате образцово-показательной операции ФСБ.
- Насколько я знаю, ты сидел с Епископом в одной камере. Меня интересует тот день, когда его … эээ…
- Линчевали? Это хотел сказать? – криво усмехнулся Водопьянов.
- Предпочитаю слово «убили».
- Остынь, мил человек. Эта гнида покончила с собой.
- Ну, да. Конечно.
История серийного маньяка по кличке Епископ месяца три назад встряхнула весь город. Не слабо так встряхнула, до истеричных воплей в СМИ и громких заявлений полицейского начальства. На фонарных столбах до сих пор еще можно было встретить выцветшие объявления о пропаже двух пятнадцатилетних школьниц. Их изуродованные тела, спустя пару недель, нашли в съемных квартирах на соседних улицах. Убийства девочек стали последними эпизодами в череде из тринадцати похожих, как дробины одного калибра, преступлений.
Маньяка тоже нашли. Но доказать вину так и не сумели. Поэтому технично посадили за изнасилование тринадцатилетней падчерицы. Почти падчерицы. Кажется, он не успел расписаться с ее матерью.
Так же как и оттрубить положенные семь лет. На следующий день Епископ скончался от удара электрическим током. Все выглядело, как будто убийца сам вскрыл розетку, из которой обычно торчал штепсель кипятильника. Вскрыл, схватился рукой за оголенное нутро и уже через пару минут отошел в мир иной.
- Зачем тебе копаться в этой параше? – лениво спросил Водопьянов. – Дело же, вроде, закрыли?
- Скажем так, я пишу книгу. Вернее, готовлю дополнение к переизданию.
- Че-то не похож ты на писателя. И на журналиста тоже.
- Я криминолог.
- Книга о маньяках? – В тусклых глазах зэка блеснул интерес. – Случайно, не «Криминальная психология серийных убийц» К. Борисова?
Признаюсь честно, я слегка опешил. Где только за десять лет, минувших с первого издания, мне не приходилось встречать поклонников моего скоромного труда. Но чтобы в тюрьме! Век живи – век удивляйся.
- Читал-читал, - продолжал Водопьянов. Он позволил себе откинуться на спинку стула и положить ногу на ногу. Легкая наглеца, свойственная большинству сидельцев, никуда не делась, но теперь к ней добавилось что-то вроде тщательно скрываемого уважения. – Курево принес?
Я бросил на стол пару пачек.
- Бери. Все твое.
С этого момента разговор потек без осложнений. Я спрашивал – Водопьянов отвечал. Подробно, насколько мог. Нет, никого сдвига на почве религии у маньяка он не заметил. Молитв Епископ не бубнил, креста нательного не носил. Да, все заключенные знали, что психопат выжигал распятие на левой груди своих жертв, и вкладывал в руки католическую Библию, но в набитой под завязку камере он сидел тихо. Все в пустоту таращился и улыбался. Жутко так улыбался, не по-человечески. Местные сидельцы макнули его пару раз для острастки, но толку не добились. Говно с кровью по харе размазал, и давай дальше глючить в пространство вселенной.
- И что, не возникло мысли его наказать? – осторожно поинтересовался я.
- Самосуд и все такое? – зэк стряхнул пепел себе в ладонь. – Как в твоей книге? В истории про Василия Кулика, иркутского врача? Помнится, братва сделала с ним то же, что и он со своими жертвами – изнасиловала и расчленила. Прижизненно, так сказать. Нет, не возникало. Сейчас не восьмидесятые, кровавыми сериалами никого не удивишь. Из-за какой-то мрази себе срок наматывать – увольте.
По крупному счету, беседу можно было сворачивать. Параллель между Куликом и Епископом проводилась без проблем. Последние слова Водопьянова придавали ей социальную остроту. Имело смысл их процитировать. И все же я задал последний вопрос.
- А Епископ не рисовал случайно?
- Чего? – неожиданно насторожился заключенный.
Я достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок. Развернул, опустил на стол, разгладил руками.
- Этот рисунок мне передала его мать. Что он может значить? Нет идей?
Дальнейшие события стали для меня полнейшей неожиданностью. Зэк изменился в лице, побелел, покрылся испариной. Стол задрожал от мелких ударов – это ногу Водопьянова накрыло нервным тиком.
- Конвой! – уронив стул, парень рванул к двери. – Заберите меня! Заберите, суки!
- Эй, ты чего? Уймись! – Я поднялся из-за стола и сделал к крикуну пару неуверенных шагов.
- Не подходи! Слышишь, не подходи!
Водопьянов выбросил вперед руку с невесть откуда взявшейся заточкой, согнулся пополам и с мольбой уставился на меня. Я замер в замешательстве – парень не угрожал, нет! Он просил.
Страх, как зевота – им нельзя не заразиться. Ты можешь совсем не чувствовать усталости и ничего не знать об угрозе своей жизни, но ужас в глазах ближнего обязательно заставит похолодеть внутри. Поэтому, глядя на трясущегося Водопьянова, я на пару секунд ощутил настоящую панику.
К моему облегчению, на пороге комнаты возник кодыкастый конвоир. Долговязый мужик в камуфляже флегматично выбил заточку из руки Водопьянова, скрутил его и вытолкал буяна из комнаты. Между делом извинился за нерасторопность. Я еще немного постоял, таращась на закрытую дверь, а потом вернулся к рисунку.
РИСУНОК № 091
Что в нем могло так подействовать на закаленную тюрьмой психику парня? Рисунок как рисунок. Неумелый набросок простым карандашом. Автор, скорее всего, сам Епископ – от потертого листа бумаги за версту разило безумием.
Однажды кто-то из друзей родителей подарил мне книжку про зеленого великана. Ее сюжет напрочь выветрился из памяти, а вот картинки остались. На них печальный уродец таскал свою голову под мышкой. Эти иллюстрации вызывали во мне, пятилетнем мальчишке, необъяснимый ужас. Они наполняли ночную темноту квартиры безголовыми тенями, заставляли слышать в тишине чьи-то тяжелые шаги и являлись во сне удушливыми кошмарами. Отцу даже пришлось запереть книжку в ящике письменного стола, чтобы безголовый больше никогда не смог покинуть ее страницы.
Главный персонаж лежащего передо мной рисунка чем-то смахивал на того великана. Был таким же заскорузлым, с непропорционально маленькими кистями и ступнями. Он сидел на ступенях лестницы и держал кончиками корявых пальцев крошечного человечка. Наверное, собирался отобедать. Этот выкидыш художественного творчества попал ко мне сегодня утром. Следуя намеченному плану, я заглянул в гости к матери маньяка.
- Вы из-за Вени? – Дверь открыла тщедушная женщина в бело-голубом спортивном костюме. Ее обесцвеченные до желтизны волосы клубились вокруг головы полупрозрачным облаком. Маленькое личико с выпуклыми, широко расставленными глазами чем-то смахивало на мордочку летучей мыши.
- Да. Я собираю о нем информацию. Можно войти?
К моему удивлению женщина не задала больше ни единого вопроса. Кивнула и пропустила в квартиру. Мне была знакома эта покорность. Она, подобно апатии и чувству вины, сковывала близких убийц-психопатов.
В жилище Епископа новая мебель соседствовала с мастодонтами советской эпохи. Рядом с легкой прихожей под бук стоял обшарпанный ящик для обуви Бог знает, какого года выпуска. Под икеевским торшером дремало кресло-кровать, нареченное маркетологами прошлого столетия «Наташей». В квартире пахло ацетоном. Наверное, похожая на летучую мышь женщина пыталась отвлечься мелким ремонтом.
- Вы ходите в церковь? – спросил я, кивнув на деревянное распятье над входной дверью.
- Я? Нет… То есть, теперь, да. А раньше не ходила. Крест от свекрови остался, - голос у матери Епископа был тусклым, точно застиранная до дыр футболка.
- Не покажете мне его комнату?
- Конечно. Вот сюда.
В первую очередь я заметил два овала невыцветших обоев на стене. Наверное, потому, что невольно искал их. Они остались от пары масок, изъятых следствием.
Есть два типа бесспорных доказательств вины серийных преступников – «сувениры» и «трофеи». Первые – это вещи жертвы. Пустяки, вроде сережек, цепочек, наручных часов, нижнего белья или туфель. Маньяк забирает их на память, как вместилище для своих фантазий.
С «трофеями» все немного иначе. Они значат для психопата то же, что для охотника – головы кабанов и оленей. Доказательство победы. К примеру, Джэфри Дамер, британский маньяк-людоед, хранил коллекцию раскрашенных черепов и закатывал мужские органы в банки из-под устриц. А на ранчо Эда Гейна, знаменитого Вискорионского вампира, полиция нашла пояс из женских сосков и мебельный гарнитур из человеческой плоти.
Епископ тоже причислял себя к охотникам. На стене его комнаты весела пара мастерски раскрашенных масок. Лишь каким-то чудом один из оперативников опознал в них срезанные с черепа женские лица. «Трофеи» были обработаны дубильным раствором, чтобы блокировать гниение.
У части жертв маньяка тоже не хватало лиц, поэтому вина психопата казалась доказанной. Но ни одна из двух масок не подошла к найденным телам. Это раз. А два – Епископ утверждал, что купил их в антикварном магазинчике рядом со зданием областной Думы. Даже предъявил чек.
К удивлению следователя, владелец антикварной лавки вспомнил свой товар. Его притащил на продажу какой-то прыщавый юнец. По словам паренька, они были сделаны из кожи буйвола и расписаны бенгальскими мастерами. Конечно, антиквару и в голову не пришло проверять, так ли это. К тому же спустя месяц, уродливые маски купили. Да, да, именно этот гражданин на фотографии.
Вся следственная группа прекрасно понимала: история с лавкой – уловка. Простенький способ обнулить ценность прямой улики. Задержанный – виновен, но доказать это пока не возможно. Нужно выпускать. Или сажать за другое преступление.
- Вы писатель?
Я вздрогнул от полушепота за спиной. Мать маньяка умела двигаться совершенно бесшумно.
- Ну, почти…
- Тогда это Вам, - она протянула мне сложенный рисунок. – Венечка сказал, что однажды о нем напишут книгу.
- Что это значит? – спросил я, развернув лист бумаги.
- Не знаю, - вздохнула женщина. – Венечка не сказал…
***
Оказавшись за территорией «Бастилии», я сделал глубокий вдох. Аж в груди заломило. Никакой ремонт не мог вытравить из мрачных стен тюремную вонь. Наверное, у тошнотворного запаха была не физическая, а ментальная природа. Вроде возмущения эктоплазмы в месте концентрации негативных эмоций.
Я ухмыльнулся своим размышлениям в духе «Охотников за приведениями» и направился к заскучавшей Люсе. До машины оставалось шагов десять, когда меня тряхнуло, точно от контакта с электрошокером.
За рулем кто-то сидел!
В лобовом стекле отражалось рельефное облако, поэтому разглядеть нарушителя было не просто. Но ошибиться я не мог. Какая-то сволочь в темных очках обосновалась на месте водителя.
На моем месте!
- Ах, ты мразь! – заорал я, испугав пару девиц и десяток голубей.
Мне хватило двух прыжков, чтобы оказаться возле передней двери. Я торопливо вдавил кнопку на брелке и рванул ручку на себя.
Никого.
То есть вообще.
В салоне было пусто, как в холодильнике топ-модели. Я стоял и тупо таращился на вмятину, оставленную собственными ягодицами на светлой коже Люсиной обивки.
Из оцепенения меня вывело низкое похрюкивание в кармане. Судя по звуку, звонила Аська.
- Мурки-мурки! – пропел семейное приветствие девический голос в трубке
- Мурки-мурки, - на автомате ответил я. – Как ты, дочь?
- Фигово, - я уловил тихие всхлипы в телефонном эфире, - Паааап…
- Что-то случилось? Ну?
За те секунды, пока Аська готовилась ответить, мой лоб успел покрыться холодным потом. Беспокойство за дочь мгновенно вытеснило мысли об одолевавших меня галлюцинациях.
Говорят, решив завести ребенка, ты должен смириться, что твое сердце отныне будет жить само по себе. Я не понимал этой фразы, пока не умерла Лариска. С того дня как «мои девочки» превратились в просто «девочку», страх вошел в привычку. Я до комка в горле, до тугой боли в груди боялся потерять еще и дочь. Разрешение поехать на пару недель к морю со своим парнем стоило мне приличной части нервных клеток.
- Я билет поменяла, - всхлипы стали громче. – Завтра днем буду у тебя.
- Илья облажался?
- Хуже! Закрутил с девчонкой из нашей компании. С Танькиной подругой.
- Надеюсь, ты его не убила?
- Пока нет. Хотела сначала узнать, сколько дают за убийство в состоянии аффекта.
- Даже не думай! Выпорю.
- Лучше встреть меня с поезда. Ладно?
- Договорились.
Если честно, я почувствовал облегчение. Во-первых, Илья тянул разве что на временный вариант, и, слава Богу, его время прошло. Во-вторых, дочь скоро будет дома. Можно перестать дергаться, и сосредоточится на книге. Сроки, кстати сказать, уже непрозрачно намекали на дедлайн.
Легкая эйфория длилась недолго. Едва Люся выбралась на залитый летним солнцем проспект, я ощутил чужое присутствие в машине. Не спрашивайте, как. Это что-то вроде холодной руки у тебя на шее или сквозняка в квартире. Почти каждый водитель, если доверится тому самому шестому чувству, может без ошибки ответить, сидит у него за спиной кто-нибудь или нет.
За моей спиной кто-то сидел.
Старясь не выдать волнения, я подрулил к обочине, заглушил мотор и резко оглянулся. На заднем кресле валялся растрепанный воланчик, по полу салона каталась недопитая бутылка пепси-колы.
И все.
Я вылез из машины, обошел ее, старясь, держаться подальше от автомобильного потока, и поднял дверь багажника. Теоретически враг мог притаиться за спинками задних сидений. Даже два врага – в багажнике Лексуса хватило бы места. Но там было пусто. Походная палатка и пара спальников, оставшихся с байдарочной прогулки, не считались.
Вернувшись за руль, я включил «Високосный год». Выкрутил почти максимальную громкость и принялся во весь голос орать про Бога, который прячет в карманах чудеса. Мимо неслись зеленые шары подстриженных лип, по тротуарам гуляли, покачивая бедрами, полуголые девицы, погода который день шептала о рыбалке и шашлыках – жизнь была прекрасна. Если не считать кого-то невидимого в моей машине. Я чувствовал его присутствие, как собака - покойника. Даже пару раз ловил боковым зрением смутный силуэт на соседнем сиденье.
Подъехав к дому, я с облегчением выскочил из машины и захлопнул дверь. Немного сильнее, чем было нужно. Прости мня, Люся...
Время двигалось к семи и солнце, если встать лицом к подъезду, било точно в спину. Я уже направился к блекло-голубой двери, когда мое внимание привлекла одна неправильность. На бугристом асфальте лежали две тени.
Две моих тени!
Чахлые кусты, искалеченная лавочка, низенький забор, забытый кем-то полосатый мяч – все отбрасывало одну тень. А я – две.
Не оглядываясь, я подбежал к двери, ткнул таблеткой электронного ключа в гнездо домофона и нырнул в прохладное нутро подъезда. Лифт немедленно открылся. Точно специально караулил меня на первом этаже. Пока его створки, не спеша, ползли навстречу друг другу, я лихорадочно следил, чтобы ни один гребанный фантом не проскользнул в кабину.
Наконец исцарапанные двери сомкнулись. Старикан пополз наверх, а я прислонился к стенке лифта и закрыл глаза.
***
В кухонном ящике меня ждал универсальный восстановитель нервных клеток – подарочный пузырек Реми Мартина. Я плеснул в широкий бокал на три пальца прозрачной жидкости цвета заварки и, забив на все коньячные ритуалы, выпил одним махом. В животе немедленно потеплело, на душе – полегчало. Поездка в компании барабашки начала казаться безобидным курьезом. Надо завтра рассказать о нем Аське. Будет потом повод подтрунивать над отцом.
Солнце висело еще высоко, все «планы на вечер» разъехались по дачам подруг, поэтому в голову не пришло ничего лучше, чем сесть за работу. Вернее, лечь. Я завалился на диван и раскрыл папку по делу Епископа. Заодно вытащил из кармана пиджака рисунок.
Без цели вытащил, просто так.
Мой взгляд скользнул по мешковатой фигуре на картинке... Увиденное потребовало сесть. Чушь какая-то! Изображение успело измениться. Раньше рука, сжимавшая ногу человечка, была отодвинута от лица уродца, теперь же узловатые пальцы с жертвой зависли точно над жабьим ртом.
Нарисованное существо незаметно двигалось! Готов был спорить на контракт с издательством! Но добило меня другое. Пока я разглядывал творение Епископа, с кухни донесся шум.
Негромкие шаги.
Звон стекла.
Плеск воды.
Я был не один в квартире.
Сердце болезненно затрепыхалось где-то на уровне горла, по виску побежала холодная дорожка. Тело отчаянно не желало слушаться. Чтобы заставить его встать, пришлось сосредоточиться на каждом отдельном движении. Сейчас спускаем ноги с дивана, теперь отталкиваемся от замшевой обивки, выпрямляемся, идем…
В том месте, где коридор под прямым углом сворачивал направо, я сбавил шаг. На меня смотрели вишневые двери ванной и туалета. Сбоку лился золотистый свет. Это я забыл погасить? Не важно. Остался последний рывок, и вся кухня окажется в поле зрения. Если там кто-то есть, я его увижу.
Раз, два, три…
Мой взгляд метнулся по оранжевым занавескам, серой громаде холодильника, глиняным рыбам на бледно-желтой стене и замер на стеклянной поверхности стола. На кухне никого не было, только рядом с початой бутылкой коньяка стояли два стакана.
На дне обоих поблескивали подсыхающие остатки Реми Мартина.
По шее и между лопаток прокатилась волна мурашек. Невидимая рука взбила волосы на затылке. Я услышал удаляющиеся шаги у себя за спиной. Тот, кто ехал со мной в машине, сейчас шел по коридору.
Из кухни в комнату.
Я рванул следом, и успел заметить невнятный силуэт на фоне залитого желтым светом дверного проема. Но стоило преодолеть разделявшее нас расстояние, как вторженец снова успел стать невидимым. Единственным доказательством чужого присутствия оказался рисунок – он переместился с дивана на письменный стол.
Удивления не было. Я знал, что обнаружу. Рука великана приблизилась ко рту еще на сантиметр. Из-под тонких губ показались кривые зубы. Человечек изогнулся в отчаянной попытке отсрочить свой конец.
Человечек?
Я присмотрелся. Теперь жертва людоеда была одета в клетчатый пиджак. Ее лицо прикрывал выбившийся из-за ворота рубашки шейный платок. Почему-то казалось, если сосредоточиться, можно различить на крохотном куске ткани еще более крохотных бабочек. Точно такое кашне мне положила под елку Аська в прошлом году. Наплевав на бабский узор, я носил подарок дочери в паре с клетчатым пиджаком.
Щелчок, и все встало на свои места. Источником моего умопомрачения был рисунок. Вся эта хрень началась в тот момент, когда он перекочевал ко мне карман. Не зря с Водопьяновым случился припадок.
Парень знал.
А теперь и я знаю.
Мне было плевать, кто этот людоед. Главное, что в его пальцах зажат – я. Это меня он собирается употребить, как куриный окорочок.
На раздумья не осталось времени. Я смял листок бумаги, вернулся на кухню и сжег отвратительную картинку в раковине. Потом включил воду и тщательно смыл весь пепел.
Закрыл кран. Прислушался.
Ощущение было, как после приступа мигрени. Я почувствовал блаженное опустошение. Из глубины квартиры не доносилось ни звука. Мой невидимый мучитель, кем бы он ни был, исчез вместе с рисунком.
Я допил в два приема оставшийся коньяк и лег спать.
***
Дребезжание будильника с каждой секундой углубляло скважину в моем черепе. Я попытался спрятать голову под подушку. Ничего не вышло. Подушка оказалась подлокотником дивана. Вчера меня не хватило на то, чтобы раздеться и разложить постель.
Постепенно к навязчивому звуку добавились тревожные голоса и хлопанье дверей. Деваться было некуда – пришлось проснуться. И только тут до меня дошло, что будильник молчит. Зато надрывается дверной звонок.
- Убилииии… - истошно орал в подъезде женский голос.
Я отбросил плед, нашарил ногами тапки и пошел открывать.
На лестничной клетке оказалось неожиданно людно. Из-за дверей выглядывали сердитые соседи. Я посмотрел на часы. Мать моя женщина, без пятнадцати семь! Еще спасть да спать. Особенно, если учесть, что половина жильцов нашего заповедника не привязана к рабочему графику.
- Жанна Сергеевна! Что вы тут учудили? – Недовольно спросила Ирка, с которой мы делили один тамбур. Некогда фигуристая, а теперь тучная темноволосая дама была матерью четверых наследников сети саун. – Совсем рехнулись?
Жанна Сергеевна, хозяйка угловой «двушки», сидела на бетонном полу, подобрав под себя ноги. Женщина покачивалась, собрав жидкие волосы в кулаки, и громко шептала:
- Кровище, кровище-то…Кровище, кровище-то…
Я невольно поискал взглядом то, о чем бубнила соседка, и увидел большое коричневое пятно на подоле ее светлого сарафана. В первое мгновение оно показалось мне аляповатым орнаментом, но уже через пару секунд стало ясно - это кровь.
Ждать не имело смысла. Я направился прямо к распахнутой двери «двушки». Насколько мне было известно, Жанна Сергеевна в ней не жила – сдавала бессемейной молодежи. Поэтому предпочитала не тратиться на ремонт.
В безнадежно убитой прихожей висел запах застарелого курева и еще чего-то приторного, навевающего мысли о мясной лавке. Я потоптался в нерешительности и пошел на шум воды, доносившейся из кухни.
Она лежала на столе. Тоненькая, неправдоподобно белая. В утреннем полумраке ее кожа, казалось, отливала перламутром. Длинные ноги были целомудренно сведены, руки вытянуты вдоль тела, плоский живот прикрывала толстая книжка в коричневом переплете. Библия. На левой груди я разглядел багровый отпечаток креста.
Сознание с жадностью престарелого ростовщика подмечало мелкие детали, чтобы не видеть главного – у девушки не было лица. Вместо него в обшарпанный потолок скалилось оголенными зубами багровое месиво.
Ноги ощутили холод. Я оторвал взгляд от изуродованного тела и посмотрел на пол. Грязный линолеум съемной жилплощади был покрыт слоем ледяной воды. Она вытекала из переполненной раковины и бежала вниз по трубе. Убийца хотел, чтобы его жертву обнаружили как можно скорее. Поэтому устроил потоп.
- Разойдитесь! В сторону! - послышались за спиной грозные голоса.
Я вовремя шагнул к стене, чтобы пропустить двух ППС-ников. Похоже, кто-то из соседей, не дозвонившись до полиции, поймал страж порядка на улице.
- Ох, твою…, - Едва сунувшись в кухню, один из парней тут же рванул назад. Из коридора немедленно донеслись недвусмысленные звуки – желудок бедолаги не вынес зрелища места преступления.
Другой уже диктовал в телефон адрес и коротко отвечал на сыпавшиеся из мобильника вопросы.
- Да, горло перерезано… Нет, без одежды… На столе… Хата съемная, хозяйка нашла. Ей соседи позвонили, сказали, с потолка течет.
- Модус операнди, - Я не заметил, как мысли превратились в слова.
- Чего? – парень оторвался от телефона и посмотрел мимо меня, - Паш, ты что-то сказал?
- Это модус операнди Епископа. Его почерк, - повторил я уже громче.
Модус операнди. Когда-то эти слова казались мне частью древнего заклятия, тайным арканом, способным вызвать из преисподней злобного демона. Возможно, они-то и стали тем крючком, что затянул меня в бесконечное исследование психологии серийных убийц.
Дословно эта фраза переводилась с латыни, как «образ действия». Стереотипное поведение преступника, которое почти не меняется от ситуации к ситуации. Маньяк может переехать в другой город, отказаться от ножа в пользу пистолета, дать полную волю своей извращенной фантазии, но сама схема преступления никуда не денется. Психопат по-прежнему будет, к примеру, знакомиться в парках, выбирать для убийства заброшенные дома и прятать тела в канализации. Привычки существуют для экономии человеческих усилий. С этой точки зрения, серийные убийцы – такие же люди, как и все остальные.
Модус операнди Епископа был стабилен, как уклад жизни обитателей долины реки Ягноб. Убийца предпочитал астеничных длинноволосых барышень от пятнадцати до двадцати пяти лет. Привозил их на съемную квартиру, перерезал горло, насиловал, а потом делал все, чтобы тело обнаружили в течение ближайших суток. Епископ позволял себя разнообразие только в одном – иногда снимал кожу с лица, иногда нет. Наверное, все зависело от того, насколько ему приглянулась жертва.
- Эй, слышите? Тут Паша, напарник мой, говорит, что это на Епископа похоже, - сообщил ППС-ник невидимому собеседнику. – Да в курсе я. И, что окочурился в тюряге, тоже знаю. Так ведь того… лица-то нет. И крест на буфере.
Паша? Отчего-то полицейский упорно не хотел меня замечать. Даже ни разу не посмотрел в мою сторону. Это было кстати – попадать в жернова следственной машины совсем не хотелось. Поэтому я выбрался по стеночки из кухни и покинул квартиру.
- А Константина Максимовича из сороковой никто не видел? – Ирка стояла на пороге моего жилища и обращалась к кучке взволнованных соседей, - Смотрю, дверь открыта, а в доме никого.
- Не было его, - откликнулся усатый Володя, чья квартира находилась через стену от злополучной «двушки».
- Как же не было? Здесь я!
Но Володя, как будто не услышал – повернулся к заплаканной жене и продолжил гневную тираду о бездействии полиции. Я пожал плечами и прошел в свою квартиру.
- Константин Максимович, вы где? – Ирка уже стояла в моем коридоре. – Живы?
- Жив, что со мной сделается? - ответил я, подходя к ней сзади.
Ирка даже не обернулась. Она не видела и не слышала меня. Точно так же, как ППС-ник и соседи на площадке.
- Вы бы дверь закрыли! – Женщина продолжала обращаться к пустой квартире.
Мне стало не по себе. Кинематограф успел надежно вбить в голову: если тебя перестали замечать, значит, ты умер. Чтобы справится с накатившим страхом, я схватил Ирку за мягкие плечи.
- Тут я! Слышишь? Тут!
- Ой! – она резко оглянулась и в испуге уставилась на меня, - Ну нельзя же так! Подкрадываетесь, да еще и хватаете!
Значит, не умер. Уж, по крайней мере, Ирка меня видит и даже, так сказать, ощущает.
- Прости. Мы тут все на нервах, - ответил я с облегчением.
Она удалилась, хлопнув дверью чуть громче, чем было нужно. Дала понять, что извинения не приняты. Ну и Бог с ней. Как-нибудь само рассосется. Сейчас меня куда сильнее волновало другое – Епископ вернулся. То есть, ребята посадили не того?
Абсурд!
Пару дней назад я говорил с опером, работавшим по делу маньяка. Уже после суда следственной бригаде удалось нарыть новых доказательств. Не склей психопат ласты, получил бы пожизненное, как пить дать. Тогда кто этой ночью убил и изуродовал девочку? Подражатель?
Я прошел в комнату и тяжело опустился на диван. Рядом валялись, выпавшие из папки Епископа бумаги. Расшифровки диктофонных записей, ксерокопии допросов, фотографии жертв. Как странно, что очередное убийство произошло так близко от того, кто пишет книгу о маньяках. Мысль, блуждавшая в лабиринте сознания, наконец-то оформилась и повисла в тишине комнаты пугающим вопросом: «А что если это я?»
Что если это я стал подражателем Епископа? То есть познакомился вчера с длинноногой девицей, привел в соседскую квартиру – запасные ключи хозяйка года три назад сдала нам с Аськой на хранение – и полоснул ножом по горлу?
В животе стало холодно, как в склепе. Память немедленно выудила из загашника короткий диалог с Лариской.
- Тебя самого не напрягает такое хобби? Все эти трупы, расчлененка, людоедство? Может, ты тоже немного маньяк?
Последнее слово жена произнесла как-то особенно смачно. Даже порочно. Сразу захотелось отложить дела и утянуть ее в постель.
- Почему немного? Очень даже маньяк. Сексуальный.
Потом я и сам нередко задумывался, откуда росли ноги моего увлечения? Приходилось убеждать себя, что оно родилось из любви к Артуру Конан Доилю и Эдгару По. Но так ли это?
Кто поручится, что я и в самом деле не психопат? Мое воображение всегда будоражили истории о кровавых убийствах. Чересчур будоражили. Уже неоднократно переиздав свою «Криминальную психологию», я продолжал коллекционировать преступления – искал информацию, распечатывал и раскладывал по папкам. В моей комнате под них был отведен целый стеллаж.
Но больше всего меня тревожила вчерашняя история с рисунком. От нее слишком явно несло шизой. Черт его разберет, а вдруг, именно так дает о себе знать раздвоение личности? Днем я доктор юридических наук, профессор кафедры поведенческого анализа, Константин Борисов, а ночью – серийный маньяк. И одна моя часть о другой даже не догадывается.
Я встал и прошел в прихожую. Там, напротив входной двери, висело прямоугольное зеркало в человеческий рост. Меня потянуло проверить, не проявились ли на моем лице признаки душевной болезни.
Отражение в кованой раме было тем же, что и обычно. Разве только вечерний коньяк придал физиономии неповторимую одутловатость. А так рожа, как рожа…
Ёлки! Что это?
Сквозь бледный лоб и небритые щеки едва заметно проступал рисунок на двери за спиной – коричневые разводы под грецкий орех. Словно мое тело было световой проекцией или отпечатком на стекле. В груди образовалась сосущая пустота. Выходит, я все-таки умер. И стал привидением. Иначе, как объяснить эту странную прозрачность?
***
Люся заложила лихой вираж на двойной сплошной. Поворот по правилам на этом участке дороги отнял бы слишком много времени, а я не знал, сколько его у меня осталось.
Взгляд постоянно сползал на руки. Они то набирали плотность, то вдруг становились эфемерными, и тогда сквозь них отчетливо просвечивало рулевое колесо. С каждой минутой процент содержания меня в этом мире катастрофически падал. Я растворялся, словно кусок рафинада в горячем чае.
Чтобы не свихнуться окончательно, пришлось запретить себе все мысли не по делу. Сейчас мне нужно было поговорить с единственным человеком, который мог что-то знать. - Водопьяновым. Поэтому я, начхав на правила, мчался в городскую тюрьму.
Возле серых ворот «Бастилии» стало ясно – я не имею понятия, как попасть внутрь. И уж тем более не в курсе, как добраться до закрытого в ШИЗО зэка. Вряд ли показательное выступление с заточкой прошло парню даром. Пятнадцать суток в изоляторе были минимумом, на который он мог рассчитывать. Поэтому всю дорогу я набирал по сотовому свои «полезные связи». Тех, кто помог бы организовать еще одно свидание.
Увы, ничего не вышло. Меня не слышали. Чертыхались в трубку, просили говорить громче… и не слышали.
Решение пришло от отчаянья: а что если воспользоваться своей незаметностью? На территорию тюрьмы как раз въезжал хозяйственный грузовичок. Ничего не стоило пристроиться у него в хвосте. Оставить Люсю снаружи, а самому прошмыгнуть мимо охраны.
Так я и сделал.
Скучавший на КПП мужик равнодушно скользнул по мне взглядом. Не увидел. Даже не заподозрил, что в метре от него прошел нарушитель. Сбылись детские мечты о шапке-невидимке. Вот только сейчас я бы, пожалуй, отдал руку или какую другую часть тела, чтобы вернуть обретенную способность в мир фантазий.
Перед административным корпусом, отмеченным парой государственных флагов, лежало длинное асфальтовое поле. Его шкваркала облезлыми метлами пара угрюмых зэков. Кажется, кто-то наверху все-таки играл на моей стороне – одним из них был Водопьянов.
Я подошел к нему и взял за плечо. Хоть какой-то шанс, что парень меня увидит. А увидев, и не задаст стрекоча.
- Привет, Семен. Поговорим?
Водопьянов дернулся, как от удара в спину. Его глаза заметались, пытаясь найти источник звука. Потом сфокусировались на мне и тут же потемнели от страха.
- Криминолог? – на длинном носу зэка выступил пот. – Ты уже того, уничтожил рисунок?
- Выкладывай все, что знаешь.
- Уничтожил или нет?
- Да. Есть разница?
- Есть, - парень разом успокоился, - Теперь ты меня в это не затянешь. Раз ликвидировал листок – значит, назад дороги нет.
Он бросил из-под козырька арестантской кепки пару взглядов по сторонам. Его напарник продолжал монотонно царапать метлой асфальт. Поодаль покуривала пара охранников. В нашу сторону никто не смотрел.
- Короче, слушай, - зашептал Водопьянов. – Когда Епископ копыта отбросил, от него рисунок остался. На твой похожий. Там тоже баба была. Правда, голая совсем. И с крыльями.
- Ангел что ли?
- По мне, такая ангелица хуже черта, - желтые губы зэка дернулись в кривой усмешке. – Рожа страшная, на руках и ногах перья пробиваются, на лодыжке бирка, точно у покойника, в руках цигарка. Сама на месяце сидит, «беленькую» глушит. А вокруг еще несколько месяцев висят, и на всех бабы с крыльями.
РИСУНОК № 090
- И чем этот рисунок на мой похож?
- Тот же автор. Без вариантов.
- Дальше что?
- Был у нас в камере паренек один. Зырей звали. Нашел он этот рисунок, поржал и на стену над своей койкой пришпилил. Сказал, что на безбабье и такая сгодится – с перьями. Тут и пошло-поехало. Каждую ночь крики. Зыре мерещилось, что его дух какой-то достает: рядом садится, душить пытается, в голову лезет. Потом хуже. Рисунок меняться начал. Баба в фас развернулась и давай скалиться. Прямо, как Епископ, пока живой был. И цигарка между пальцами уже, вроде, и не цигарка стала – в человека превратилась. Маленького, в робе тюремной.
- И что Зыря?
- Да что-что. Выбора-то у парня не было. Братва наседать начала – кому такая чертовщина в камере понравится? Короче, сжег он рисунок. Пепел в руке размял и в парашу спустил. По первой все нормально было. Зыря повеселел, орать по ночам перестал. А потом опа, и пропал.
- Вот прямо так сразу?
- Нет. Постепенно. Сначала его просто стало не видно и не слышно. Пока за руку не схватит, прямо как ты сейчас – и не поймешь, что рядом стоит. На перекличке ему чуть ли не из штанов приходилось выпрыгивать, чтобы его вертухаи заметили. Во так он день-два промаялся, а потом совсем исчез.
- Может, сбежал? – с надеждой спросил я.
- Начальство тоже так решило. Зыря до сих пор в розыске числиться. Только бред это все. Нет его больше. Вместо него теперь Епископ землю топчет.
Я даже закашлялся.
- С чего такой вывод?
- У Зыри нашего девчонка была. Все начальству плешь проедала – свиданки выклянчивала. Красотка, будь здоров. Ну, точно, как Епископ любил: ноги от подбородка, талия с мизинец, коса ниже попы. А попа – чисто, произведение искусства. Так вот, только Зыря рисунок сжег, так девчонку эту зарезанной нашли. С крестом на груди и библией на животе.
- Когда это было?
- Да уж месяц прошло. Тело обнаружили в Малыхино. Поселок такой в городской черте. Слышал, наверное. Там дом съемный стоял. Посреди ночи загорелся. Пожарных вызвали. Те приехали, потушили, и девицу в одной из комнат нашли. Обгореть обгорела, но не сильно. Понять, что к чему, можно.
- Я об этом ничего не знал.
- Так местные мусора все как несчастный случай оформили. Но шумок-то прошел.
- И ты думаешь, это Епископ?
- Думаю, что если об этом думать, думалка сломается! – зэк сплюнул на асфальт. - Зыря мне плакался. Чувствовал он Епископа, понимаешь? Этот психопат после смерти в рисунок вселился. Сидел там, как джин в лампе. А когда картинку сожгли, наружу вырвался и начал из своего освободителя жизнь тянуть. Зыри все казалось, что он тает, прозрачным становится…
- А на самом деле? Становился? – я покосился на свою руку, все еще лежавшую на плече зэка. Через нее не стоило труда разглядеть серую ткань тюремной робы.
- Не замечал. Выглядел нормально. Не хуже тебя.
Уже легче. Моя призрачность была не более чем галлюцинацией.
- Так чего же ты струхнул, когда картинку у меня увидел? Знал же, что тебе ничего не грозит.
- Да неужели? – Водопьянов сердито цокнул дырявым зубом. – Это мразь убила и изнасиловала девчонку, потому что ее парень был связан с рисунком. Может, Епископу без разницы, кто сжег его картинку. Может, достаточно просто за нее подержаться, и все – твои близкие попали в список этой гниды. Не знаю, как тебе, а мне есть, кем рисковать. У меня сестренка форматная. Русалка с волосами ниже пояса. И ноги такие, что закачаешься…
Водопьянов еще распространялся о своей сестре, но я больше не обращал на него внимания. У меня тоже была русалка, которая как нельзя точно подходила под описание жертв Епископа. И через полчаса ее поезд прибывал на вокзал.
Я бросился к тюремным воротам, на ходу набирая номер дочери.
- Алло, Аська! – заорал я, едва она взяла телефон.
- Папа? Алло. Громче говори. Не слышу!
Но сколько бы я не надрывался, ничего не менялось. Дочь не слышала меня точно так же, как не слышали накануне «полезные связи».
Оказавшись по другую сторону ворот, я рванул к Лексусу. Спокойно, до вокзала всего ерунда. Встречу Аську возле вагона и не на шаг от себя не отпущу. Или сразу на другой поезд посажу. В Питер, к тетке.
Я замер, точно врезавшись в невидимую преграду. На том месте, где пятнадцать минут назад припарковалась Люся, теперь стоял грязный ниссан. И не наблюдалось никаких признаков моей машины.
Угнали, суки! Но почему именно сейчас?
Холодная, как змея, догадка, заползла в мое сознание и свернулась тяжелым кольцом в затылке. Это ОН! Тот, кто после смерти ютился в карандашных набросках, а теперь получил свободу. Тот, кто совершил сегодня ночью убийство в соседской квартире. Он взял Люсю, нашел запасной ключ, валявшийся в бардачке, и теперь едет на вокзал, чтобы встретить мою дочь.
Я знаю.
Я чувствую.
***
Минутная стрелка вздрогнула и сделала очередной шаг по кругу. Часы на стене показали без двадцати пяти полдень. Поезд уже семь минут, как стоял на втором пути. Поток пассажиров вытекал из широких дверей вокзала и, дробясь на тонкие ручейки, разбегался по маршруткам и такси.
Я поискал на площади фигурку с большим синим чемоданом. Аськи не было. Ни на ступенях под часами, ни на стоянки автобусов, ни на платформе у вагона. Я метался по вокзалу, отправляя одну за другой СМС, но ответа так ни разу и не получил.
А потом появилась Люся. Она двигалась медленно, как в дурном сне. Ее бок цвета «мокрый асфальт» проплыл мимо, когда я снова очутился на кишащей людьми площади. Вместе с потерянной машиной перед моими глазами скользнул Аськин профиль. Она не смотрела в мою сторону. Сидела спереди, о чем-то увлеченно болтая. Зато человек за рулем – лысый урод в темных очках – отлично меня видел.
Видел и ухмылялся.
- Ася! Аська! – заорал я, бросившись следом.
Перед выездом на проспект машина приостановилась. Я почти догнал ее. До пыльного бампера оставалось чуть больше метра, когда Люся виновато мигнула красным глазом поворотника и сорвалась с места.
Еще метров двести я бежал следом по проезжей части, пока Лексус окончательно не затерялся в автомобильной толчее. Тогда я упал на вонючий асфальт, уткнулся лбом в колени и завыл.
Все самые дикие кошмары, самые потаенные страхи стали реальностью. Моя девочка в руках убийцы! Перед внутренним взором вспыхнуло жуткое видение. Аська лежит на столе. Ее глаза неподвижно смотрят в пустоту. Над лицом дочери зависает рука со скальпелем и делает тонкий надрез по линии подбородка…
- Эй, ну-ка вставай! – Я почувствовал требовательное прикосновение к своей спине. Поднял голову и увидел Лариску.
Не ту Лариску, что умела хохотать до икоты и на признание в любви могла ответить радостным похрюкиванием. А другую, измученную химиотерапией, с припорошенной желтоватой пылью кожей, лиловыми ободками вокруг глаз и вымученной улыбкой.
- Ну, чё расселся? Подавят ведь! – Лариска еще раз шлепнула меня по спине и исчезла. Вместо нее на дороге стояла немолодая тетка, лишь самую малость похожая на мою жену. На груди незнакомки висела картонка со сделанной черным маркером надписью: «ПОМАГИТЕ! НУЖНЫ ДЕНЬГИ НА…». Дальше я прочитать не успел. Попрошайка, из тех, что собирают милостыню на светофорах, почти силой подняла меня с земли и поволокла к тротуару. Там усадила на мраморное основание железного забора, похлопала по плечу, а потом вернулась на свое рабочее место.
Тот, кто болел за меня наверху, снова дал о себе знать. Организовал двойное чудо. Сделал мою персону видимой для нищенки и защитил от потока машин. Кажется, я знал, кому обязан своим спасением.
Значит, сдаваться рано.
Я загнал свой ужас поглубже и начал думать. Между первым контактом Епископа с жертвой и убийством, судя по материалам следствия, проходило не меньше полутора часов. Сегодня в городе пробки, то есть можно прибавлять еще минут тридцать. И того два часа на то, чтобы найти Аську.
Никто не знает о серийных убийцах лучше меня. Я написал о них целую книгу, провел туеву хучу семинаров, даже как-то выступал с докладом перед фэбээровцами в Вашингтоне. Неужели мне не разгадать этого урода? Ну! Ведь было же что-то. Какая-то оговорка, нестыковка...
Вот оно! Зэк сказал: «Там тоже была баба!» Тоже! Хотя великан на моем рисунке больше смахивал на мужика. Или все-таки на бабу?
В генезисе почти каждого серийного маньяка есть женщина. Чаще всего, мать…
Мать. Жалкое существо в спортивном костюме. Какое-то слишком уж жалкое …
Черно-белая фотография тридцатилетней давности, подшитая к уголовному делу – кареглазая ундина с лавиной густых волос…
Запах ацетона в квартире. Ацетона и чего-то еще. Красок! Точно, масляных красок…
Это же было очевидно с самого начала! Так очевидно, что даже не царапнуло догадкой. Даже не рассматривалось в списке возможных вариантов. Крест на груди, Библия – все лежало на поверхности. Теперь главным было успеть.
***
Я сдавил горло женщины и прижал к стене прихожей.
- Где моя дочь? Куда он ее повез?
- Пусти! – И без того выпуклые глаза матери Епископа приготовились вылезти из орбит, пух желтых волос разметался по серым обоям.
- Говори, сука! Убью!
- Да, да, сейчас… - пытаясь показать, что задыхается, она высунула изо рта язык, покрытый пленкой зеленоватого налета. Я отпрянул в отвращении, – Иди за мной, - прохрипела женщина, потирая шею. Потом развернулась и потрусила по коридору.
В этот момент меня посетила неуместная мысль: неужели эта жалкая развалина и та волоокая красавица с фотографии в деле Епископа – один и тот же человек – мать Епископа, Вероника Коваль? Черт возьми! Между ними не было ничего общего.
- Сюда, - хозяйка квартиры открыла одну из дверей, пропуская меня вперед.
Я очутился в мастерской художника.
Очень странной мастерской.
Огромную комнату заливал мертвенный свет пасмурного утра. Почему пасмурного? На улице же солнце! Но в два огромных окна комнаты смотрело тяжелое свинцовое небо. Небо и больше ничего. Ни крыш домов, ни древесных крон, ни разноцветных автомобилей. Словно мастерская находилась на вершине высокой горы.
На полу, вдоль стен, задниками наружу пылились десятки картин без рам. Штук шесть-семь стояли на треногах. Каждое из развернутых ко мне полотен было аккуратно прикрыто куском серой ткани. Точно художник стеснялся своих работ.
- Ну? Где Аська?
- Сейчас… - быстрым, как бросок мангуста, движением она сдернула ткань с ближайшей картины. – Смотри!
Тело покрылось невидимой коркой льда. Точно добрый стоматолог вколол мне лошадиную дозу «заморозки». Только не в десну, а куда-то в район холки.
Я смотрел на картину.
Наверное, это были Альпы. Склон заснеженной горы с деревьями, заключенными в ледяные саркофаги. Белая пустыня, утыканная причудливыми скульптурами на фоне прозрачно-голубого неба. Фантастический пейзаж не давал оторвать взгляд. Картина поймала меня, как муху – кусок клейкой ленты. Поймала и сковала странным онемением.
- Что… это? – язык почти перестал слушаться.
- Я назвала эту картину «Оцепенение», - усмехнулась женщина. Коваль подтвердила мою догадку – художником в ее семье была она, а не сын. – Чувствуешь его? Оно может держать целую вечность. Только нет у тебя этой вечности. Завтра к вечеру сам собой рассосешься. Пока же постой, постой, умник…
Мать Епископа изменилась. Плечи расправились, спина выпрямилась, взгляд стал властным, голос – глубоким. Да, за прошедшие тридцать лет Вероника Коваль удивительно подурнеть, но сейчас было ясно: на фотографии изображена именно она. Постаревшая, растерявшая большую часть волос, но она.
- Это ты… сделал… те рисунки? – я пытался не дать ей уйти, бросив меня перед чертовой картиной, а сам лихорадочно искал выход.
- Да, я! – Коваль вскинула подбородок. - В нашей семье такие способности были у всех женщин. Много поколений подряд.
- Что за… способности? – я чувствовал, как уплывает время. Минута за минутой.
- К рисованию. К особому рисованию. Картина, созданная одной из нас – это сундук. В нем можно хранить все, что угодно. Хочешь неизлечимую болезнь, хочешь - родовое проклятие, любовь до гроба, надежду, удачу. Или человеческую душу, - Коваль продолжала преображаться. Ее глаза потемнели, превратив радужки в черные отверстия. Черты лица заострились. В голосе появился странный свист, словно осенний ветер метался в проводах. Передо мной стояла ведьма. Самая натуральная ведьма. Крючконосая, резкоскулая, с нимбом жидких волос, через которые просвечивал розовый череп. - Когда Веню забрали, я сделала три рисунка. В каждом из них после смерти сына поселилась часть его души. Первый рисунок я передала Вене в камеру, второй – одному полицейскому, из тех, что тут ошивались, третий – тебе. Чтобы мой мальчик воскрес, их нужно было уничтожить. Лучше всего сжечь.
- Почему… не сама? – Зверски хотелось материться, но я держался. Ради Аськи.
- Мужик нужен был. Мужскую душу только мужик может выпустить, - Ведьма подошла ближе и замерла на расстоянии столового ножа. От нее несло кислым тестом и олифой. - Телесная оболочка не может появиться из ничего. Ей материал требуется. И одним человеком тут не обойдешься. Троих записывай, по числу рисунков.
Меня мало интересовала технология ее колдовства. Аська была в руках психопата уже больше часа. Думай, думай!
- Зачем… ты его вытащила? - мое отчаянье или сосредоточенность ведьмы на своих мыслях вернули подвижность языку. Говорить стало немного легче.
- Зачем?!! – она отступила на шаг, обвела взглядом свои картины, точно призывая их поглумиться над моей тупостью. Картины ответили едва различимым шорохом. Ка будто на каждом, развернутом к стене или прикрытом тряпкой полотне шевелилось неведомое существо, призрачная химера. - Затем, что Веня – мой сын! Мой мальчик! И я скучала по нему!
- Твой… мальчик… забрал мою дочь! – выдавил я, сходя с ума от бессилия. - Он… животное!
- Нет! – Коваль прищурила черные колодцы, - Он изменился. Оттуда никто не возвращается прежним.
Наверное, отчаянье помогло мне почувствовать то, на что я не обратил бы внимания в другой ситуации – ее неуверенность.
- Да, изменился. Раньше ему нужно было убивать раз в месяц. Теперь каждый день. - Я начал атаку. - Ты знаешь, как он выбирает своих жертв? Каждая из них похожа на тебя в молодости. Убивая их, он убивает свою мать. Выжигая крест на груди, он ставит клеймо своей матери. Потому что считает себя инквизитором, а женщину, давшую ему жизнь – ведьмой. Ты называешь свой талан – даром, он – проклятием!
- Нет, нет, - Коваль мелко затрясла головой, а я почувствовал, что могу дышать полной грудью.
- Да! Он убивает девушек потому, что не может убить тебя. Раньше не мог. Но теперь он вырос, возмужал… Завтра или послезавтра, но твой сын придет сюда, чтобы перерезать тебе горло!
Женщина согнулась, как от желудочной колики. Опустилась на корточки.
- Заткнись! Я не хочу… Не хочу слушать! – шептала она.
- Но сначала, он убьет Аську! Твой ребенок убьет моего ребенка. Моего единственного ребенка, который никому ничего не сделал плохого!
Коваль села на пол, уткнувшись лбом в колени. Точно как я чуть больше часа назад. Бело-голубая мастерка задралась, открыв кусок худой спины с гребнем позвонков. Несколько минут женщина оставалась неподвижной. Воспользовавшись этим, я в очередной раз попробовал пошевелиться – ничего не вышло. Что с ведьмой, что без ведьмы, картина держала мертвой хваткой.
Но вот Коваль подняла голову. Посмотрела на меня снизу вверх пустыми глазами. Чернота ушла. Теперь они были серыми с зеленцой. И почти прозрачными.
Женщина поднялась.
Постояла с минуту, глядя в пустое окно.
Потом глубоко вздохнула, взяла с пола серую тряпку и набросила ее на картину.
Силы вернулись разом, вызвав легкое головокружение. Больше я не намерен был терять ни секунды.
- Куда он ее повез? – я схватил женщину за плечи и с силой тряхнул. - Ты ведь знаешь!
- Нет, - Коваль оттолкнула меня, устало понурив голову. - Сын никогда не называл адресов.
Мне вдруг снова стало нечем дышать. Горло стянуло тупой болью. Ведьма не врала. Это было ясно, как пятью пять. Все оказалось напрасно. Я сделал, что мог, и теперь остается только ждать, когда найдут Аськино тело.
- Значит, ты не поможешь…
- Помогу, - еле слышно откликнулась мать Епископа. – Я верну его обратно.
Из того, что случилось дальше, в памяти остались только приступы отчаянья и скрючившаяся над столом женщина. Ее рука с карандашом металась над белым полем листа. Вот на нем проступил контур знакомой фигуры, вот набросок обрел объем и превратился в так пугавшего меня людоеда. Стало видно – существо на рисунке очень напоминает Веронику Коваль. Сегодняшнюю Веронику. И как я не заметил этого сразу?
Художница закончила первую картину. На это ушло пятнадцать минут. Пятнадцать минут на один рисунок! Когда дело дойдет до третьего, Аська будет уже мертва.
- Пожалуйста, скорее! – кажется, я плакал.
- Заткнись!
Во время работы над вторым рисунком у Коваль начали выпадать волосы. Пушистые желтые клочья, как перекати-поле, сползали по согнутой спине и планировали на пол. Вскоре на покрытом пигментными пятнами черепе остался только цыплячий пушок. Рисование забирало у художницы жизнь. Штрих за штрихом – день за днем. Вот почему Вероника успела так измениться за эти годы, вот куда исчезла ее красота.
- Похорони меня, пожалуйста, - шепнула женщина, не отрываясь от работы.
Я не ответил. Я следил за стрелками. Прошло еще тринадцать минут.
Кожа обтянула ее лицо. Сухие, изуродованные коричневым пигментом, руки теперь напоминали птичьи лапы. Их движения с каждой минутой становились все неторопливее. Я больше не подгонял ее. Просто стоял на коленях и молился. Кому? Не знаю. Наверное, Лариске.
Тело Коваль с глухим стуком упало на пол. Словно было выпилено из куска хорошо просушенного дерева. Я поднялся и подошел к столу. Вероника успела закончить третий рисунок. Крылатая тетка с биркой на ноге сидела на месяце, покуривая папироску.
- Ты тут? – спросил я, глядя на черно-белую картинку.
Мастерская ответила тихим шелестом бумаги и поскрипыванием треног. Он вернулся. Зверь снова был в клетке. Метался по своей карандашно-бумажной темнице в бессильной ярости.
Я собрал рисунки, согнул пополам и сунул во внутренний карман пиджака. Нужно закрыть их в банковской ячейке. Или утопить в Ледовитом океане. Или закопать где-нибудь в тайге. Вариантов много.
Стрелки наручных часов показывали двадцать минут третьего. С похищения прошло почти два с половиной часа. Я переступил через иссушенное тело женщины и вышел из мастерской. Интересно, что будет за окном, когда сюда приедет полиция? Придется и впрямь позаботиться о похоронах.
Только не сейчас. Потом.
Я брел, пошатываясь, по коридору и слушал шаги за спиной. Плевать! Теперь было ясно, что бояться нечего. Пока рисунки в сохранности, психопат не опаснее ночного кошмара. Мне даже нравилось чувствовать его бешенство. Оно заглушало мою собственную боль.
Тусклое зеркало на стене прихожей отразило осунувшегося мужика в испачканном пиджаке. Ничто не напоминало о недавней угрозе исчезнуть из этого мира. Жаль. Именно сейчас было бы кстати почувствовать себя куском рафинада в чае.
Я перевел взгляд на стоявший под зеркалом ящик для обуви и обнаружил газету. Кто-то свернул ее так, что вверху оказалась страница с объявлениями о сдаче жилья. Меня точно приложили затылком о косяк – один из адресов был обведен синим карандашом.
***
Дверь сносили под визг дисковой пилы и ворчание местного участкового. Уже дав добро ломать, он все еще продолжал названивать начальству – боялся подставиться. Внизу, возле подъезда, стояла Люся, поэтому сомнений не было: Аська там, в квартире.
Живая или мертвая.
Едва между стеной и дверью образовался просвет, я рванул внутрь. Заскочил в одну комнату, потом – в другую, и увидел ее.
Все было, как в той галлюцинации, скрутившей меня возле вокзала. Аська лежала на темном полированном столе с распахнутыми глазами. На ее груди пылал красно-коричневый крест в багровом ореоле. Я скинул пиджак и накрыл дочь, стараясь не коснуться ее кожи. Мне было страшно почувствовать холод мертвого тела.
Несколько секунд я неподвижно стоял, вглядываясь в белое лицо. Потом ее губы дрогнули.
- Мурки-мурки, - беззвучно произнесла Аська.
И попыталась улыбнуться.