-Вова! – замелькало у меня перед глазами, - А мы тебя везде ищем. Куда ты ушел?
-Я вас навестить хотел, - обрадовался я долгожданной, но внезапной встрече.
-Это хорошо. Кушать хочешь?
Желудок, зараза такая, предательски заурчал. Хорошо хоть, что Ленка не слышит, зато директор сразу все понял, и, улыбаясь, повел меня к источнику волшебного аромата. Я, конечно, слышал про шашлыки, даже в энциклопедии про них статью читал, но все равно не ожидал, что они так выглядят. Полагал, что это – абстрактные и бесформенные куски мяса на палке, а тут – очень даже аппетитно и симпатично. Наверное, завтра же нарисую шашлык на память.
Взрослые пили красное вино, и мы с Ленкой тоже. Правда, нам его раза в четыре разбавили, но мне вкус все равно понравился, особенно когда оно с мясом. Зелень, в изобилии представленная на столе, признаюсь, мне пришлась не по вкусу, зато остальные уплетали ее за обе щеки. Фу, какая гадость! Трава вонючая, и все тут. То ли дело мясо, ах! Сочненькое такое, с дымком, даже и кусать его почти не надо. Я уже откинулся в изнеможении на спинку стула, но тут заиграла музыка. Однозначно что-то ихнее, народное, горское. Может, это и есть лезгинка? В круг перед музыкантами вышла местная пара: оба чернявые – чернявые и горбоносые. Красиво у них получается, зажигательно.
Тут вдруг Ленка потянула меня за рукав:
-Пойдем?
-Куда? – не понял я ее.
-Танцевать. Я с тобой танцевать хочу.
-Совсем сдурела? – отпрянул я. - Надо мной же все смеяться будут, да и ты тоже ритма не слышишь. Ты что? Я же не умею, какой из меня танцор?
-А ты делай, как тот, что с усами, а я буду, как та женщина, - и кивнула в сторону танцующих. - Я в том году с папой танцевала, у меня хорошо получилось. А ритм я по пальцам музыкантов вижу, мне большего и не надо. Пойдем, а? Ну пожалуйста!
Я робко поднялся. Если уж глухая девочка на танец приглашает, пусть даже и такого, как я, инвалида, как ей отказать? Я еще секунд десять посмотрел, как лихо отплясывает этот грузин (или – осетин, кто их разберет), с внутренним содроганием оторвался от стола, и вышел в круг. Хлопали все, даже музыканты, азартно напевая. Я и не подозревал, что Ленка так красиво двигаться умеет: у меня даже дух перехватило.
Я тоже старался изо всех сил, но, если руками я размахивал вполне сносно, как тот горец, то левая нога все же подводила, и оттого я просто топтался на месте, лишь поворачиваясь вслед за партнершей. Короче, танец станцевать – это вам не три километра пройти. Ужас, и ничего больше. Весь взмокший, по окончании музыки я плюхнулся на стул, жадно глядя на стакан, в котором не осталось ни капли.
-Пить хочешь? – сочувственно наклонился ко мне Валерий Дмитриевич.
-О… Ох, кхе! Очень.
Выдув махом вновь приготовленный компотик, я искоса взглянул на порозовевшую Ленку:
-Я все правильно делал?
-Очень даже хорошо. Ты – настоящий джигит!
На том и закончился вечер, и мы разошлись: я – к себе в корпус, к этим болезненным, скучным чудикам, а они – к себе. Лена сказала, что у них в номере даже туалет с ванной есть. Везет же людям!
….
Признаюсь, я слегка тщеславен, но что же мне еще остается, когда добрых слов мне никто, кроме, пожалуй, Ленки, и не говорит? А этот бука стоит за спиной, и только молча дымит. Отшвырнув в сторону чинарик, щелкнул пальцами:
-Продай.
-Чего? – покосился я на него, как на сумасшедшего.
-Картину свою продай, понравилось мне. Пятерку даю.
Как это там? «В зобу дыханье сперло»? Еще раз окинув взглядом свое «творчество», я кинул кисти в банку:
-Учитель, может, за пять рублей и рисует. А я – ученик.
-Так что же тебе надо? – присел москвич возле меня на корточки. - Больше или меньше?
-Конечно, меньше. А это ничего, что я Вам кошку здесь нарисовал? Я, если что, и закрасить ее могу.
-Не надо, - рассмеялся тот. - У меня дома кот, нехай вдвоем поживут. Только он у меня черный, а у тебя – рыжий. На, бери, - протянул он мне пару рублей, - Теперь-то забрать могу?
-Конечно. Только сильно не сворачивайте, и тем более – не сгибайте: краска осыпаться может. Давайте я Вам помогу, Вы только здесь вот, с края, подержите. Нет, постойте! Здесь еще не совсем подсохло, - вгляделся я в лист, - Подождите, пожалуйста, еще минут пять. Потом вот так подожмете сверху пальцами, и все. Я в кустики сейчас, хорошо?
-Иди, коли надо, - наклонился он к картине, и вдруг посмотрел на меня.
Тьфу ты, ненавижу, когда на меня с такой жалостью смотрят! Мужик, наверное, спичек пять сломал, пока прикурил. Ну их, эти два рубля: заберу этого кошака себе, и пусть этот тип сытый сам себя потом жалеет, а не меня. Вернувшись после кустов, я остановился, не зная, как сказать ему о моем решении. Тот почесал сначала лоб, затем волосы, потом и вовсе под мышки залез. У него что, чесотка?
-Извини, что спрашиваю, - начал он скрести подбородок. - Тебя что, энцефалитный клещ укусил?
-Да нет, - отчего-то перестал я на него обижаться. - Паралич у меня, с детства это, - и отвернулся, чтобы не смотреть в его глаза.
Эти здоровые, они что, до самой старости меня жалеть будут? Так же никакая психика не выдержит. То ли дело Ленка с Валерием Дмитриевичем: им на мою болезнь наплевать, они в мою душу смотрят, а не на тело.
…..
-Так, значит, халтурить начинаем? – с треском почесав щетину, наклонился ко мне учитель.
-Он сам деньги предложил, - еще ниже склонился я. - Больше не буду.
-Будешь – будешь. Ладно, неплохая работа получилась, мне понравилось. Кошака-то где взял?
-Пошутить захотелось, - робко поднял я на него взгляд.
Нет, вроде не сердится. Стоит себе, улыбается. Признаться, раньше даже и не замечал, что у него зубы металлические.
-Тогда запомни: меньше, чем за трешку, такие работы не продавай, - похлопал он меня легонько по спине, - А если уж завтра маслом собрался писать – минимум червонец. Если есть у тебя дар – не разбрасывайся им понапрасну, за бесплатно. Может, кормиться потом от своей руки придется. Да, ты меня запомнил?
-Не понял.
-Я вернусь через час. Работай, - и он ушел, помахивая сигаретой.
Ишь ты, запомнил я его. Может, и запомнил, но я ведь никогда еще по памяти не рисовал! Дрожащими руками я закрепил на мольберте лист. Сперва набросал карандашом, затем, исправив огрехи, положил этот дорогущий ватман с наброском на колени, и стал с него писать красками. Анатолия Борисовича я, даже не знамо отчего, стал изображать с каким-то ожесточением в душе, улыбающимся своими железными зубьями. Благо, серебрянка есть, так что можно и потренироваться.
Блики от солнца немного добавим, полутон добавим от верхней губы, пусть у нас намек на оскал получится. Железный Феликс, а не Анатолий Борисович вышел, разве что без бородки. Небрежно дорисовав пейзаж, я принялся ковыряться кончиком кисти в зубе: вечно у меня там что-то застревает. Врачиха в интернате мне только в марте пломбу поставила, но та уже выпала, и зуб теперь от сладкого побаливает. Не хватало мне еще такие же железные зубы, как у Анатолия Борисовича, вставлять! Хотя… Лучше пусть уж будут железные, чем болят.
-Ну, ты надо мной и надругался, - вернулся тот, пристально осматривая мою работу. - И что мне с тобой делать? Теперь до самого ужина от меня не отвертишься. Сам-то свои ошибки видишь?
Я присмотрелся. Есть, разумеется, но вроде не так уж и много. Заново открыв баночки с красками, я принялся подправлять. Сперва – прическу, затем – уши. Уголки губ у него тоже, оказывается, совсем другие, ехидноватые. Как оказалось, просидели мы почти до самого вечера, а я только и делал, что мягонько подправлял модель, посматривая на ее ухмыляющуюся физиономию. И, наконец, бросил кисти в банку:
-Все! Больше ничего не вижу: глаз уже совсем замылился. Извините.
….
Но вышло так, что часы я купил уже через неделю. Я рисовал женщин, детей, стариков, наделал кучу брака, выкидывал ненужное, и опять рисовал. Олег совсем махнул на меня рукой: «Сумасшедший, мол». С утра отжимается и приседает, пожрет потом – и сразу хвать за этюдник. Не вмещалось в его голове, зачем мне это нужно. А мне просто–напросто жизненно необходимы были часы.
Где-то с четверть доходов у меня уходило на краски и бумагу, один раз даже холст пришлось покупать. Всего-то навсего за эту неделю я и успел две картины маслом написать, но не только я, но и сам Анатолий Борисович порой оставался доволен моими работами (кроме масла, разумеется: слабоват я пока в технике). Сейчас вспоминать совестно, но Валерия Дмитриевича с семьей я почти забросил, и рисовал с утра до вечера. Признаться, особенно раздражали подвыпившие мужики, которые часов в восемь, когда уже черти в животе царапаются, требуют изобразить их сразу и втроем. Зато они платили щедрее, и никогда не торговались. Что тут поделаешь? Я вновь доставал ватман, и, глядя в пламенеющий закат, рисовал их красные рожи.
Спасибо Ленке и ее подзатыльнику: я наконец-то опомнился.
-Ты что это с собой делаешь?! Минеральную воду не пьешь, в столовую не ходишь! – заругалась она пальчиками, - Меня так и вовсе забыл. Совесть-то есть?
-Где-то была, - покраснел я.
-То-то и оно, что была! – продолжала она возмущаться. - Папа с мамой уже места себе не находят, вот и пришлось мне самой к тебе идти. Что ты тут такого забыл?
Обидно-то как. Но – справедливо. Нельзя так с близкими тебе людьми поступать, злобно это, нечестно.
-Прости меня. Прости, правда, - было мне мучительно стыдно, - Учился я здесь, и это… Только ты уж никому не говори, пожалуйста.
-Чего?! – гневно раскрыла она глаза.
-Я тут деньги зарабатывал. Часы.
-Что часы?! – гневно закричала та руками.
-Часы хотел себе купить, - и потупился, - Забери эти деньги себе, больше никогда рисовать не буду. Виноват я, прости, - и протянул ей стопочку бумажек.
Плакали мои часики, а ведь уже целое состояние успел заработать за столь короткое время: аж сто шестьдесят три рубля. Но дружба все-таки дороже часов, ее не купишь:
-Возьми. Еще раз прости, нехорошо я поступил. Простишь?
-Это ты меня прости, - оттолкнула она деньги. - Давай я помогу тебе собраться, и пойдем вместе тебе часы выбирать. Сколько накопил-то?
-Сто шестьдесят три.
Та, хоть и никогда не умела свистеть, все же присвистнула:
-Правда? А мне тогда что-нибудь купишь?
-С радостью. Только часы у тебя ведь уже есть. А что купить-то?
-А я сама выберу. Пошли? – и подергала меня за рукав, лукаво улыбаясь.
……
Вот ведь напасть! За прилавком стоит надменная продавщица, а я даже и не знаю, что делать. Ленка-то быстро во всем разобралась, и показала, что она хочет. Я пригляделся: ничего особенного. На мой взгляд, совершенно безвкусная серебряная брошка. Я поморщился и указал ей на кулончик в виде рыбки с красным глазком:
-Может, это лучше?
-Это же дорого! – воскликнула Ленка, но глаза у нее все же загорелись.
Чего ей дорого? Да на те деньги, что у меня есть, я с пяток таких могу купить. Главное, чтобы на часы хватило, а то я даже и не знаю, сколько они стоят. Анатолий Борисович говорил, что месяц надо работать, а я рисовал всего неделю.
-Тебе же нравится? – просто не мог я не купить ей подарок.
-Ну, нравится, - смутилась та. - Только тогда и цепочку еще надо.
-Выбирай, - и почти окончательно забыл о часах. - Вон их тут сколько. Только потом давай все-таки попробуем хоть что-нибудь мне подыскать, а?
Пока мы рассматривали витрину с часами, прошло неведомо сколько времени. Оказываются, они не такие уж и дорогие, можно даже вот эти купить. Или – вот эти? Тут к нам подошла эта, не постесняюсь сказать, бабища:
-Чего это вы тут? Здесь вам не проходной двор, а ну, выметайтесь!
Я сперва оторопел, но скоро взял себя в руки:
-Товарищ, я себе часы выбираю, а моей девушке мы подарок уже выбрали.
-Да?! – взвилась та, - А деньги у вас, сопляков, есть? И сколько вам лет вообще? Вы хоть совершеннолетние?
Хорошо, что Ленка ее губ не видела: представляю, что бы она здесь устроила. Да, мы еще почти что дети, но деньги-то настоящие! И я еще не встречал никого, кто бы от них отказывался. Я достал свою разношерстную пачку:
-Вот.
Та недоверчиво посмотрела:
-Не краденные?
-Нет. Я – художник, на аллее рисую. Не верите – могу и Вас прямо сейчас нарисовать. За один только совет, какие часы мне выбрать.
-Так Вы тот самый хромоногий мальчик? Извините, пожалуйста, не поняла сразу, - и продавщица прижала руки к своей необъятной груди. - А правда, что меня нарисуете?