ОПТИМИСТ
Дождь нынче нуден, как никогда. Мелкий, монотонный, видать, надолго зарядил. Вчера только машину помыл, а сегодня на дороге сразу же был забрызган до самой макушки (до автомобильной макушки). Я тоже в долгу не остался. Однако сегодняшний день во всех отношениях ненастный: и на работе с начальником полаялся, и дома с супругой обдали друг друга холодным словесным душем. И сейчас вот в пути мой иноходец принимает на себя грязные потоки со всех сторон. Вот ведь какие денёчки бывают - абсолютно всё наперекосяк.
Подъезжаю к заправке. Ну, конечно, пересменка. В лучшем случае только через полчаса утолят жажду моего скакуна. Газанул при выезде на главную так, что проезжавший мимо «жигулёнок» вильнул по дороге и недовольно ругнулся сигналом. И я ему в ответ: «Ездят тут всякие». Знаю, что сам виноват, но в этот день раздражают все. Все, начиная с себя!
Проезжаю через горбатый мост. Вижу, в инвалидной коляске едет мужчина, мослая ручку туда-сюда и принимая от каждого проезжающего порции грязных брызг. На спинке его коляски читаю лозунг «Вперёд Россия!»
А ведь ему сейчас в сто раз труднее, чем мне. У меня – две руки, две ноги, работа, семья, друзья, машина. А у него? Что у него есть кроме телесного недуга? В стране нашей для таких как он не предусмотрено и простейших удобств: проехать в транспорте, посетить на коляске магазин. Да мало ли еще проблем, которых здоровый человек даже не замечает? И вот, несмотря ни на что, может быть, даже назло таким индюкам как я, он едет. Он едет по своим делам, получая от нас косые взгляды и вот такие грязные приветы.
Пожалуй, у таких как он, надо учиться настоящему оптимизму. Если встретите, пожалуйста, помогите ему. Пусть эта Россия, невзирая ни на что, движется вперёд!
КРЕСТИК
Рядовой Хитров Иван Иванович попал на эту войну как большинство его сверстников: пьяные проводы, военкомат, полгода учебки, военный аэродром под Ташкентом и здравствуй, Кабул. Родом Иван был из средней полосы России, гор не видел вообще. А тут, в круглом иллюминаторе грузового Ила, перед ним распахнулась такая красота: горы заполонили всё от края и до края. Вроде на первый взгляд все горы одинаковы, потом начинаешь различать: вот на этой снежная шапка с северной стороны, а эта торчит в небо хищным клыком, острая и неприступная. Было в этих горах и что-то зловещее.
При заходе на посадку раздались звуки, похожие на выстрелы. Молодёжь вскочила со своих мест и тревожно крутила головами, не зная, что случилось и что надо делать.
- А ну сели! – грозно крикнул сопровождавший сержант, для которого рейс этот был далеко не первым. Его смуглое лицо выражало суровое спокойствие и даже некоторую отстранённость.
- Товарищ сержант, нас обстреливают?
- Нет, это на нашем самолёте производится автоматический отстрел тепловых ловушек для того, чтобы с гор не сбили «Стингером».
Слова сержанта, призванные успокоить молодое пополнение, заставили побледнеть и без того бледные, не тронутые местным жестоким солнцем лица. Однако всё обошлось благополучно. ИЛ-76 за три круга над столицей Афганистана с десяти тысяч опустился до желанного нуля бетонки, короткий пробег и самолёт замер. Когда открыли задний борт, напоминавший беззубую пасть акулы, всех буквально ударила волна раскалённого, непривычно сухого воздуха.
А потом два часа романтического путешествия в пыльном десантном отсеке бэтэра, и вот он мотострелковый полк, который на оставшиеся полтора года службы должен стать тебе, Иван, родным домом. И обратный путь, дембель Хитров, ты должен будешь проделать сам, именно сам, на броне до Кабула или Баграма и оттуда бортом до Ташкента. Если, конечно, тебе будет улыбаться удача все эти долгие полтора года, и ты не станешь «трёхсотым» или «двухсотым».
Через месяц рядового Хитрова уже нельзя было отличить от местных военных старожилов: и хэбчик выцвел, и лицо потемнело и осунулось, и сам солдат стал другим. Это другое выражалось в нём внутренней собранностью, готовностью ко всему, мирная расхлябанность просто вылетела с ошмётками ненужных переживаний. Когда на стрельбах Иван автоматными пулями вдребезги разбил свою мишень, а многие почему-то пожалели фанерные силуэты, взводный перед строем объявил ему благодарность. «Служу Советскому союзу» - по уставу ответил солдат. Жалко, что никто из его посёлка так и не увидел всё это.
На свои первые боевые его призыв готовился тщательно. Расспрашивали старослужащих, офицеров, добытой информацией делились друг с другом. Сержанты тоже гоняли в хвост и в гриву, заставляя по многу раз делать перевязки, накладывать жгуты, набивать пулемётные ленты на время. На смотре перед выходом, когда проверяли амуницию, ротный дал команду: «Расстегнуть х/б, показать медальоны». Замкомвзвода, возвышавшийся над Хитровым на целую голову, ткнул пальцем в маленький серебряный крестик, висевший на груди солдата на суровой нитке:
- Где?
- В казарме оставил – замешкавшись, ответил Иван.
- Это не забыл, а медальон оставил. Бегом марш!
Солдат пулей метнулся в модуль, достал из тумбочки выхолощенный автоматный патрон на нитке, сунул внутрь кусок тетрадного листа, на котором ещё вчера написал свои данные, острой стороной пули заткнул гильзу, и, на ходу надевая на шею, побежал к своей роте. Так же на ходу крестик он сунул в карман, от греха подальше. И вовремя.
Здесь его уже поджидал замполит роты. Внимательно осмотрев солдатский медальон (жетоны с личными номерами были только у офицеров), он вкрадчиво поинтересовался:
- А крестик где?
- Дневальному по роте отдал – врал Иван. Врал он, чтобы сберечь то малое, что соединяло его с родной землёй и что было передано ему матерью перед отправкой сюда. Он боялся, что его крестик будет втоптан в пыль этим лейтенантом в угоду каким-нибудь идейным лозунгам. Ведь лозунгов много, да и меняются они очень часто, а вера одна.
- Хитров, ты комсомолец?
- Так точно, товарищ лейтенант.
Спасительная команда комбата «Закончить осмотр, становись» привела в движение три сотни человек и замполит, прошипев на прощание «Ладно, на комсомольском собрании разберёмся», побежал на свое место в строю. Потной ладонью Иван скользнул в карман, и, убедившись, что крестик всё там же, вздохнул с облегчением.
Два дня полковая колонна двигалась к пакистанской границе. Хитров с товарищами, пропылёнными насквозь, сидел на броне, изредка сплёвывая чёрную густую слюну. «Скорей бы уж» - металось в голове. Один из соседей Ивана в никуда задаёт вопрос:
- А вот пыль эта, которая у нас внутрях по полкило на брата, она при выезде на Родину будет считаться контрабандой, или нет?
- Да нет, это чисто сувенир – ребята приободрились.
- Лишь бы железо в себе не привезти – нашёлся один оптимист.
- Типун тебе на язык – звезданули ему по каске сразу с двух сторон.
Перед тем как войска спешились и полезли на многие сотни метров вверх, солдат Хитров достал крестик и повесил его на шею. Собраний он боялся сейчас гораздо меньше, до них ещё дожить надо. И пошёл Ваня со своим взводом крутить бесконечный серпантин, изредка на привалах плюхаясь то в пыль, то на камни с колючками. «Вот ведь колючка эта верблюжья, до чего вредная и колючая. Бедные верблюды» - подумалось ему.
Резкий свист и взрыв снаряда мгновенно прижал людей к горячей земле. А потом пошли разрывы, один за другим. Однако обстрел был неприцельный, просто долбили по площади. Издалека, когда снаряды рвутся черт знает где, это выглядит даже красиво. Вроде ничего нет, и тут такой чёрный куст из земли вырастает. И только потом до тебя долетает раскатистый звук «ба-бах».
К сумеркам добрались до вершины. Взводный со своим заместителем обошёл позиции взвода и распределил, кому и где копать окопы. А потом лейтенант, посмотрев карту, подытожил результаты первого дня: «Ух ты, на полтора километра ближе к аллаху стали».
Иван справился со своим окопчиком за два часа, не зря он в полку взял у старшины напильник и наточил лезвие сапёрной лопатки. Да еще соседям слева помог, двум говорливым землякам. А те, будто перед расставанием, вспоминали общих знакомых, родных, и говорили, говорили.
Ему повезло - первому выпало стоять в охранении. Уж лучше сразу отмаяться, а потом целых три-четыре часа спать, спать непрерывно, пусть на дне окопа и в обнимку с автоматом. Это ли не роскошь? Южная ночь ему понравилась. Звёздами был усыпан весь небосвод, они были гораздо ярче нашенских, да и луна, степенно выкатившаяся из-за вражеской горы, показалась Хитрову больше той, что видел раньше. А вот и звезда покатилась, оставляя наискосок тут же исчезающий след. «Господи, помоги выжить» - только и успел подумать Иван.
Утром, когда командир взвода со своим замом обходил позиции, опять засвистело со стороны границы. Взводный прыгнул в окоп к землякам, а сержант – к Ивану, больно саданув его под рёбра магазином автомата. И началось. Только сейчас противник вёл огонь прицельно, за прошлые сутки места выхода в эфир нескольких наших радиостанций были засечены и сделаны поправки.
Скорчившись на дне окопчика, Иван с сержантом всё теснее вжимались в землю, а та под ними ходила ходуном. Сверху то и дело сыпались камни, песок и срезанные осколками ветки горных кедров. «Господи, помоги. Господи, помоги» - то ли вслух, то ли про себя твердил солдат. Сейчас его тело, в котором не было и метра семидесяти, представлялось огромной мишенью. Он спиной ощущал, что вот-вот зазубренный горячий осколок ударит его в спину. С сержантом творилось то же самое. Не помня себя, он, то крыл матюгами духов, то вдруг звал мать.
Резкий удар от близкого разрыва подбросил Ивана, и он на несколько мгновений выпал из этого времени. А когда вернулся обратно, увидел обвалившийся окоп и ноги сержанта, неподвижно торчавшие из-под кучи земли и камней. Раздирая фаланги пальцев, он начал откапывать. В нём и самом-то сознание пульсировало, но он торопил себя: «Быстрее, быстрее». Вот голова, вроде целая. Кровь только из уха течёт. Откопал полностью, кое-как перевернул здоровяка. Сначала показалось Ивану, что сержант не дышит. Он омыл водой из фляжки его лицо и затылок. Какие-то непонятные судороги, и вот уже замкомвзвода хлопает глазами. Иван ужаснулся от этого сумасшедшего взгляда: зрачок левого глаза уехал к виску. Сержант ничего не понимал, кто он, где он, зачем он? Только неразборчивое мычание.
Хитров и не заметил, что обстрел прекратился. Вдалеке ухало. Наша артиллерия, пусть с опозданием, но накрыла пусковые установки духов. Встав в полный рост, Ваня глянул на соседний окоп и осел обратно. Прямое попадание снаряда превратило окоп в братскую могилу для взводного и двух земляков.
Саниструктор, осмотрев рядового Хитрова, удивился: в пяти метрах от бойца трое убитых, рядом контуженный, а на нём – ни царапины:
- Может, у тебя голова болит?
- Нет, всё нормально.
- Ну, тогда на вот возьми, витаминки пожуй.
Сержанта назначили вместо убитого взводного, да и от эвакуации он отказался. Через пару часов, когда ему полегчало, он отозвал Ивана в сторону. Голова дёргалась, но взгляд был осмысленный и почти правильный:
- Ты-ты-ты п-про ма-ма-му ни-никому не го-го-говорил?
«Э, да у него с головой-то действительно проблемы» - подумал Хитров, и тут же вспомнив, что они вместе орали под обстрелом, уже радостно:
- Нет, товарищ сержант.
- Ну-ну ла-ладно. Спа-па-пасибо те-тебе.
- Да не за что, товарищ сержант.
- Ме-меня Ми-мишей зо-зовут. А п-про со-собрание за-забудь. Я по-по-поговорю. По-понял?
- Так точно, товарищ … Миша.
Иван пощупал, на месте ли его крестик, и начал выбрасывать из окопа обвалившуюся землю.
СОЛОВЕЙ
Юному «Ворошиловскому стрелку» недавно стукнуло целых девять лет. У него была новая рогатка, которую он пока ещё не пристрелял. Набрав полные карманы камешков на обочине дороги, он пошёл за огороды в лесок в поисках какой-нибудь цели. Как назло, стайка чирикающих воробьёв тут же снялась с куста рябины и от греха подальше полетела по своим воробьиным делам. Парнишка вложил в кожанку шершавый кусок мелкой щебёнки и в ожидании дичи мягким пружинистым шагом проследовал мимо соседской картошки. Боковым зрением выхватил лёгкое движение среди зелёной ботвы. Кошка! С разворота навскидку бац! Глухой удар по кошачьим ребрам, короткий стон, и только верхушки картофельных кустов показывают направление бегства противника. Хороший выстрел.
То ли кошка всем рассказала, то ли деревенская живность увидела вооружённого охотника, но за следующий час он не увидел ни одной стоящей мишени. Куда-то подевались куры, кошки попрятались, да и воробьи разлетелись. А стрельба по консервным банкам и пустым бутылкам не приносила стрелку никакого удовольствия. Наконец-то к покосившемуся, тёмному от времени сарайчику с одиноким окошком, подсела сорока. Что-то увидев в траве, она за три скока подобралась к добыче и начала долбать её чёрным клювом. Зарядив рогатку и плавно двигаясь как бы мимо, следопыт выстрелил, но камень ударил рядом с птицей и рикошетом отскочил к сараю. Дзенькнуло разбитое стекло. Сорока с паническим стрёкотом метнулась в одну сторону, а неудачный стрелок молчком в другую.
Вернувшись к себе на участок, он присел у двух яблонь. Отдышался. Вроде, всё было тихо, погони не наблюдалось. И тут в крону яблони бесшумно нырнула маленькая птичка. Охотник замер. Вот она, серенькая, раза в два меньше воробья. Окинув тёмными бусинками глаз неподвижную фигуру под деревцем, она занялась поиском съедобных букашек. Красивая, пёрышко к пёрышку. Мальчишке захотелось подержать это маленькое чудо в руках.
Тельце отбросило на грядку с редиской. «Вот опять, как удачный выстрел, так никто не видит» - подумал стрелок. Только приступ глупой радости тут же сошёл на нет. Взяв трупик в руки, он понял, что это был соловей, поселившийся у них неделю назад. Неказистый на вид солист давал целые концерты по вечерам в листве яблонь, выводя замысловатые коленца и прищёлкивая. Какая разительная перемена? Удивительная, радующая всех птаха, через мгновение превратилась в замолчавший навсегда комочек, покрытый нелепыми перьями. Молодого убийцу накрыло волной раскаяния. Уши горели так, будто кто-то драл их долго и умело. Спрятав рогатку в поленнице дров, он тут же зарыл свою жертву в мягкую чёрную землю.
Вечером, сидя на крыльце, мать стрелка сокрушалась, что соловушка не задержался на их участке, а улетел куда-то в поисках лучшей доли. Сын её сидел рядом и молчал. Он знал, какую долю нашёл крылатый певец.
ДРОВА
Я объезжал заставы с проверкой. Мой бронированный конь плавно вписывался в эти бесчисленные повороты горной дороги, где с одной стороны скалы, а с другой - бездна. Рыжий пулемётчик сидел рядом со мной на броне, и лишь механик-водитель медленно варился в жарком чреве бэтэра. При спуске по надоевшему серпантину мы вдруг увидели ещё одну заставу, этакую крепостёнку со стенами и башенками, прилепившуюся на обочине точно ласточкино гнездо.
Издалека я увидел и услышал, что с заставы по горам работает миномёт. Разрывов в горах не видно, значит, обстреливают обратный склон. «Наверно, духи долбанули по заставе?» - подумал я. Короткий рык «К пулемёту» сдул пулемётчика с брони и тут же хобот ствола КПВТ развернулся в сторону злополучного хребта. Я и сам спрыгнул внутрь на командирское место, поудобнее перехватив автомат.
Подъехав вплотную к заставе, мы неожиданно попали в курортную зону: два бойца, имея на себе только ботинки, трусы и каски, методично опускали в ствол миномёта мины и, нагнувшись, отходили. А тот выплёвывал и выплёвывал смертоносные подарки. Рядом ещё два солдата, в такой же пляжной форме, стирали х/б. Что-то тут не так? С трудом дооравшись до стрелков (они, оказывается, ещё и уши заткнули лоскутами бинтов), подзываю одного из них, спрашиваю:
- Вы куда шмаляете?
- А у нас сегодня баня.
Я потряс головой. Нет, с моей головой пока проблем не было. Потом пристально посмотрел бойцу в лицо, вроде зрачки нормальные.
- Причём тут баня? Вас обстреляли?
- Нет.
- Зачем стреляете?
- Баню топить надо.
Смотрю на деревянные ящики из-под мин и медленно начинаю понимать, что значит «русская баня» в горно-пустынной местности, где дров не найти и днём с огнём. Впрочем, с миномётным огнём, оказывается, можно.
ЗДРАВСТВУЙ!
Здравствуй, внученька! Ты уж прости меня за такой способ заставить тебя прислушаться к моим словам и мыслям. Я пыталась с тобой поговорить, но ты, вечно занятая, говорила: «Потом поговорим, бабуля». Я не обижаюсь. В твоём возрасте и я порхала по жизни, отмахиваясь от своей бабушки. Но когда понадобился мудрый совет, который могла дать только она, я вдруг поняла, что опоздала. Да, дорогая, бабушки имеют свойство уходить навсегда.
Пытаюсь писать ровно, но на восьмом десятке и руки не слушаются, и даже с очками вижу плохо. Потерпи, Танюша. Я и сама-то свои каракули с трудом разбираю.
Поговорить я хотела с тобой о мужчинах. Сейчас, правда, не разговор получается, а монолог в письме, но ты меня поймёшь. В твои годы при выборе спутника жизни можно ошибиться и мучиться потом всю жизнь. Ваше время такое трудное и непонятное. Почему-то мужчины становятся всё более женственными, а это, в свою очередь, заставляет женщин становиться более мужественными ломовыми лошадями. Как-то неправильно это.
Мужа себе, супругов своим дочерям, в том числе и твоей маме, выбирала я. Этот сильный пол до сих пор думает, что выбирает он. И пусть думает, не надо его расстраивать. На нас женщин природой возложено больше ответственности, поэтому в выборе мужей мы не должны ошибаться. Да-да, как сапёры. Вон сколько матерей-одиночек на белом свете. И дети растут без отцовской ласки, почти что кукушатами.
Вспомни, Таня, дедушку. Хороший у меня был муж, а у тебя дедушка. И хозяином был настоящим, и отцом заботливым, а когда надо было защитить близких или слабых, мог и кулаком приложить так, что мало не покажется. Веселье тоже мог организовать. Интересно с ним было. Помнишь, Таня, какие качели он вам сделал у дома? В сумерках, когда никто не видел, и я грешным делом качалась на них. Последние лет пятнадцать мы уже без слов друг дружку понимали. Только подумаю: «Пора, мол, помидоры подвязать». Смотрю, а мой Васенька уже заканчивает. И так во всём.
А знаешь, где я его выбирала? На кухне! Был у меня кроме Васи ещё один кавалер. Тот был и выше, и лицом приятнее. С таким по улице пройтись – одно удовольствие. Однако жизнь наша – не только прогулки. Вот я и гадала, за кого замуж пойти? Решила им устроить испытание, пригласила в гости по очереди. Тогда я уже жила отдельно от родителей. Ну и, значит, сама заранее ничего не готовлю. Пришёл ухажёр, сразу его на кухню: «Давай вместе готовить». Тот друг так и просидел рядом на стуле, раздавая советы. А Вася – молодец, затеял блины печь. Перевозился в муке, как приличная стряпуха. Насмеялись досыта. Я стала ему помогать, но наш первый общий блин так и вышел комом. Зато потом, в совместной жизни, и блины и все дела наши получались маленькими солнышками. В тот день я поняла, что с этим, неказистым с виду парнем, можно и детей крестить и соль земную вместо рафинада употреблять. Сначала женское чутьё подсказало, а потом и любовь пришла.
Папу твоего тоже я выбирала, и тоже через кухню. Почему-то на кухне мужчины не врут, а ведут себя естественно. Особенно, если готовят что-нибудь съестное. Тут есть на что посмотреть. Обрати внимание на мужские руки в работе. Порой просто залюбуешься. Все движения точны и выверены, умные и сильные пальцы знают, что делают. Я не призываю тебя выбирать шеф-повара, но выбирай Созидателя, чьи руки будут способны и прокормить семью, и приласкать тебя, и понянчить ваших деток.
Милая Танечка, чую, не доведётся мне посмотреть на твоего избранника, но ты уж прими мой совет к действию. А с Витькой знакомство не води, по нему видно, что он шалопай, одни танцульки на уме.
Вот дура старая, написала: «До свидания». Письмо после моих сороковин передаст тебе мой младший брат, дядя Гена. Если что не так, прости старуху.
ВСТРЕЧА
Поездки в Москву – дело хлопотное. Встаёшь в три утра, в четыре садишься на поезд, в девять – уже в столице. До шестнадцати часов дня – беготня с высунутым языком по фирмам и фирмочкам, расположенным в разных уголках города. Потом поезд, и в десять вечера – ты дома. Только после таких поездок я стал понимать пословицу: «Волка ноги кормят».
Нет, я не работал серым волком. Я помогал своей супруге в её бизнесе, а случалось это пару раз в месяц, в дни, свободные от моих дежурств в МЧС. Сегодня, кроме всего прочего, нужно было встретиться с одной молодой особой и передать ей продукцию. Созвонившись, мы договорились встретиться на станции метро «Пушкинская» в центре зала в одиннадцать часов. Но, чтобы не приставать ко всем дамам подряд, я решил уточнить:
- Таня, а как я Вас узнаю?
- Я - высокая, стройная брюнетка с хвостиком. Буду в курточке и сапогах на шпильках – видимо, описание себя доставило ей удовольствие. - А Вы?
- А я? – чёрт возьми, что же о себе сказать? – А я – невысокий, нестройный, без хвостика, и ботинки у меня без шпилек. Но взгляд весёлый.
Наверно, мы так здорово себя описали, что узнали друг друга издалека. Татьяна, обладавшая не только юмором, но и его чувством, на прощанье сказала: «А я бы Вас и по взгляду узнала».
ГОРКА
Сегодня вид из окна просто замечательный. Февральское солнце оттуда, из синевы, подаёт всему миру сигнал: скоро весна! И мы с радостью этот сигнал принимаем. После зимних холодов, ранних сумерек, да унылой тянучей темноты, ждём голубушку с нетерпением – яркую, журчаще-капающую и всегда весёлую.
Однако внизу по дорожке идёт дядька. Одет он в хорошую дублёнку. Шапка из котика, нет, не деревенского – из морского. Возраст прохожего - средний, полнота в пределах разумной достаточности. Да и по положению, видать, начальник средней руки. Идёт степенно. Идёт мимо горушки, которую местные пацаны превратили в ледяную дорожку с небольшим уклоном, метров пятнадцать - двадцать. В другие дни молодое поколение систематически полировало горку пластиковыми блинами, кусками линолиума, а то и своими тощими ягодицами. Нынче – ни души.
Вот уже совсем было прошёл. Потом, оглянувшись по сторонам, забирается на эту детскую забаву. Чувствую, проснулся в солидном прохожем мальчишка-сорванец. И он с юным восторгом на своих фирменных с толстыми подошвами ботинках съезжает по ледяному жёлобу. В конце пути, потеряв равновесие и пытаясь руками уцепиться за воздух, всем своим немалым весом приземляется на левую булочку. Хрясть! Ну и синячище расцветёт.
Торопливо отряхнув эту нечаянную точку опоры, дядька с достоинством продолжает путь. Но того мальчишку он сегодня выпорет.