Февраль 1982 года.
– Ты знаешь,- сказал мне мой друг-сослуживец Витька, - есть у меня один воин, который вызывает смутное беспокойство.
– В каком плане? – откликнулся я. Мы часто делились своими проблемами друг с другом, и эти проблемы после обсуждения решались гораздо быстрее и с лучшим качеством, чем когда её пытался решить один, недаром в известной поговорке приоритет отдаётся двум головам.
– Не могу понять… Недавно этот воин заявил мне, что в случае военных действий стрелять во врага не будет, потому что это противоречит его жизненным убеждениям.
– А ты сказал ему, что тогда свои выстрелят в него?
– Да сказал, мне, говорит, без разницы, не могу в людей стрелять.
– Шланг он у тебя! – убеждённо сказал я. – И служить не хочет. Тащи его сюда, хочу поговорить с ним, а потом тебе скажу, что за птица, но на сто процентов уверен, что шланг. Как, кстати, его фамилия?
– Фикалов…
– Однако! – захохотал я. – С такой фамилией на Руси можно хорошую кличку заработать.
– Да нет, через «и» пишется. – тоже засмеялся Витька. – Пока вроде без клички ходит.
– А служит сколько?
– Месяца три, как пришёл на корабль. Значит, скоро год будет.
– Ну, давай сюда твоего Экскрементова.
Ситуация нестандартная. Надо бы подсказать Витьке доложить об этой проблеме по команде, но хотелось бы воочию обозреть умного, несомненно хорошо продумавшего свои действия по досрочному увольнению в запас, красноармейца.
Мне рассказывали случай, когда один офицер несколько лет изучал основы и тонкости православия и однажды вышел на построение в гражданской форме одежды и с крестом на груди, крестясь на восток и отбивая поясные поклоны. Наши политработники сперва стращали его всеми физическими карами, но, когда убедились, что запугать мужика не удаётся, попытались его прищучить на знании Законов Божьих, пригласили богословов. «Уверовал!» – был вердикт специалистов. Парня срочно признали умственным пролетарием и уволили в запас по состоянию здоровья. Диагноз – что-то вроде врождённого кретинизма. Уходя с корабля, он выбросил церковную литературу за борт. Так это с офицером было, с ними хлопот побольше, офицеров так просто не увольняют, к матросам не предъявляются столь жёсткие требования, хотя здесь наверняка парень тоже здорово готовился.
– Разрешите? – после стука в каюту несмело вошёл среднего роста, темноволосый, с очень живым лицом и умными глазами матрос. – Товарищ старший лейтенант, матрос Фикалов по вашему приказанию прибыл.
– Заходи, присаживайся. – Я старался не смотреть на него, когда он представлялся, чтобы по моим глазам он не догадался, какие чувства вызывает у меня его фамилия. Ну хватит. Не виноват же человек, что у него такая фамилия. Кстати, у моего товарища служили в подразделении два друга по фамилии Тупицын и Дураков, умнейшие, как он говорил, ребята.
– Ты сам откуда?
– Из Москвы.
Понятно. Теперь многое прояснилось. Москвич, значит. Нет среди москвичей простых ребят. После стандартных вопросов с моей стороны о родителях, о том, где учился, давно ли призван, я перешёл к делу.
– Я слышал, что ты пацифист.
– Не совсем. Просто я не могу стрелять в человека, даже если это мой враг.
Парень явно интеллектуально подкован, к тому же учился в институте, за что выгнан, я выяснять не стал. Я начал вводить приемы политработников – напоминал о защите Родины, о трибунале во время войны, а время тогда было предвоенное, смотрели мы со Штатами друг на друга через прорезь прицела, о том, что мужчина – просто защитник Родины, на все мои аргументы он отвечал одной фразой: «Не приемлю».
– Ну хорошо. – сказал я. – А если на твоих глазах будут убивать твоего самого близкого человека, что будешь делать?
– Буду спасать, но без применения оружия.
– Тогда тебя шлёпнут, а потом расправятся с твоим близким.
– Этого я уже не увижу.
Я задавал много провокационных вопросов, но парень ни разу не дол слабину. Твёрдо стоял на своём, причём позицию Платона Каратаева о непротивлении злу отстаивал лишь частично. Ну не может он взять в руки оружие, и всё.
– Шланг он. – подтвердил я Витьке свой первоначальный диагноз. – Но шланг очень умный и хорошо продумавший свою линию поведения. Срочно докладывай по команде. Деваться некуда.
– Да, – сказал Витька, – тут поневоле затоскуешь о Шуре Ухтееве.
Шура Ухтеев – недавно уволенный в запас исполнительный и инициативный воин. Прослужил он, по-моему, года полтора. В поведении его проглядывалась явная аномалия, но служил он не за страх, а за совесть, выполнял все приказания беспрекословно, точно и в срок. Иногда, правда, доставал командира подразделения бредовыми идеями, которые у нормального человека никогда бы не возникли. Он был безопасен и предсказуем, за старание и исполнительность стал отличником боевой и политической подготовки, и лишь впоследствии выяснилось, что Шура был из семьи потомственных идиотов, правда, был подвержен идиотизму в наименьшей степени среди своей родни и каким-то образом прошёл все медицинские комиссии. На корабле поведение Шуры оценили не сразу, а потом командир подразделения, справедливо опасаясь неадекватности подчинённого, доложил по команде, и Шуру уволили в запас с соответствующим диагнозом. Но перейдем к Фикалову.
Командир корабля, получив доклад о нестандартном поведении воина, тут же произнёс историческую фразу, обращаясь к заместителю по политической части: «Пора перековывать мечи на орала».
Машина закрутилась. Наш заместитель командира корабля по политической части (Большой Зам) был страстный любитель беседовать с диссидентами, проникать, как он говорил, в их психологию. Один мичман, вдребезги напиваясь, шёл к нему на покаяние именно в виде «еле можаху», несколько часов они беседовали на разнообразные темы, после чего мичман, заливаясь слезами, шёл спать. «Отпущение грехов» – так называлось среди мичманского состава это мероприятие. Как ни странно, но мичман ни разу не был наказан.
Вот и теперь Большой Зам целыми днями проводил беседы с новоявленным диссидентом, причём беседовал с ним с глазу на глаз, никого не приглашая в собеседники, а на вопросы командира туманно отвечал: «Работаем, товарищ командир». «Смотри, замполит, – резюмировал командир, – как бы он тебя в свою веру не обратил, будете на пару с ним петь псалмы о миролюбии. Пора делать выводы!» Большой Зам выводы сделал – отправили парня туда же, куда ранее отправляли Шуру – на обследование в девятое отделение военно-морского госпиталя флота, именуемое в народе «дурдомом». А что оставалось делать? Тогда не было понятия «альтернативная служба», а поведение Фикалова в рамки советской доктрины не укладывалось, его надо было или сажать в тюрьму, или признавать умственным пролетарием. В тюрьму – вроде бы не за что, все приказания выполнял в срок и служил нормально, случая же проверить его в боевой обстановке не представлялось. Да и сажать в тюрьму – пятно на корабль, кому это надо?
Диагноз Фикалову поставили быстро, сейчас не помню, какой. Что-то вроде вялотекущей шизофрении в стадии ремиссии. С таким диагнозом служить нельзя, а через год-два он вроде бы снимается с человека, чем наш альтернативщик и воспользовался – через год восстановился в институте и регулярно, в течение нескольких лет поздравлял Большого Зама с государственными праздниками, подписывая открытку «…студент такого-то курса такого-то института Фикалов». Большой Зам сокрушенно рассказывал об этом на собраниях офицерского состава, прибавляя: «Каков мерзавец, а?!».