16.02.67; 11:09
Я шёл по полупустой дороге переулка, раскуривая «Лаки Страйк» и оглядывая один из узких коридоров городка. Стены домов грозно нависали надо мной, и от этого становилось неуютно. Неуютно было ещё и от того, что я находился в незнакомой совершенно стране, где полно жёлтых. И я был чужой — об этом говорили повсюду, где бы я ни появился. Но ко мне относились хорошо. Я никого не трогал — и меня никто не трогал. Я жил как все мирные люди — ловил рыбу в море, ел, пил, курил...
Курить я начал как все люди: предложили — попробовал — понравилось — понеслась. Сначала было тяжело дышать, но потом я привык. Среди местных рыбаков курение было распространено, ибо они верили в то, что тлеющая сигарета поможет и вернуться из моря, и согреться в непогоду. Вскоре и Карл подсел на табачные изделия, всю квартиру загадил, паразит. Сидел дома целыми днями, только и делал, что курил как паровоз и с Эльдером связь держал. А мне оставалось работать с Минем, рыбку ловить. Потом Карл всё-таки решил заняться чем-нибудь другим: Минь загрёб и его. Теперь мы работали поочерёдно, каждый по три дня, а после — менялись. А Минь-чудак всё время нас путал, что поначалу естественно, а потом наконец запомнил, кто есть кто.
А для чего мы сюда прибыли, в этот городишко у моря?
Собственно, нашей целью на данный момент было выявление враждебных элементов(то бишь вьетконговцев) и последующая оценка сил с передачей информации Эльдеру. А по легенде мы — обычные европейцы, потомки когда-то заправлявших здесь французов, работаем, едим, живём. Лично мне эта версия казалась сырой, но взамен я ничего предложить не смог. В итоге оставили всё как есть.
Я вышел из переулка и пошёл вверх по улице. Мимо проезжали повозки с ослами, в которых местные возили всякую утварь и продукты. Некоторые не доезжали до рынка, располагались прямо у домов и начинали торговать. Но я предпочитал доходить до рынка, а не покупать у них: Минь посоветовал. Говорит, обычно на улицах торгуются те, у кого или еда уже портится, или же на рынке задолжали хозяину. У таких не покупают.
На рынке ,как обычно, была возня — толкались люди, животные, грузовики. Куинёнцы одни торговали, торговля шла бойко, активно; другие покупали. Я ходил по рядам и искал Пику — знакомого Миня, который с радостью нам продавал различную еду и прочие товары. Его товары пользовались большим спросом, ибо были довольно хороши, нежели у других. Нашёл я его в груде других куинёнцев, которые рубили поросёнка.
- А! Жюльен! - Пика радостно замахал руками. - Наконец-то еда кончилась?
- Да, Пик. - Я улыбнулся. - Поросёнка привёз?
- А то. - Пика выудил из гущи помощников окровавленную ляжку. - Смотри — чистое мясо. Хороший поросёнок. Свежий.
- То, что свежий, я вижу, - сказал я. - Почём отдашь?
- Ну... Если так прикинуть... - Пика внимательно посмотрел на меня. - Десять донг устроит?
- Давай. - Ляжка была завёрнута в бетель и передана мне.
- Ещё что-то? - спросил Пика, уходя за прилавок.
- Да. - Я начал перечислять продукты.
По мере перечисления на прилавке появлялись хлеб, рис, соль, сахар... Я расплатился и попрощался с Пикой. Тот, улыбаясь, кивнул и пошёл на помощь к своим товарищам. Я, протискиваясь сквозь щели в толпе, подчиняющейся броуновскому движению, побрёл к выходу с рынка.
Небо, когда то светлое и белое-белое в лучах солнца, стало хмурым. Тучи шли с моря. Гроза будет, подумал я. Блин, и наших, скорее всего, не накроет. Везуха...
Неподалёку от рынка сидел нищий Пашот, с европейскими корнями, но уже больше похожий на вьетнамцев. Его грязное лицо, длинная патлатая шевелюра и добрый, мудрый взгляд знал весь Куинён. Ему всячески помогали, и он помогал, особенно рыбакам. Хороший человек.
- Привет, Пашот, - сказал я, подойдя к нему.
- А?.. Привет, Жюльен. - Старик грустно улыбнулся. - С рынка?
- Да. - Я улыбнулся в ответ и присел рядом. - Пика там поросёнка привёз. Здорового.
- И почём продаёт?
- Мне он ногу продал за десять донг. Остальным наверняка подороже.
- М-м-м. Поросёнок. - Пашот принялся выковыривать грязь из-под ногтей. - Я их много пробовал. Когда Америка с Японией воевала, пробовал. Мы тогда с Чаном сидели в землянке, сухари грызли, и тут к нам пришёл сержант Никсон, с выпотрошенным уже поросёнком, кило так двадцать... Мясо такое сочное тогда было, Чан аж плясал от радости. К сожалению, это был последний поросёнок в его жизни...
- Сожалею, - сказал я. - Сигареты будешь?
- А какие?
- «Лаки Страйк».
- О! - Старик приободрился. - «Лаки», мать их, «Страйк»! Со времён ядерной бомбардировки Хиросимы не пробовал.
- А я только недавно подсел, - усмехнулся я.
- На курево?
- Нет, на «Лаки».
- А, понятно. - Пашот чиркнул спичкой и принялся раскуривать сигарету, не спеша, смакуя. Его борода удовлетворённо топорщилась. - А где Сами?
Сами — это местное имя Карла. По легенде мы были французы, и имена нам подобрали соответствующие.
- Он с Минем в море, - ответил я. - Часа через четыре вернутся, может, позже.
- Ясно. Вам помощь нужна?
- Спроси Миня, как он приплывёт. Он-то точно найдёт тебе применение.
- Спасибо, Жюльен.
- Не за что пока, Пашот, - улыбнулся я. - Ты же знаешь, Минь всегда рад тебе помочь.
- Да, рад. - Старик улыбнулся в ответ. - Я тебя не задерживаю?
- Нет, что ты. - Я был бы рад с ним посидеть и поболтать часок-другой. Очень интересный человек.
Мы посидели пару минут молча. Дул влажный ветер, пахло морской солью. Этот запах стал уже для меня родным. Да и многие стали родными — Минь, Пика, Пашот... Мне было бы жаль с ними расстаться. Но ничего не поделаешь — разведка есть разведка, закон есть закон...
- Как ты думаешь, для чего войны существуют? - спросил Пашот.
- Хм-м. - Я подумал. - Не знаю даже... Чтобы установить окончательный порядок, может быть? Для поддержки патриотизма...
- Может быть, - вымолвил старик, пуская вверх колечки из сигаретного дыма. - Только вот почему всем навязывают, что война — это беспримерная храбрость и героизм? Для чего?
Я не знал.
- И я не знаю... - Нищий задумчиво почесал бороду. - Я вот тоже думал, что там все до единого — герои и храбрецы, горой стоящие друг за друга, не предающие... А на самом деле всё по другому оказалось. Героев — по пальцам пересчитать. Храбрецов — подавно. Хотя, может и пальцы на ногах придётся включить для счёта. И всё это — на фоне жуткой всепоглощающей трусости, предательства и боязни вечной тьмы... У нас в отряде героев было два — это Чан и сержант Никсон. Я относился к числу храбрецов, коих было человек пять. А остальные были до мозга костей трусами, заботящихся только о том, как бы себе набить карманы наград и наесться. В последнем бою мы отступали. Нас гнали японцы к морю. Трусы первые и уплыли, не оставив нам даже простецкого плота. А мы отстреливались до последнего патрона. Первый пал Чан, за ним — Никсон. А меня вместе с оставшимися бросили в карцер и держали там до прихода американцев. Где же тут беспримерный героизм?
- А сейчас, - сказал Пашот после небольшой паузы, - воюют непонятно кто и непонятно с кем. Чуть севернее летают американские самолёты и распыляют ядовитые газы. Убивают, мол, неприятеля. А гибнут-то в основном мирные жители...
- Мда, - вздохнул я. - Печально.
- Самое печальное — что гибнут люди. Неправильно в своё время выразился товарищ Сталин. Гибель миллионов — тоже трагедия.
- Так это, может, всего лишь его точка зрения, - заметил я. - Просто внесли его слова в массы, внушили всем, что так оно и есть, и многие это воспринимают как что-то само собой разумеющееся.
- Вот, - ткнул в меня пальцем Пашот. - Верно мыслишь, правильно. Дай Бог всем так мыслить...
- Как?
- Правильно. По-своему. Беспристрастно... - Пашот замолчал, докуривая сигарету. Право, интересный человек.
- Я пойду, наверное. - Я встал, разминая ноги. - Приятно было побеседовать.
- И мне, - улыбнулся старик.
- Слушай, хочешь хлеба? Просто тебе же редко приходится поесть...
- Не отказался бы...
Я отломил ему приличный кусок. Тот поблагодарил меня, и я пошёл домой.
Говорили, что когда-то в молодости Пашот лихо ораторствовал. Его слушали и уважали, награждали аплодисментами и цветами. Работал он тогда лектором в каком-то американском университете на кафедре философии. Война его сломала душевно. Он долго не мог оправиться, а когда оправился, то он больше никому не был нужен. Из университета его уволили. Он запил. И однажды напился так, что заснул в порту Сан-Франциско, а проснулся уже в Куинёне. С тех пор он завязал с алкоголем, но постоянной работы не нашёл и здесь. Бродил всё да милостыню просил. Постепенно к нему привыкли и даже начали уважать. Так вот и живёт — умный и в полнейшей нищете...
Я отворил дверь в нашу с Карлом квартиру, что была на втором этаже. Пахло у нас куревом, и всё из-за этого немца. Говорил же ему, дураку: проветривай чаще. Что в лоб что по лбу...
Продукты плавно перекочевали в шкафы, а ляжку я закинул в тазик, чтобы кровь стекла полностью. Взглянул на часы: без пятнадцати двенадцать. Карл вернётся ещё не скоро. Тогда я достал журнал и написал: «16 февраля 1966, 11:45, враждебных элементов в окрестностях рынка не обнаружено». Что бы ещё написать? Да вроде ничего больше. Кроме встречи с Пашотом у меня ничего интересного не было. Тогда я принялся писать в своей тетрадке.
Писал я давно и в основном только стихи. Мать уважала моё стремление, равно как и отец, а одноклассники смеялись. Было обидно, но писать я не перестал. Родители замечали улучшение моей поэзии, а я всё ещё находил её детской, сырой, стремился к совершенству. Читал разных поэтов, в том числе и русских, подмечал их особенности. Писал, писал и писал...
Так пролетело часа полтора. Когда я закончил, на часах было час пятнадцать. Проверил ляжку: кровь уже стеклась. Я завернул ногу обратно и положил её в шкафчик. Есть пока ещё не хотелось. Тогда я решил сходить до рыбаков.
Тьма с моря шла угрожающая. Она сверкала. Она громыхала. Море тревожно плескалось внизу, раскачивая бесхозные лодки. Лишь бы не ушло, подумал я. А то будут здесь месяца четыре разгребать всё... Навстречу мне попался Симон, несущий на себе тяжёлый мешок с рыбой. «Как в море?», спросил я его. «Хреново», ответил он, «волнуется, рыба вся уплыла». «Миня с Сами не видел?». «Нет, но они скорее всего уже возвращаются. В такую непогоду нечего в море делать — себе дороже». Мы распрощались, он пошёл к себе, а я двинул на гавань.
Миня с Карлом до сих пор не было. Дьявол. Я обошёл всех, никто не видел их ни в море, ни в гавани, ни где-либо ещё. Я принялся нервно курить, кто-то протянул мне местного вина. Я выпил, но успокоения не пришло. Мне посоветовали подождать здесь и уходить, как только непогода приблизится вплотную. Кто-то добавил, что Минь всегда возвращается до непогоды. Рыбаки начали расходиться, навалив на спину мешки. Я остался на причале, ждать Миня и Карла.
А ветер дул всё сильней. Тучи надвигались, вдали начали отчётливо проявляться линии падающего дождя. Минут через двадцать начало моросить, а в море не появлялось ни одной живой души. Тогда я пошёл прочь, втягивая в себя табачный дым и наслаждаясь небольшим дождиком. Мимо проехал грузовик, я равнодушно посмотрел на него. И всё бы ничего, если бы из кузова не торчал чей-то автомат...
Я насторожился. Во-первых, здесь войска правительства Южного Вьетнама не располагались, это мы заметили ещё в первые дни пребывания в Куинёне.А во-вторых, на тенте, прикрывающем тьму кузова, был изображён флаг с белой звездой на красно-синем фоне...
Вьетконг. Твою ж мать...
Я сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал движение, а между тем уже прикидывал, что докладывать Эльдеру.. Грузовик стремительно ехал вверх по городу, скорее всего, они намеревались устроить какую-нибудь очередную засаду или ловушку. Я в темпе дошёл до дома, заполнил журнал и достал радиостанцию. Возился долго, настраивая всё после Карла. Наконец, я поймал нужную мне частоту.
- Орлан, это Флэш, ответьте.
- Орлан на связи, - откликнулся Эльдер.
- Орлан, замечен противник в секторе И -семь, подтвердите.
Раздались помехи, сквозь которые я расслышал набор невнятных слов, и рация отрубилась. Чёрт! Я саданул кулаком по столу. Господи, как не вовремя села батарея! Я ринулся к шкафчику и начал ворошить там все вещи. Запасная батарея лежала в гуще нашей одежды, чтобы никто не видел. Я достал её и поставил вместо разряженного аккумулятора. Настроился на частоту, а там во всю вещал Эльдер:
- Флэш, где вы? Отзовитесь!
- Флэш на связи, повторяю, замечен противник в секторе И-семь, движутся в направлении базы, грузовик.
- Вас понял. Новая частота — девяносто три и четыре. Конец связи.
Я записал частоту в журнал и вырубил радиостанцию. Успел. Сделав несколько записей в журнале, я выглянул в окно. Стихия бушевала. Шёл дождь, слава Богу, что не ливень. Сверкнуло. Через пару секунд прогремел гром. Близко гроза, близко.
У дверей послышался какой-то шум, и я на автомате достал пистолет. Раздались какие-то непонятные голоса, и я решил во избежание спрятать радиостанцию с журналом. Когда всё было готово, заскрежетал замок. Дверь толкнули, и в комнатушку ввалился Карл со здоровенным мешком, набитым рыбой.
- А я-то вас уже хоронить собрался, - произнёс я, опуская пистолет.
- Да ты нас в каждый выход в море хоронишь, - фыркнул Карл, опуская мешок в угол комнаты. - Вьетконговцев видел?
- А то.
- Доложил?
- Ты ещё спрашиваешь?
- Да кто тебя знает, - неопределённо махнул рукой Карл и закрыл дверь. - Что делать будем?
- Ватрушки печь, - буркнул я, пряча оружие.
- Я серьёзно.
- Во-первых, мы будем ждать их активных действий, это нам ещё Эльдер говорил. - Я достал наружу радиостанцию. - Во-вторых, у нас села седьмая батарея...
- Господи. - Карл провёл ладонью по сырым волосам. - Она же долго не садится, где-то через неделю-две после начала использования...
- Как видишь, не продержалась и пяти дней. - Я включил радиостанцию и настроился на новую частоту. - В-третьих, могут быть какие-то определённые указания. Может, их уже пускают в эфир. В-четвёртых, проверь боезапас, во избежание... В-пятых...
- ...избегать панику, - закончил за меня Карл, - я помню. А Эльдер что, сразу после твоего сообщения не мог указания передать?
- У меня как раз сел аккумулятор, - поморщился я, закрывая окно.
- Чёрт. - Карл закусил губу. - У нас ведь всего восемь было?
- Да. - Карл сокрушённо покачал головой.
Был уже третий час. Мы какое-то время созерцали стены комнатушки, слушая грохочущую улицу, плеск дождя и шипение эфира. Потом я сказал Карлу про поросёнка. Тот очень оживился и не забыл окунуться в воспоминания. Я немедленно вытащил его оттуда и предложил сделать рис с мясом. Тот согласился.
Вскоре дождь немного стих, а после и вовсе сошёл на нет. Мы наслаждались рисом со свининой, как вдруг раздался стук в дверь. Пока я прятал радиостанцию, Карл расспрашивал пришедшего. Это оказался Минь, он звал Карла на рынок. Тот схватил мешок, тарелку и, распрощавшись, поплёлся за Минем. Я опять достал радиостанцию, журнал, тетрадь и открыл окно. Закурил, стоя у окна.
***
18.10.93; 16:09
- Ага, вот тут начинается самый интересный момент в вашей деятельности, - сказал Эльдер.
- О да. - Карл усмехнулся. - По-своему интересный и, пожалуй, самый кошмарный из всех.
Мы выпили по стакану воды. Затем Эльдер вновь включил диктофон и принялся внимательно слушать нас.
***
17.02.66; 02:36
Ночную тишь разорвали чьи-то крики, заставившие меня проснуться. Я посмотрел в сторону Карла: тот спал мёртвым сном. Я сел на кровати и услышал, как что-то хрустнуло под бедром. Я с некоторым удивлением извлёк оттуда листочек и осветил фонариком. Там было написано по-английски: «Беги отсюда». Я оглянул комнату. Окно было приоткрыто. Проклятье.
Практически в этот же момент на улице грянул выстрел. Раздались крики.
Карл мигом очнулся и вскинул пистолет:
- Что это было?
- Не знаю. - Я открыл шкафчик и достал радиостанцию с журналом. Тетрадь спрятал в карман. - Хватай автоматы, мы уходим.
Мы вышли через чёрный ходи и пошли за домами по прибрежной тропе. Раздавались резкие голоса, призывающие «искать иноземцев». Мы с Карлом, скрываемые листьями и тенью, как можно тише уходили прочь из города.
Тут в ход пошли фонари.
Первый луч пронзил воздух в нескольких метрах впереди нас, и мы резко пригнулись. Пятно предательски яркого света приближалось к нам, и мы потихоньку начали отходить к кустам, которые были достаточно густые, чтобы скрыть нас двоих. Тут Карл остановился.
- Чего встал? - прошипел я.
Тот вместо ответа ткнул пальцем себе за спину. Со стороны кустов двигался ещё один луч. Дьявол...
- Так, - тихо сказал я, - аккуратно двигаем в траву...
Но сделать этого мы не успели: появился третий луч, и появился он очень некстати. Спустя какие-то мгновение он поймал нас в свои объятия.
Сверху закричали в миллиард глоток вьетконговцы. Началась пальба. Мы тоже начали огрызаться,прячась за деревьями, поливая людей сверху и двигаясь как можно быстрее. Но старались мы поливать не столько людей, сколько фонари. Вот померк первый фонарь. Сверху донёсся крик: «Они гасят по фонарям! Выключайте!» Фонари погасли, но вместо них в дело пошли световые ракеты. Мы опять же стали видны как на ладони, и я предложил двигаться в город. Там можно было хоть где-нибудь схорониться. Мы двинулись, не забывая отстреливаться от партизан.
В городе патроны к автомату кончились. Нам пришлось отстреливаться от приближавшихся солдат Вьетконга из пистолетов, приближаясь постепенно к южной окраине города, где преобладали витиеватые переулки, и в какой-то момент времени мы забыли про тылы. Непростительная ошибка. Нас схватили сзади и собрались резать как свиней, но тот прозвучал чей-то властный голос, и ножи исчезли. Перед нами вырос несколько величественный здоровяк с ярко выраженными европейскими чертами лица. На нём была гимнастёрка, широкие штаны, заправленные в берцы, на воротнике гимнастёрки виднелась красная звезда с серпом и молотом, скрещенных между собой. Русский.
Он презрительно взглянул в лицо каждому из нас. Я понял куда нас поведут.
- В Кути их, - сказал он одному из солдат.
- Есть. - Нам надели мешки на голову, и через пару секунд по очереди саданули прикладом по нашим затылкам.