Слепая

Светлой памяти Р Л Т


- До чего же красива дочка Сониных! - завидовали, восхищаясь, соседи.
- И какая умница! И послушная.
- Не сглазить бы, - добавляли при этом.
Знали, что дочка - поздняя,  а Симе Давыдовне рожать уже нельзя.
                *  *  *
К десяти  годам  Анечка  уже успела закончить три класса детской музыкальной школы.  Преподаватель фортепьяно, у которого она училась, пророчил ей большие успехи,  руководитель шахматной секции районного Дома пионеров - тоже,
родители души в ней не чаяли и выполняли любые ее просьбы.

Но девочка редко что-нибудь  просила.   
Cчитала,   что обеспечена:  у нее было фортепьяно,  был метроном,
имелись необходимые ноты,  тетради, учебники. И куклы.

Читала она много, запоем.  Ее не просто было оторвать от чтения и вернуть к действительности из миров воображаемых.

Анечка уже  пыталась  сочинять  музыку, 
написала первые  стихи, посвященные Моцарту.
Все это, как утверждали педагоги, было еще не совершенно, но обещало многое.

И вдруг дочь Сониных тяжело заболела.
Долго бились врачи  за ее жизнь, а когда девочка вернулась из больницы, то была  совершенно слепа,  передвигалась только с помощью костылей, которые через полгода заменила крепкая палка.

Горе несчастных  родителей было безмерно. 
Единственное, что хоть как-то их утешало, - это руки Анечки:
они по-прежнему  могли играть на фортепьяно. 
Красивые пальчики слепой девочки постепенно осваивали невидимую клавиатуру.
Ноты же ей приносили теперь специальные,  их для нее запрашивали из  Москвы, из Всесоюзного общества слепых.
Отделение этого общества в их  городе  проявляло  трогательную заботу о ребенке,  родителям постоянно помогали, их  навещали, им звонили.

Девочка окончила музыкальную школу и была в порядке исключения
принята на фортепьянное отделение музыкального училища, 
куда ее ежедневно привозил один и тот же водитель такси.

Редко теперь на лицах ее родителей  появлялась  улыбка, хотя  Анечка училась успешно.  Им  было тяжелее,  чем другим людям,  видеть слепые глаза ее, 
как бы глядящие мимо,  куда-то в сторону и в даль.
Глаза, часто моргавшие, когда она  начинала о чем-то говорить.

Она стала полнеть,  тяжелеть от малой подвижности.
Лишь звонкий голос, красивые губы и ровные  зубки  оставались прежними.
Ее тонкие брови утрачивали былую выразительность.

Преподаватели и большинство учащихся фортепьянного отделения помогали Ане Сониной. Она получила диплом с отличием.
Только отец и мать знали,  какие трудные бывают  минуты,
когда  девушка  вдруг ясно осознает,  что лишена почти всех радостей жизни, 
доступных ее сверстницам. 

Минуты, которые требовали от них бдительности. 
Страшные минуты, а иногда и  целые дни
самоубийственного горького уныния Анны.
                *  *  *
Очередная трудность  возникла было при распределении выпускников:
начальник управления культуры наотрез отказался
предоставить какую-либо работу слепой,
хотя только что жаловался на дефицит музыкантов-преподавателей.

- Ну не могу, не могу я беспомощную слепую в музыкальную школу направить, понимаете? Не могу, это бессмыслица. К ней еще надо приставить как минимум двух помощников: одного для  бытового обслуживания, другого - для помощи в работе.

Но Анна Сонина стала преподавателем не в школе,  а в самом  музыкальном  училище,  превратившемся в ее второй дом:
директор взял на себя всю полноту ответственности - 
и  начальник управления культуры только плечами пожал.

Сонина начала преподавать музыкальную литературу на первом курсе 
и одновременно  сама  училась заочно в консерватории, куда была принята на факультет теории и истории музыки. 
Правда, о ее допуске к экзаменом не просто было договориться.
- Ну кого мы выпустим? - ныл ректор консерватории. - Слепой преподаватель 
в  группе  зрячих  оболтусов  -  это  же  нонсенс.
У нас есть слепые студенты,  но  они  исполнители. Это же совсем другое.
Однако уговорили: он был добрый человек.
                *  *  *
Горькие трудности начались не сразу: учащиеся в течение нескольких занятий
примерялись, прицеливались.
Затем начали использовать ее несчастье в своих корыстных целях.
Не выдержав соблазна, поддавшись искушению, они отвечали на ее вопросы, заглядывая, а затем и неотрывно глядя в открытый  конспект. 

Позднее  они додумались до нового способа обманывать слепую.
- Так, сейчас проверим, насколько вы помните темы этой оперы. Тузова, пройдите,  пожалуйста,  к  инструменту,  -  сказала  Анна Моисеевна.
Тузова, наделенная абсолютным слухом,  тем не  менее  не отличалась подлинной музыкальностью, да и к занятию была не готова. 
Синхронными шагами вместе с ней прошла к роялю Танечка Деткова,
талантливая девушка с волевыми глазами.
Она села  на  колени к Тузовой и играла музыкальные темы вместо нее. 
Сама же Тузова разговаривала с преподавателем, будто вспоминала, и проигрывала эти темы на инструменте.
Анна Моисеевна не заметила обмана  и  поставила  Тузовой  отличную оценку.

Так начался  период  злостного жульничества, неожиданно завершившийся скандалом. Деткова,  которую и раньше мучила совесть, однажды пришла на занятия мрачная.
Заявила:
- Если эта мерзость не прекратится, я сама пойду к завучу и расскажу,
а участвовать больше никогда не буду.
- Ты что, против всех? - разъярилась Тузова. - Скажите,   какая чистенькая! Да я тебе ... Да я тебя по стене размажу.

Все замерли: девица была любовницей известного хулигана,
и ее угроза испугала бы многих. Но не Танечку Деткову.
- Поставьте себя на ее место,  - начала она,  - на место слепого учителя, хотя бы на минуту. Я надеюсь, у вас хватит  воображения. 
Кроме того, на экзамене у нас будут не только слепые ... 
А что мы скажем своим будущим детям,  когда они спросят нас, правда ли, что мы совершали такое подлое ...

- Нам нужен нормальный  преподаватель,  а  не  инвалид, - заколебалась Тузова. - Тогда не будет и обмана.

Из-за поднявшегося общего шума  никто не  услышал,  как  вошла в аудиторию Анна Моисеевна. Она была потрясена.
- Здравствуйте.  Все, кроме Детковой, думают так же, как Тузова?  -
спросила бедняжка под аккомпанемент воцарившейся  тишины. - 
Если  все,  то следует обратиться с заявлением о моем увольнении в дирекцию.
По-моему, все ясно.
И она вышла, опираясь на свою палку слабеющей рукой.

Деткова прошла к учительскому столу, губы ее дрожали.
- Девочки!  Ведь в ее жизни нет ничего,  кроме нас!  Что  теперь будет с ней?! Что?!
Она упала на стул и беззвучно рыдала.
Мертвая тишина по-прежнему царила в аудитории.

И вдруг Тузова выбежала в коридор с криком:
- Я, я верну ее! Или уйду из училища!

Вахтер сказал, что Сонина только что уехала домой.  Девушка тут же узнала адрес,  остановила  какого-то  мотоциклиста  - и вскоре стояла у двери Сониных.
Услышала шум в квартире. 
Замерла,  не стала нажимать на  кнопку звонка. Прислушалась.
- Я не хочу жить!  - кричала Анна Моисеевна. -
Почему я не умерла, когда заболела?! Разве можно жить такой, как я?!
Убейте меня! Убейте! Все, что могла, я делала, чтобы помочь своим ученикам -
и вот ...  Мне страшно,  мне горько,  я не  хочу, я не хочу и не могу жить!

Тузова спускалась по лестнице тихо и тяжело.
                *  *  *
Прошло восемь лет. 
Учащиеся и педагоги любили Анну Моисеевну, ценили ее. 
Она помогала им и в учебе, и в организации досуга,
подчас даже забывалось, что Сонина слепа.
Она радовалась каждому успеху каждого из своих учащихся,
она была сердцем теоретического отделения,  которое возглавляла теперь.

Окончившая консерваторию Татьяна Деткова стала ее надежной помощницей.
Частенько Тузова, давно прощенная, присылала пространные письма из далекого дальневосточного города.

Таксист, постоянно возивший Сонину на работу,  привык  к  ней,
проникся симпатией. Брошенный женой, этот добрый, чуткий человек
робко попросил слепую стать его подругой.
Он почти не надеялся на согласие, потому что был на семнадцать лет старше
и не имел даже среднего образования.

Но на семейном совете, продолжавшемся далеко за полночь, было решено взять славного шофера в дом.
                * * *
Анна Сонина была уже на шестом месяце беременности. 
Муж  радовался:  первая жена не подарила ему ребенка.
Просил все время свою Анечку не волноваться: на здоровье сына скажется.
Он был уверен в том, что у них будет именно сын.
Но в ноябре началась эпидемия гриппа.
Анна Моисеевна заразилась, болела тяжело, началось осложнение.
Она родила в  больнице,  ребенок через день умер,
а ей пришлось перенести послеродовую операцию, сделавшую ее навсегда бесплодной.

Отец Сониной болел гриппом легко, на ногах, но как-то на работе почувствовал тошноту,  боль в груди - и отпросился у начальника.  Сходя по лестнице,  он страшно крикнул и упал.
Это был его третий и последний инфаркт.

О смерти отца слепая узнала только,  вернувшись домой из больницы.
Горе ее было столь велико,  что она даже не сразу поняла то,
что, плача, сказала мать:
- Анечка, твой муж уехал. Совсем. Бедная ты моя ...
                *  *  *
- Анна Моисеевна, как вам Горбачев? А его супруга?
И вообще вся эта перестройка?  И что вы думаете о тех, 
кто репатриируется в Израиль?
Один из ее молодых коллег,  нервный и дотошный,  уже известный как композитор, ждал ответа на этот залп вопросов.

Сонина стояла,   покачиваясь,  глядя бесцветно  куда-то  вверх. Подняла руку к груди, словно готовясь поклясться:
- Я не разбираюсь в политике.  И я не видела лица Горбачева,
но мне он не кажется хуже тех, кто был до него. А те, кто едет туда ...
Не знаю ... Нет. 
Почему вы  задаете  эти вопросы мне, а не преподавателю истории?

- Не сердитесь, я ему не задам этих вопросов потому, что он
сам  такой же Горбачев,  только менее удачливый. 
А вам, Анна Моисеевна,  надо бы туда.  Здесь  скоро  будет  очень, очень плохо. Уезжайте. Мы вас очень уважаем и желаем добра.

Она рассказала матери об этом  разговоре  и  услышала  с  удивлением грустное:
- Он прав,  надо уезжать на историческую родину. Там нам  помогут. 
Здесь цены растут,  на такси скоро будет уходить вся твоя зарплата и моя жалкая пенсия.  Мы умрем от голода, когда продадим все, что у нас есть.

- Мама,  жизнь наладится.  Я боюсь ехать в чужую страну,  не зная языка ...
без зрения.  И ты, с твоим сердцем ...
- Через три месяца я получу вызов, доченька, и мы уедем.
Нам будет хорошо, я уверена, - возразила мать.
Вызов пришел,  но письмо было опущено в  щель  почтового ящика небрежно
и  торчало  из него. Кто-то недобрый вынул его, вскрыл, прочитал, порвал -
и выбросил клочки в урну.

Жизнь и  в  самом  деле становилась мучительной:  деньги  теряли силу, 
цены росли с непонятной скоростью, по вечерам  страшно было на улицу выйти.
Каждый день открывала старая Сонина почтовый ящик
в  надежде увидеть долгожданный вызов.
Его все не было.

Но однажды там оказался тетрадный лист,  и на этом листе женщина прочла угрозу:
будет погром, евреи заплатят за все, что  натворили,  ждать - недолго.  Она зарыдала,  вернулась в  квартиру и позвонила в милицию. 
Там посмеялись: какой погром может быть у нас? Объяснили, что это дети шалят.

Наконец, удалось связаться с посольством Израиля, 
и все  решилось наилучшим образом.  Радости Сониной-матери не было предела.
Она поделилась ею с соседкой, та сообщила другой -   
и скоро  весь  дом  уже знал о долгожданном вызове. 
Многие  поздравляли, говорили добрые слова.
Кое-кто скрежетал зубами от завистливой ярости.

И тут пришла новая беда: заболела Сима Давыдовна.
Участковый врач не сумел поставить диагноз и направил женщину в больницу.
Не решаясь оставить слепую дочь одну, та все откладывала,  откладывала -
и пришлось однажды ночью вызвать к ней скорую помощь.
По дороге больная скончалась.
                *  *  *
Теперь жизнь, и ранее нелегкая, стала для Анны Моисеевны сущим адом. 
Ей приходилось ездить на работу в автобусе. 
И  хотя в расписании ей ставили занятия так,
чтобы они не приходились на часы пик,  хотя поочередно ее сопровождали учащиеся, возникали ситуации, выбивавшие несчастную из колеи.
Ее мучила бессонница,  преследовали кошмары,
но она продолжала трудиться. В Израиль ехать без матери побоялась.

Она не видела,  как постепенно ее ногти стали черными
от не вычищенной из-под них грязи,  не видела,  сколько жирных  пятен
на ее одежде, как неряшлива стала ее все еще длинная, 
слегка тронутая сединой, тяжелая черная коса.

Квартира Анны Моисеевны тоже меняла  свой  облик: 
пауки  свивали паутину  повсюду,  слой  пыли  на мебели становился густым,
и следы движений обнаруживали степень его толщины.

Она сама готовила себе, и это было наиболее трудно.
Приходила от  службы  социального  обеспечения ворчливая женщина,
которая покупала для нее продукты и наскоро  мыла  полы раз в неделю,
не обращая внимания на остальное.

В училище  совещались,  думали,  как  помочь Сониной -
и предложили взять на квартиру  двух  приезжих  девушек. 

Это сразу же изменило все. Щебет юных голосов, смех, песни зазвучали в квартире на четвертом этаже.
Девушки заботились о ней с любовью.  Не осталось и следа  от пыли,  от паутины. Теперь всегда были чистыми ногти Анны  Моисеевны,  исчезли  пятна  на одежде. 
Она стала лучше питаться: квартиранткам привозили продукты из деревни, не забывая при этом и хозяйку квартиры.

Вот только подниматься по лестнице становилось все труднее: в доме не было лифта,  а малоподвижный образ жизни делал слепую все более полной и тяжелой.
                * * *
Новый Год они встретили дружно,  весело. 
Откупорили бутылку шампанского,  произнесли хорошие тосты.
Пели песни.

Молодые люди,  пришедшие в гости к  девушкам,  проявляли внимание не только к своим подругам, но и к Анне Моисеевне, даже хотели потанцевать с ней, но она с благоразумной  горечью  отказалась.
Разрешила им остаться на ночь и слышала  то, что происходило.
И глотала слезы.

Через десять  дней девушки,  сдав зимнюю сессию,  уехали домой на каникулы.
Анна Моисеевна, провожая их, просила:
- Только не задерживайтесь, дорогие девочки, пожалуйста.
- Нет, нет, - синхронно ответили обе.

Кое-как, с  трудом  втянулась слепая в трудные дни каникул, 
готовя пищу,  выезжая в училище на заседания цикловой комиссии
и педагогического совета, прослушивая записи музыки на специально для нее приспособленном магнитофоне.

- Завтра  приедут,  - вслух облегченно произнесла она в последний вечер каникул,
зажигая газовую плиту.
В этот поздний час ей захотелось выпить кофе, слушая музыку Бетховена. 
Исправно работал магнитофон, лилась из динамиков могучая симфония,
запах настоящего бразильского кофе заполнил комнату.

Но она почувствовала иной,  чесночный оттенок: она не до упора завернула кран, из конфорки вытекал газ.
Сонина испугалась,  поспешила к плите - и упала, 
больно  ударилась головой об угол ее. Какое-то время потребовалось,
чтобы  она  пришла в себя.  Чувствуя сильную боль в голове, плохо соображая, 
слепая встала,  но вместо того, чтобы завернуть кран,  полностью открыла его.  
С трудом добралась до  кресла и села, растирая виски. Тошнило. Голова кружилась.
Она подождала некоторое время,  решила, что газ уже ушел  через открытую форточку, 
но и здесь бедняжка ошиблась: она не открывала в этот день форточку из-за сильного мороза.
Зажгла спичку, хотела открыть кран ...
Раздался громкий  хлопок.  Вспышка  пламени захватила
ее распущенные длинные волосы,  ее халат, обожгла лицо.
Горела женщина, горела ее квартира.

Несчастная бросилась к телефону,  чтобы вызвать пожарную службу, 
но  снова упала - и от огня на ее одежде загорелся ковер. 
Ее крики вплетались в громкую победоносную музыку  бетховенской  симфонии, 
а  огонь овладевал квартирой с нарастающей силой ...
                *  *  *
Анечка летела,  не чувствуя ни боли,  ни веса своего, ни своего возраста. 
Тихая, ласковая и благородная музыка звучала вокруг, чудесно пела и в ней самой.
Девочка снова видела. 
Видела дивный, серебристо-голубоватый,  добрый и вечный свет далеко впереди.
Она знала,  что это - ее цель, что она пролетит сквозь темный туннель
и соединится с этим сладостным светом, из которого когда-то пришла к людям -
и в который возвращается.