- Пригородный дизель-поезд «И...ск-Д...к-К...ск» прибывает на пятый путь, - осипшим голосом проговаривает перронный динамик. Люди плотнее скучиваются вдоль железнодорожной платформы – скорее бы влезть в тёплые вагоны, спрятаться от срывающегося снега, от пронизывающего ветра. Отгородиться от внешнего мира хотя бы временной иллюзией уюта.
Время позднее, последний день рабочей недели. Все уставшие, хочется подремать до своей станции. Занимаю свободное место и тоже собираюсь предаться этому занятию. Едва смежив веки, слышу звук аккордеона. Снится мне, что ли?.. Но нет, похоже, это не сон. Оказывается, вот он источник звука – медленно передвигается по проходу и наяривает в своё и в пассажиров удовольствие затрапезного вида старикан. Крупной вязки шапка сдвинута набекрень, на носу – мощные очки с толстыми линзами. Кажется – это два аквариума, в которых плавают близорукие рыбы-глаза. «Подстреленное» драповое пальто, которое он, наверное, носил ещё в свои пионерские годы, заяложенные штаны с пузырями на коленках, растоптанные дерматиновые сапоги. Взгляд притягивают, выглядывающие из рукавов чуть ли не по локоть, руки. Точнее – кисти рук с живыми, подвижными, длинными пальцами, виртуозно снующими по клавиатуре аккордеона, такого же потрёпанного, как и сам старикан. Ну прямо-таки бродячий Ян Табачник…
Он идёт, ему подают, причём никакой тары для подаяния у него нет, и люди суют мелочь прямо в карманы того самого «пионерского» пальто. А старикан всем своим видом показывает, что ему не столько сам заработок важен, сколько процесс извлечения звуков из музыкального инструмента. Как выяснилось позже, так оно и было. В каком мелодическом состоянии находился рабочий инструмент музыканта, это я вам не могу сказать, так как не специалист в этой области. Ну играет – хорошо, красиво, и ладно. Мы же не в филармонии, а в электричке, потому и слушатели тут без особых претен-зий.
Наш вагон аккордеонисту транзитом пройти не удалось. Уже в тамбуре встретил его подвыпивший мужичок, шахтёр, по-видимому, и тронутый душевностью исполнения, предложил музыканту бутылку пива. Дед с удовольствием вылакал её, утолил жажду, и в благодарность за угощение сыграл какую-то весёлую мелодию. У проходившей мимо торговки шахтёр взял ещё пива, по бутылке на каж-дого. Вторую старикан пил уже раздумчиво, не спеша, по нескольку глоточков. Глотнёт, отдаст пиво шахтёру подержать, а сам сыграет что-нибудь. И так, пока всю бутылку не опорожнил. Уже и косеть маленько начал. Двери открываются-закрываются, пассажиры выходят, входят. Поглядывают на странную парочку.
А «странной парочке» надоело в тамбуре стоять. Вошли «товарищи по счастью» в вагон и расположились на сидении напротив меня. Не знаю, повезло мне или нет. В таких случаях надо с двух сторон смотреть. Так вот, с одной стороны, повезло, потому как, если до этого я наблюдения свои через открытую дверь в тамбуре вёл, то теперь – вот, пожалуйста, всё рядом, удобно. Но, с другой стороны…
В общем, понятно, что подремать теперь не удастся. Накатило на ребят – и пошло-поехало.
- А вот эту песню знаешь?.. – спрашивал мужичок.
- Знаю, - отвечал старикан – и добывал из инструмента «Мурку».
- А вот эту?..
- Ну ещё бы! – и он наигрывал «Большой Каретный» Высоцкого. Слова он не всегда помнил, но воспроизводимую им мелодию можно было угадать сразу.
- А Шуфутинского?
- Всегда пожалуйста!
- А Круга?
- Да запросто! – и старикан наяривал, а шахтёр кивал в такт головой, хлопал по колену ладонью, иногда подпевал. М-да, спелись ребята на почве шансона. Дед своё пиво уже успел допить, а шахтёр свободной от похлопываний рукой, то есть той, в которой держал бутылку, размахивал из стороны в сторону. Я опасливо косился на разошедшегося работягу и пытался на всякий случай поглубже втиснуться в угол между стеной и сиденьем. Хорошо хоть людей немного, и у «странной парочки» достаточно свободного места для своих манипуляций. И тут шахтёр вспомнил шлягер всех времён и народов:
- А «Сиреневый туман» можешь!?
- Запросто, - и вагон заслушался очередной любимой шансонной мелодией. Сладко защемило сердце, шевельнулось в нём что-то такое необъяснимо-тёплое и печальное.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит последняя звезда,
Кондуктор, не спеши, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…
Шахтёр, расчувствовашись, отдал оставшееся пиво старикану. Тот, и так захмелевший, добавил ещё, и «Сиреневый туман» всё чаще стал повторяться в его репертуаре. Потом полилось какое-то невообразимое попурри изо всех мелодий сразу. Но вышеозначенный шлягер давал фору им всем.
- А теперь ещё что-нибудь душевное, - не отставал шахтёр.
- Я частушки могу, - и пришла очередь частушек – всяких-разных, в основном хулиганских. Конеч-но, дед их не пел, а прокрикивал, хотя и не громко. Пассажиры вслушивались, оборачивались – интересно ведь, где ещё такое услышишь?
Начинаем хулиганить,
Будем вам частушки петь,
Разрешите для начала
На хрен валенок надеть.
Мужичок от радости вообще обалдел, ещё пива у тётки-торговки купил, наверное, получка у него в этот день была:
- Держи, дед, заработал!
А тут и я голос подал, интересно стало:
- Вы сами частушки сочиняете? – вклиниваюсь.
- Народ сочиняет, - говорит старикан.
Через поле речка вьётся,
Сквозь песочек сОчится.
Хоть и плохо нам живётся,
А едрить-то хочется.
Мужичок-шахтёр раскраснелся от пива да от радости, он бы ещё слушал и слушал, но оказалось, тут коллеги его неподалёку были, в карты резались. Они-то и напомнили, мол, станция наша, выходить пора, оставляй музыканта в покое.
- Ну бывай, дед, молодец, - стал прощаться шахтёр, - смотри, пиво своё не забудь, и бутылки забирай, сдашь… Закурить? На вот тебе сигарету... Давай «Сиреневый туман»!
Ударили по рукам. Распрощались. Старикан помаршрутил немного нетвёрдой походкой из вагона в тамбур и обратно. Сел и – конечно, заиграл. Сам себе и окружающим. Пытался я его разговорить, но ему мои вопросы как-то не по душе пришлись.
- Ты куришь? – спрашивает и смотрит на меня рыбками-глазками, от алкогольных паров кверху брюшками всплывшими.
- Бросил, - говорю.
- А выпиваешь? – опять спрашивает так, как будто в его вопросе вся земная мудрость заключена.
- Ну по праздникам, - отвечаю я совсем заурядно и оттого глупо.
- Это хорошо, - и прошёлся пальцами по клавиатуре, и тут же передумал, - нет, плохо. Плохо, что не куришь и не пьёшь. Знаешь такую частушку: Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт? – он хотел засмеяться, но вышло какое-то карканье. Закашлялся, отмахнулся от меня, как от безнадёжного больного. Поиграл, поиграл, повпихивал бутылки в карманы «пионерского» пальто да и вышел вскоре на какой-то своей станции.
А я всю оставшуюся дорогу домой, раздумывал непонятно о чём. Наверное, о превратностях судьбы человеческой. Хотя, это и раздумьями-то назвать нельзя. Так, что-то чувствовалось во всём естестве, тёплое и печальное, окутанное плотной дымкой «Сиреневого тумана».
Лев Златогорский