Ради бога, которого нет.
(Роман был издан в издательстве "Крылов" под названием "Стылый ветер")
Уходит век. Безжалостной рукой
В гордиев узел спутаны дороги.
Пред ликом неизвестности слепой
Беспомощны владыки и пророки.
Что будет с миром? Зеркало дрожит
И тает в темноте кромешной ночи.
Горит свеча, пока еще горит,
Но с каждым мигом фитилек короче.
Глава 1
...потом привязали ее к столбу возле пылающего костра. За руки, заведя их за спину, за плечи и возле щиколоток, затянув веревки так, что она даже не могла шелохнуться. В костер подбросили дров. Расселись кругом, заунывно, хором, затянули странную песню. Кажется, на русском. Толи заклинание, толи молитву. Но слов не разобрать.
А один, тощий, седой, стал бить в бубен. Ходил кругами, выкрикивая непонятное, и словно некая тяжесть ложилась ей на шею, на грудь... И ее сердце уже билось, кажется, у самого горла. Невозможно пошевелиться, даже вздохнуть. Седой говорил ей Слова. Слова были как искалеченные звери, которые забрались в голову и боятся выйти наружу. А он загонял все новых и новых. Слова цеплялись друг за друга локтями, кусались, мычали... А Он шептал жестким, шершавым языком, цыкая и шипя, заталкивая их в беззащитные уши. О, боже! Пустите меня. Пустите!.. И словно лопнула пленка.
Она открыла глаза. Огонь костра совсем рядом. Но не обжигает. Тощий, седой, с бубном в руке, посмотрел близко. Неподвижный зелено-желтый зрачок его правого глаза и искореженное, словно у паралитика, морщинистое лицо... Плеснуло чем-то дурманяще-кислым. Дальше уже смутно.
Лачуга из дикого камня. За открытой дверью скошенный луг. Охапка сена на полу, под ногами. Колется...
Ольга с ужасом взвизгнула.
"Это не мои ноги. Другие. Стоптанные долгой дорогой. И чуть выше щиколотки красные полосы - словно натерло, - вспомнился желто-зеленый глаз шамана с парализованным лицом. - Руки тоже не мои. Боже! Где я? Откуда все это?
Так. Стоп. По порядку... Я легла спать. Спокойно легла спать. У себя дома... Ну да. Чуть простыла. Температура, наверное. И потом этот кошмар: шаман, костер... Все помню. Уже хорошо. Но сейчас-то я проснулась или все еще сплю? Граница между сном и не сном. Можно ли, внутри сна как-то наверняка определить, что ты спишь?" - отвлеченный вопрос, обсуждавшийся в институте скуки ради неделю назад, оказался вдруг актуален.
Рука чуть касается прохладных серых камней.
"Если это и сон, то ТАКОЕ мне снится впервые. И проснуться нельзя. Даже ущипнув себя, даже от страха. Видит бог, как это страшно, вот так..."
Настоящая, грубая кладка из дикого камня и пьянящий запах свежего сена. Одернула грязную рубаху до колен.
"Не моя. И под ней ничего. Совсем!" - ощущение беззащитности, словно подвешенности какой-то. А снаружи ждут... - Кто там у входа?"
"Хорошо. Предположим. Просто предположим, что это такая игра. Как в книжке. Как у Олдей или там у Желязны... Кто-то взял, да и бросил меня в этот мир... Кто? Зачем?.. И какого черта?! Я ж не просила... Но ведь это приключение. Настоящее Приключение! Как у Алисы в стране чудес. Или по-другому. Жутко. И интересно. Жутко интересно. Тот, который у входа, он что - страж? Поджидает меня зачем-то?.."
"Ну, хватит. Просто сидит человек. Обычный. Без копыт и рогов. И лицо у него нормальное. Со спины. Спит? Или не спит?"
Ольга осторожно вынырнула из полуоткрытой двери.
- Куда?
Она испугано обернулась на неприятный, писклявый и, одновременно, с хрипотцой голос.
- Меня не узнаешь что ли, крошка?
Толстый и наглый. Улыбка такая нехорошая. Он давно меня знает?
- Мария! Ты что, снова оглохла? Сядь.
Схватил ее за руку и посадил рядом с собой на сено: - Правда не помнишь меня?
- Не помню, - "Мария?.. Как тут воняет. И что он привязался ко мне?" - Правда не помню.
- Вот те на. Может, ты и себя не помнишь?.. Ну, что молчишь?.. Йезус! Была дура-дурой, а стала совсем без ума! И это - святой. Это - вылечил... Испортил он тебя, девка. Как пить дать - испортил. В конвульсиях, говорит, теперь биться не будет, но умом, может, того... Не соврал, значит... Ладно. За водой сходи. Там котелок, - и толстый махнул неопределенно за спину, в сторону дома.
Густав торопился. Но шел аккуратно. Ни одна веточка не хрустнула под ногой. Утро обещало быть солнечным. Туман вдоль ручья уже стал рассеиваться и добыча приятно щекотала подмышку.
"Вот и они. Уже жрут чего-то. Небось, остатки добытого позавчера сыра... Ну дурочка-то, понятно. Ей скажут, она и ест. Но Франко! Не появись я, так и сожрали бы все сами. Ладно, запомним, толстый дружок".
И, выходя из леса, Густав намеренно наступил на сухую ветку.
Франко дернулся нервно. Зашарил рукой, нащупывая в сене свою пудовую клюку. - "Трусливый слабак. Потому он и жив еще, что я в любой момент могу..."
"А Мария спокойно оглянулась. В глазах ни капли испуга. Словно не она шарахалась от каждой тени! Словно не трепетала, как курочка, которой сейчас свернут шею, при виде каждого турка... Видно, и правда Старик ее излечил. Был бы толк."
Франко как раз встал, грозно опершись о посох, когда Густав, вынырнув из ветвей, тихо подошел к нему со спины. Сейчас он одним ударом кинжала мог бы прикончить засранца. Обманывать Франко всегда было приятно. Уж больно он прост. Ленится даже думать.
Густав сел на сено и лениво спросил:
- Ну, делиться-то будете? Или так все сами и сожрете?
Ольга:
Странно. Неловко и дико. Да просто невозможно. Но вот - сижу. Ем. Пью воду из ручья. И ощипываю кур, которых, наверняка где-то украл этот Густав.
Длинный нос и хитрые, с прищуром, глаза. Говорит - не поймешь, с каким акцентом. А Франко косится на меня плотоядно. В глазах неприкрытая похоть. Куда бы деться от них? Кто такая эта Мария? Почему они так меня называют... Да, конечно. Когда набирала воду в заводи, я посмотрела... Девчонка лет 16-17. Грязная. Нездорового вида. С лицом ангелочка. Странно, непонятно и жутко ощущать себя в чужом теле. В чужом. А где же мое? Где я вообще?.. Только без паники. Разберемся. Постепенно. Сами мне все расскажут. Они думают, что я просто ничего не помню. Лечил меня кто-то. Вот и вылечил. Старик. Это что - кличка?
- Франко, кто такой этот Старик?
Франко глянул со значением на Густава. Тот удивленно поднял бровь (надо же, заговорила), но промолчал. Только еще усерднее стал обстругивать своим кинжалом ветку - вертел для курицы, которую уже почти ощипала Ольга.
Франко пожал плечами. Раз Густав не хочет, он сам с ней поговорит:
- Это святой человек. Он тебя излечил. Да ты разве не видела его?
- Нет... Не помню.
- Но ты не можешь не помнить! Ведь вчера вечером... Может, ты и ярмарку не помнишь?
- Какую ярмарку?
- Позавчера. Там еще сам пан Лицен с сыновьями...
- Подожди, Франко. - Густав уже обстругал вертел, но еще не спрятал свой страшный кинжал. - Подожди... Мария, откуда ты родом?..
Кинжал так недобро покачивался в его правой руке, что казалось...
- Не знаю. Честно, не знаю... Не помню.
- Врешь-то зачем? Нехорошо обманывать, крошка. Мы и наказать можем. - Кинжал вдруг оказался совсем близко от ее глаз. - Как имя твоей матери?
Она сжалась в комочек. Непонимание. Страх. "Да что ж вы вцепились в меня?"
- Ну?!
- Галина...
- Тьфу ты, пропасть... - Густав раздраженно сплюнул и спрятал кинжал.
- Отстань от нее. Я же говорю, что она ничего не помнит... Но Старик и впрямь святой человек. Излечил ее. Совсем излечил... Раньше, помнишь - увидит кинжал и сразу ее колотит. Теперь спокойная стала. - Франко сально улыбнулся и погладил ее по голове.
Ольгу аж передернуло.
- Ты полегче, толстяк. Не трож убогую. Что тебе, простых девок мало?
- Это она была убогая... А теперь излечилася, - осклабился Франко. Но руку убрал. - Так ты, сталбыть, совсем ничего не помнишь?.. Может рассказать ей, а Густав? Пусть знает, кто ее благодетели.
- Валяй.
"Интересно, все она забыла или только частями? Хорошо бы уж все. А то поймает сейчас этого придурка на лжи и нам верить не будет", - подумал Густав, водружая выпотрошенную и надетую на вертел курицу над огнем.
Он изредка поворачивал вертел, и наблюдал, как девушка слушает брехню Франко. Она ощипывала вторую курицу механически, все свое внимание сосредоточив на толстяке. Почти детский лоб пересекла морщинка. - "Надо же! Думает. Осознанно слушает... Впервые за все годы. Выходит, правда Старик ее излечил..." - сколько Густав ни смотрел на нее, он так и не увидел того идиотского и испуганного выражения лица, того самого, которое так пугало и одновременно пробивало толстый слой жира на душах обывателей. Встретить такое на миловидном девичьем лице - редкость. И испуг от каждого резкого движения, и затравленный взгляд, наполненный вечной мукой. Все это вызывало жалость, а значит, приносило им деньги. Милостыня - существенный источник дохода для таких бродяг как Густав и Франко.
Густав обычно играл безногого ветерана, демонстрируя миру умело подвернутые ноги, щербатую улыбку и шрамы от ударов, полученных, на самом деле, не в бою, а после очередного неудавшегося воровства, когда его чуть не до смерти избили кочергой. Франко - этот ублюдок, на самом деле выгнанный из родного хутора за гадкий характер и неимоверную лень, играл калеку с перешибленным хребтом. Единственное, что ему удавалось делать хорошо, так это расслабляться. Мария для них была сущим кладом. Ее, скудоумную бедняжку, жалели. Люди ведь чувствуют, когда не притворно, по-настоящему. Ей подавали больше. Сможет ли она теперь хотя бы изобразить то, чем зарабатывала им раньше на хлеб?
Дурочку не отняли у них ни цыгане, ни бандиты и сутенеры, ни жалостливые, сердобольные бюргеры. А из смышленой девицы кто угодно захочет сделать забаву для похотливых клиентов или услужливую служанку. Уже и Франко смотрит на нее по другому. А ведь мысль о том, чтобы воспользоваться ей, как женщиной раньше не приходила в голову даже ему... Нормальную, излеченную, ее у них отнимут. И какого черта этот Старик... Хотя, конечно, он их спас. Если бы Старик не взялся изгнать из нее беса, пан Лицен наверняка бы натравил инквизиторов.
- ... и как подобрали мы тебя, так и таскаемся. Жалко же бросить бедняжку. Вот уж третий год, как кормим и поим тебя, сироту. Защищаем, опять таки, от лихих людей... Вот. Второй уже раз побывала ты в Мариборе. А скоро в Венецию пойдем. Там, говорят, будет ба-альшой карнавал. Раздолье для бедных людей, как мы, - и Франко плотоядно облизнулся.
- Там своих бандитов хватает. Так что особо губу не раскатывай, толстый, - буркнул Густав и, отобрав у Ольги вторую, уже ощипанную курицу, стал ее потрошить.
- Соли бы сейчас. Погано без соли, - Франко снял обжаренную курицу с вертела... И положил на большой лист лопуха, ни кусочка не отщипнув.
- Жрет и жрет, все не лопнет... Соли ему подавай... И так мы теперь два талера должны. За ее, между прочим, излечение, будь оно неладно, - и Густав с таким хрустом насадил сырую курицу на вертел, что Ольга невольно вздрогнула.
- Кому должны?.. Старику? И как меня излечили?
- Много вопросов теперь задаешь. Перестарался Старик, - нахмурился Густав.
Впрочем, долго молчать он не смог. Было скучно. Да и в голове постоянно вертелись мысли о том, что с ней теперь делать. Ведь по старому все оставаться уже не могло. Он вздохнул:
- Ладно. Расскажу. Только с вопросами не встревай... Значит пан Лицен, это местный кровосос, ярмарку устроил. Все холопы его собрались. И капеллан, и староста. А Старик этот тоже как-то... Да он же прямо у пана в дому и жил!
- Святой человек, одно слово, - встрял Франко. - Он же увязался за нами с самого Марибора, да так и шел пешком... Все про бога, да еще про всякое. А потом сказал мне тайком, что скоро конец света. Все, мол, бесы над Истрией на шабаш собрались.
- Заткнись, что ли... - прервал его Густав. - Так этот Старик как подошел к пану... Сказал ему что-то - тот и позвал его к себе жить: "Живи, говорит, святой человек". Это Лицен, живоглот, ему так говорит, понимаешь? Вот тогда и я тоже подумал - святой. Откуда в простом человеке такая сила. Нас же ведь пан и на порог бы не пустил... А ты, Мари еще тогда Старику приглянулась. Он мне и говорит - отдай мне дурочку. Что, мол, маешься с ней. Да я что же, совсем чтоль дурак? Такие деньжищ... Привязались мы к тебе за три года, короче... Пошел, ему говорю, прощелыга, к чертям. Он и отстал. Только глянул так. Ох, глаз у него нехороший. Он и пана Лицена, наверное, того... этого, глазом.
- Да ты по порядку давай. Про ярмарку уже говорил! - не выдержала Ольга. У Густава аж челюсть отвисла.
- Я ж говорю, перестарался Старик, - снова встрял Франко.
- Помолчи ты! Ярмарка... Ты и стала на той ярмарке биться. Видно снова увидела турка, или еще кого. И давай наземь. Изо рта пена. Все столпились вокруг. Смотрят. Я было хотел, как обычно, мол, подайте на пропитанье калекам, а ты... Может, сама вспомнишь, чего хоть там орала?.. Ну?
- Не помню.
- Вот. А мне и повторять срамно. И страшно. Слова такие. Голосом, как из склепа. Язык - непонятный. А потом по-славянски. Мол, грядет Сатана и всяко такое... Мороз по коже. Бабы воют. Лицен побледнел, за саблю схватился. "Убью, говорит, змеиное отродье!" И еще "Костер по вам плачет..." Ну, думаю, все... Тут Старик. Сказал что-то, ты и затихла. Только воешь так жалостно. А он говорит пану: "Ты девку не трогай. Излечу ее. И этих тоже. Не виноватые они. В нее бес вселился. Изгнать надо". Вот.
- Так и забрал меня? А вы что же?
- Нас он с собой не позвал. Говорит, дурные токи. Но обещался отдать тебя, как излечит.
- И излечил же! - снова вмешался Франко - Святой человек, одно слово.
- Излечил. Но не бесплатно... Дадите, говорит, мне два талера за изгнание беса. А не заплатите - в уплату ее заберу... Ну, два дня отсрочки я у него отспорил, - Густав довольно ухмыльнулся, словно хвалился, как выгодно продал краденую корову, - а там поглядим.
Ольга:
Одну курицу мы все же съели. А вторую Франко завернул в лопухи и сунул за пазуху. Как ему не противно? Пропитается же. Жирным прямо на брюхо. Б-р-р! Гадость...
- Вставайте. Пора уходить, - заторопился Густав. Он, пока ели, сидел хмурый, а теперь словно решил что-то. Собранный. Движенья скупые.
Толстяк ухмыльнулся, поднимаясь:
- Нищему собраться, только подпоясаться.
Вытер о землисто-серую рубаху жирные руки и перехватил поудобнее свою клюку.
Густав пошел первым. Не берегом ручья, а лесом, по какой-то почти незаметной тропке. Осенний лес. Половина листьев еще зеленая, зато остальные... Лес был самый настоящий. Дубы и клены.
- Не считай ворон, - пихнул сзади Франко.
Ольга:
Уставиться себе под ноги и не смотреть. Никуда не смотреть. Господи! Когда же кончится это все. Страх и омерзение. Что я делаю здесь?! Вот ноги в деревянных башмаках. Как у Золушки. Маме сказать - не поверит... Мама... Как же я домой-то теперь вернусь?.. Знать бы наверняка, что если умру тут, то сразу дома, в своей постели проснусь. Уж не струсила бы в ручей. Но если... Если нет?
Солнце уже пряталось за холмами, когда они вышли из леса к развилке дорог.
- Почему мы все лесом? Обходим? Поместье Лиценов там, да?
Франко устало кивнул, а Густав сплюнул в дорожную пыль:
- Когда курей ела, не спрашивала... Здесь на хуторе, Старика подождем. Коль нужна ты ему - придет. А нет... Сэкономим, значит, два талера.
Они подходили уже к добротному домику из камня с деревянным пристроем. Огород большой. Весь засажен. Блестит медово в закатных лучах осиновая дранка на крыше. Собака. Огромный злой волкодав за плетеным забором.
- Мир вам, добрые люди! - Густав, подойдя к забору, земно поклонился. Волкодав оскалился недобро. Тот, что копошился в огороде, распрямил спину и, перехватив лопату за середину черенка, подошел к забору.
- Добрые люди теперь по дорогам не шляются, - буркнул он по-немецки.
Мужчина лет пятидесяти. Черная с проседью борода. Глубокие морщины.
- Во имя господа нашего. Неужели вы откажете в крове бедным путникам? - затараторил по-немецки Густав. Ровно, без акцента, словно это и был его родной язык. - Разве господь не наставлял нас помогать ближнему? В этом диком краю к кому, как не к вам мне обратиться.
Ольга:
Странно, что я все понимаю. Отродясь не знала немецкого. Может, я еще и говорить умею на нем?
- А кто эти? - указал хозяин на Марию и Франко.
- Со мной они. Со мной. Сироты убогие.
- Гут. Ночуй, если ручаешься за своих слуг.
Вытяжной трубы в доме не было. Сразу защипало глаза. Мария прислонилась спиной к двери. Густав задержался снаружи, разговаривая с хозяином:
- Отто Шварц из Штейера. Свободный колонист... Один здесь, среди славян и прочего сброда... Местный капеллан и фон Лицен не в счет. Я им не ровня. Но остальные-то все вокруг - их холопы. Тут взвоешь. А вы откуда?
- Густав Везер. Путешественник. Возвращаюсь из турецких владений... Вот всего обобрали, нехристи. А эти двое по дороге прибились. Что ж, гнать их что ли?.. Как в округе? Спокойно ли? Разбойники? Цыгане?.. Говорят, герцог большую войну затевает?
- Говорят... Днем-то на дорогах того, спокойно. Да ты на пороге не стой. Я ж сказал - располагайтесь. Гретта вам все покажет. А я пока в огороде.
Хозяйка ткнула пальцем на сено в углу, буркнув, что, мол, кто не работает, тот не ест. Из-за перегородки высунулось две детских головы. Звонкий голос прикрикнул на них, и головы испуганно нырнули обратно.
- Дети? - удивилась Ольга.
- Наверное, внуки хозяина, - Густав, вошедший в полутьму дома позже других, щурился. Его глаза бегали из стороны в сторону, изучая обстановку. - Так. Кроме стариков здесь еще человек пять живет.
- Верно, парень, - отозвалась от очага седоволосая Гретта. - Два сынка, дочь и снохи. Все в поле. Хлеб, он ждать не будет.
Сытный запах вырвался из-под крышки томящегося на огне котла. Франко жадно втянул в себя воздух.
- Похлебки-то хотите, небось, голодранцы?.. А то у меня дрова не все переколоты, да и в огороде, пока светло, дел найдется.
- Хотим! - встала с сена Ольга, - А что делать-то?
- И дрова, - кивнула старуха на Густава, чему-то про себя улыбаясь.
- Вставай, толстый. Оглох?.. - засуетился Густав. - Где там, фрау, ваши дровишки?
- Смотри мне, словак. Не сопри тут чего, - прошипел Густав, берясь за топор.
- Ой ты! Пожалел старичков. Можно подумать, в тебе немецкая кровь взыграла... Да ты такой же немец, как я еврей. - Франко неторопливо ухватил несколько чурбачков и поволок их товарищу на расправу.
- Дурак ты. Смотри - этот Шварц и лопату-то держит как пику. Ты, небось, еще не родился, когда он своего первого убил... Он же единственный тут из крестьян, кому фон Лицен не указ. А родом из Штейра, если не врет... Может, он еще с Грегором Ташем воевал. А ты, небось, и не знаешь, кто такой Таш... Ладно. Не стой столбом. Работай, пока солнце не село. Дурочка наша, видишь, уже полет чего-то.
И Густав замахал топором так споро и яростно, что подтаскивавший чурбачки и складывающий дрова Франко уже до самой темноты не имел передышки.
- "Голодранцы"... Почему ты их так, бабушка? Дед вон как уважительно с этим тощим в камзоле.
- Камзол-то весь в дырках, небось.
- Ой! Как ты догадалась? Ведь еле видишь.
- Дурашка. Господа нынче пахнут порохом или духами.
- А эти пахнут жареным мясом. Особенно толстый.
- Пахнут-то мясом, а за ночлег денег не предложат. И работать за похлебку готовы. Не свое, сталбыть мясо. Украли где, или поймали в силки. А деньжат и на хлеб нету... Их бы гнать за порог, а мой - заходите... Сходи-ка, Ганс, посмотри. Может они уже что умыкнуть собрались. Только тихонько, а то как с теми цыганами выйдет...