Medico della Peste

               
*****
Мне снится человек в темном плаще и с клювом птицы. Клювастая уродливая маска, пахнущая ладаном и розмарином, склоняется над моей кроватью и долго смотрит на меня, но ничего не говорит. В руках гостя длинная трость с набалдашником, этой тростью он скидывает мое одеяло и знаками велит следовать за ним. Я почему-то безропотно подымаюсь и иду в сырую тьму осенней ночи. Я не чувствую ни холода, ни страха, лишь недоумение. Мы проходим мимо городской ратуши, площади со знаменитым монументом, (где днем полно туристов), уютной рыбной таверны и нескольких магазинчиков. Нам не встречается ни одного путника. Человек-птица приводит меня к морю, я смотрю в огромную пропасть, и, кажется, она поглощает меня, но из раздумий меня выводит пение прекрасных голосов. Хор поющих образует круг, я оказываюсь в самом центре этого круга: в руках людей горят факелы, которыми они размахивают перед моим удивленным лицом, они пытаются меня в чем-то убедить. Я отказываюсь верить в услышанное, мне не хочется сродниться с морем, мне совсем не нужна такая свобода!
Две уродливые женщины размыкают круг, хватают меня за руки и разрезают мою тоненькую сорочку. И вот я стою совершенно голая, я пытаюсь прикрыться, но держат меня слишком крепко. На лбу мне рисуют какой-то символ, омывают с головы до пят душистой водой, натирают щипающим кожу бальзамом.

Я просыпаюсь в поту, я сильней прижимаюсь к своему любовнику, я ищу губами губы Люсьена, чтобы прогнать ночной кошмар, нужно скорее заняться любовью. И только на пике блаженства, я не вижу склоненного над собой лица в маске птицы. Я рассказываю о своем сне другу, он потешается над моей мнительностью и советует сходить к какому-то именитому психоаналитику. Мы снова занимаемся любовью, а потом идем на незамысловатый фильм. Мой приятель беспечно иждивенствует за счет родителей, я же учусь на инфекциониста. Когда-нибудь я изобрету чудодейственную вакцину и спасу человечество.
Каждый новый день мне приносит радость, я сама по себе не иссякающий источник оптимизма, я не умею долго грустить, я никогда не задумывалась о быстротечности жизни, я просто наслаждаюсь ею. И только во сне, в дурацком сне, я слабая и безвольная кукла для жертвоприношения.

На этот раз мне приснились крысы. Серые уродицы забрались на мой рояль, они ударяют своими крошечными лапками по клавишам, сначала у них ничего не получается, они страшно фальшивят, хотя инструмент настроен. Они о чем-то перешептываются между собой на языке, услышанном мной на обрыве, а потом берут нужные ноты и играют мне отрывок из Штрауса «Also Sprach Zarathustra**». Как им удалось воспроизвести симфоническую поэму, сама не пойму. Я бросаю в крыс учебником по кардиологии, от удара их становится больше, я в ужасе выбегаю на улицу и вижу одних крыс. Крысы полностью заполонили мой город у моря, от них нет спасения, я знаю, что они хотят выгнать меня к пропасти…

*****

- К нам в отделение поступило несколько больных с воспалением легких, у них уже вторые сутки высокая температура и увеличены лимфоузлы. - Мой наставник доктор Риго вводит меня в курс дела. - Кашель с выделением слизисто-гнойной мокроты, у других, наоборот такой знаешь, характерный розоватый цвет как «малиновое желе». Рентгенологическое обследование выявило лобарное поражение и инфильтрацию обоих легких. У меня есть подозрения на счет стафилококковой пневмонии. Возьми у них пробы мокрот и повторно сделай развернутый анализ крови. - На работе месье Карл никогда не подчеркивает, что мы самые близкие родственники. С тех пор как умерла мама, папа воспитывает меня один.

Отец очень требовательный начальник: за малейшую ошибку он отчитывает меня как школьницу. Доктор Риго - хороший специалист, но чересчур консервативен: другого такого скептика еще поискать. Папаша не верит ни в черта, ни в Бога – только лишь в науку. Ну, и в себя, конечно же. Па спокойно относится к моим ночевкам вне дома, не напрягает морализаторскими речами, не учит уму-разуму и не мечтает выдать меня замуж за знаменитого профессора, да и свою профессию я выбрала сама. Отличный у меня папаша – в общем. Кстати, вполне еще привлекательный и импозантный мужчина, на него заглядываются все медсестры, врачихи и пациентки в отделении, но папик непробиваемый как скала. Никогда в дом он не приводил женщину. Живем мы на улице Морэ, домик у нас двухэтажный и из-за персикового цвета напоминает кукольный. Я бы сделала его более современным, но после смерти мамы отец решил ничего не менять.

Несколько раз в неделю папик собирается с друзьями, пьет бренди, выкуривает несколько кубинских сигар, слушает джаз, рассуждает о политике, медицине и искусстве. Изредка ездит на загородные пикники или путешествует несколько дней в гордом одиночестве. Можно сказать: в чем-то он редкий чудак. А, сколько странных предметов в его спальне, начиная от мрачных книг в кожаном переплете и прекрасных репродукций Гойи и Босха до откровенной безвкусицы - уродливых языческих масок и глиняных божков. Отец почему-то терпеть не может, когда я без разрешения делаю уборку в его комнате. В бытовых вопросах с папиком крайне сложно.

*****

Вверенные мне пациенты - мужчина и женщина пятидесяти пяти лет, семейная пара. У месье Арну удалены гланды и было два перелома малой берцовой кости в юности, повышенный холестерин и первичная гипертензия. Месье заядлый курильщик.
Мадам Арну страдает мигренями, склонна к ипохондрии, придерживается строжайшей японской диеты, ее холестерин в норме, мадам вообще не курит и даже не пьет.
Пара бездетна. Генетических заболеваний у них нет.
Эдуар Арну стоически переносит лихорадку, он по-прежнему дымит в туалете форточку, хоть это и запрещено,  всячески нарушает режим и даже пытается со мной флиртовать.
- Я готов лежать здесь целую вечность, при условии, что Вы будете рядом.
Я давно привыкла к заигрываниям пациентов, я пропускаю его реплику мимо ушей, набираю в шприц антибиотик, выпускаю весь воздух, смазываю спиртом его тюленью задницу и хлопком вгоняю иголку в дубленую кожу. Не издав и «ойка», месье продолжает шутить о всяких пустяках: о занудной жениной диете, которая их двоих и привела на больничную койку, о скачках и самых фартовых лошадках, о каком-то молодежном фестивале. Последняя тема, по мнению месье, беспроигрышный вариант. На очередной «бородатой» шутке Эдуар заходится в приступе кашля, на безупречно-белом платочке остаются кровавые сгустки пенистой слизи, на лбу выступают бисеринки пота, резко постаревший Арну устало откидывается на подушки, озадаченно смотрит на меня и впервые задает серьезный вопрос.
- Мари, а это точно обычная пневмония? Мне кажется, что в грудь мне залили олово, а легкие дрожат как парусины от сильного ветра.
Мне приходится натянуто улыбнуться, пожелать месье хорошего дня и поспешно выйти из палаты.

****

- Представляете, Мари, я нашла у себя в подвале две дохлые крысы. Как странно,- подумала я, и позвала мужа. - Мы выбросили их на помойку, они были такие огромные, размером почти с кошку. Мерзкие создания! - все еще миловидная Луиза Арну, как и муж болтает без умолку. Ее щеки румянятся от нездорового жара, глаза горят слишком ярким блеском, бледная кожа на руках нереально прозрачна, видно каждую вену. Я в который раз осматриваю ее отечное горло, разросшиеся лимфоузлы, уплотнения становятся все тверже. Эти «шарики» внушают мне наибольшее опасение.
- Вы трогали их руками?
- Нет, что вы, я была в перчатках! Они уже даже начали разлагаться, если бы не запах, мы бы их не обнаружили. Давно нам пора заводить кошку, она бы вмиг слопала этих негодниц.

К ночи состояние мадам Арну ухудшается: диарея, рвота и резкий приступ диких спазмов в желудке. Температура стабильно подымается вверх, градусник зашкаливает, верхнее давление наоборот опускается вниз, амплитуда пульса при этом высокая, учитывая, что мадам все время лежит. Она уже не дышит, а хрипит как загнанное больное животное. Луиза становится крайне агрессивной.
- Мари! Закройте окно, на улице слишком шумно, эти дети так кричат, я не усну. Я хочу спать, просто спать! Закройте окно! – У больной начинаются галлюцинации, она пытается приподняться с кровати, но слишком слаба, чтобы встать. Окно, конечно же, закрыто, радиатор включен, на улице глухая ночь.
- Дайте мне таблетку! У меня мигрень, я же вам говорила! Дайте мне, этот чертов суматриптан! Не сидите как кукла! Я плачу страховку и хочу полноценного медицинского сервиса. – Луиза Арну не рассчитывает свои силы, хватается за горло; как удав ее душит новый приступ кашля. Я даю ей кислородную подушку, делаю инъекцию обезболивающего, молча, терплю ее упреки за свою нерасторопность. Наконец, она успокаивается и начинает дремать.
Ближе к утру Луиза умирает, антибиотик так и не подействовал.

Месье Эдуар из последних сил борется с лихорадкой, но его легкие курильщика, изъедены сигаретным дымом, как шерстяной носок молью. За сутки он тает в половину, я уже не узнаю крепкого мужчину с широким разворотом плеч – передо мной сгорбленный старик с потухшим взглядом. Чета Арну обратилась к нам слишком поздно. Даже не смотря на свою неопытность, я понимаю, все намного серьезнее, чем пневмония, да и туберкулез не может быть столь стремительным.

Больных становится все больше, мы ставим кровати в коридоре, теперь я хожу в костюме, напоминающем скафандр. Занятия в университете подождут: медперсонала катастрофически не хватает. Мокрота, которую мы взяли у каждого из пациентов, кишит чумными палочками. Власти закрыли город на карантин. Теперь я вместе с отцом и другими врачами живу в специально отведенном боксе: здесь даже уютно, есть вполне сносная комната отдыха, плюшевый диван, полированный стол, полка с книгами, санузел, маленькая кухонька.

*****

Глазами олененка на меня смотрит восемнадцатилетний Антуан Деко, один из моих подопечных. Еще три дня назад он был красив, как юный бог, теперь его кожа красно-пунцовая, лицо отечное, на шее и в паху вылупились уродливые яйца «бубонов». Я знаю, что это не профессионально, но я боюсь измерять ему температуру. Если вакцина не сработает, он протянет еще максимум двое суток. Из Германии мы ждем новую, самую совершенную формулу. Я ощупываю Антуана пальцами в стерильных перчатках, но даже сквозь латекс чувствую его молодое тело, секса у меня не было несколько дней и я испытываю совершенно неуместное в этой печальной ситуации возбуждение. Желать смертельно больного человека более чем кощунство. И хоть это неправильно я трогаю его совсем не как врач, я беру в руки по-настоящему его член и начинаю его ласкать, Антуан нисколько не возражает, по ходу ему самому это очень нравится. Я закрываю палату на ключ, снова подхожу к его койке, стягиваю штаны комбинезона, снимаю защитную маску и сажусь на него сверху. В любую минуту дверь могут отпереть, но мне все равно. В губы я его не целую, бедняжка бьется подо мной раненой птицей, судорожно сжимает мои бедра, хрипит какую-то сентиментальную чушь и слишком быстро кончает. Но я успеваю первой. На прощание я нежно треплю его спутанные волосы, надеваю комбинезон и выхожу из палаты.
Нет, не думайте, что я жуткая нимфоманка: все эти фантазии происходят лишь у меня в голове. Да и заниматься любовью с ним – смертельно опасно. Но я знаю, что малыш Антуан ко мне явно неравнодушен. Еще до больницы встречаясь со мной в городе, он всегда заглядывался на меня. Я обязательно спасу этого милого мальчика.

Сегодня у меня не хватает сил продолжить собственное исследование в лаборатории, я собрала мокроту нескольких пациентов с наиболее сложным течением болезни, вот только, не могу вспомнить, куда засунула вакуумную пробирку. Нужно все-таки начать пить витамины группы В и что-нибудь для мозгового кровообращения, в последнее время я стала жутко рассеянной. И все же куда я засунула эту стекляшку?
Приняв дезинфицирующий душ, я переодеваюсь в другую одежду, и  не поужинав и не дождавшись отца, раскладываю постель. Как же мне хочется спать! Просто глаза слипаются. Мне даже лень надеть ночную сорочку, я так и остаюсь в своем больничном халате, в котором хожу по боксу. За стеной оживленно гомонят мои коллеги, включен на полную мощность радиоприемник, но внешние шумы отошли на задний план, стерлись, я закутываюсь в плед и наконец, засыпаю. Сегодня и без снотворного, которое выписал мне папа.

****
Приторный запах мускуса, незнакомые люди силком стаскивают меня с плюшевого дивана, я ору как резанная, но, как и бывает во сне, никто меня не слышит. Словно тряпичную куклу меня бросают на заднее сиденье машины и везут к обрыву.
Я стою на самом краю, стоит им подтолкнуть, и я буду внизу. Но они почему-то не торопятся.
Полуночники поют гимн о вечной юности, что-то из мифологии, а потом неожиданно для меня сбрасывают с себя свои одеяния и предстают передо мной совершенно голые. Я не вижу лиц: на них карнавальные маски с перьями и стразами, телеса же умащены каким-то блестящим кремом. Полные молочные груди, едва заметные вишенки сосков на впалых торсиках нимфеток, анорексичные мышцы хлюпиков, гитарные изгибы бедер, обрюзгшие животы и отвисшие задницы, вяло болтающиеся члены с убогими мешочками мошонок, идеально пропорциональные приапы с могучей головкой и налитым похотью стволом. Вид обнаженных тел меня нисколько не возбуждает, а наоборот - вызывает отвращение. Мне уже не страшно, а смешно.

- Только очищение спасет наш город. Красота чистой юности, не оскверненная временем и материнством, настоящая женщина, а не пугливая девственница задобрит нашего Повелителя. – Разносит ветер чей-то приятный баритон. Голос мне до боли знаком. Говорящего я точно знаю, но откуда?
- Слава тебе, Повелитель! Слава! Слава! – адепты завывают, падают на колени, зачем-то целуют мне ноги, ползают по земле с закатанными глазами. Еще чуть-чуть и начнут биться в эпилептическом припадке.
- Вот идиоты, - непроизвольно вырывается у меня, я смеюсь в лицо этим «чернокнижникам», да и кто может меня по-настоящему сжечь или столкнуть с обрыва? Это просто бред, слишком живое мое воображение, постоянный недосып, стресс, работа на износ, неожиданное влечение к Антуану - нервы ни к черту.
Вышедший из толпы «человек-птица» снимает маску, и я не могу поверить в то, что это мой отец. Впервые в жизни я испытываю к нему ненависть.

- Бесполезно возражать, Мари, отступать некуда. Покорись и ты спасешь нас всех. Смерти не существует, это только фикция, переход. Ты и сейчас вечна. Он выбрал тебя сам. Все это не сон. У нас нет другого выхода, бог отвернулся от меня еще десять лет назад, я не верю больше в светлые силы. Я видел знак: вспышка чумы – предвестник конца света, спасутся лишь сильные. Повелитель говорил со мной, а потом указал на тебя.

Я возмущаюсь даже не оттого, что меня втянули в оккультную игру, меня поражает хладнокровие, с которым отец говорит об этом. Только душевнобольной может верить в реальность подобного бреда.
- Ты же врач! Как ты можешь участвовать в «черной мессе»? Какой еще повелитель? Я-то здесь причем?! Какая избранность? Вы, что съели все психотропные препараты, лежащие в больнице? Папа, опомнись, скоро у нас будет вакцина! Зачем человеческие жертвы? Наши пациенты поправятся!
Собравшиеся перешептываются, лицо отца наливается кровью, он впивается своими цепкими пальцами мне в шею и начинает душить.
- Ты все равно сделаешь, как я говорю. Я тебе приказываю! Сейчас ты опустишься на колени, поцелуешь мой перстень, выпьешь вот это, - указывает он на куб с каким-то пойлом.- Пройдешь обряд инициации и будешь для Него совершенно чистой. Становись на колени, быстро! Море смоет с тебя всю грязь!
Но я и не думаю слушаться своего безумного папочку и жалкую кучку его друзей-свингеров, начитавшихся мистической лабуды. С ума сойти можно: мой отец – медиум? Психушка по ним плачет!
- Отпусти меня, - сиплю я сдавленным горлом. - Или я должна умереть еще до ваших ритуалов?

Папаша ослабевает тиски своих щупальцев, злобно смотрит на меня, а потом идет в сторону заунывно завывающих «побратимов». Я перебираю в уме все возможные выходы из сложившейся ситуации, но ничего путного мне не приходит в голову. Пока руки у меня свободны, я хочу выкурить хотя бы одну сигарету, это меня немного успокоит.
В карманах халата у меня целые залежи всякого хлама. Среди конфетных оберток, спичек, записок и пачки сигарет, я нащупываю что-то гладкое и стеклянное. Пузырек? Нет, не пузырек. Это вакуумная пробирка! Именно та пробирка! С целой колонией чумных палочек! Как же я могла ее забыть положить в холодильник? Но это уже не столько важно.
Пока «паства» во главе с моим папашей заканчивают последние приготовления, суетятся как навозные жуки в куче дерьма, я отвинчиваю пробку своей стекляшки. Выпивший этот коктейль, заболеет легочной формой чумы. Даже через три-четыре часа он уже будет заражен. Эврика! Я беру кубок с ало-красным пойлом, которое все также стоит на импровизированном алтаре, выливаю в него все содержимое пробирки, встряхиваю. Теперь дело за малым.
- Я хочу знать состав напитка, что в нем? – подзываю я отца.
- Обычный кагор с афродизиаками это, чтобы ты расслабилась.
- Ну, так выпей первый, вдруг там отрава.
Нехотя папаша подносит кубок к губам, делает пару глотков, послушно проглатывает, цокает языком.
- Вот видишь, я не отравился.
- Уже, – говорю я и верчу перед его лицом пустым стеклянным пальчиком. - Знаешь, что там было, папочка? Yersinia pestis***!
Карл Риго падет своим все еще поджарым задом на траву, обхватывает голову руками, издает какой-то утробный звук, бьет себя по ляжкам, вертится волчком, словно в него бес вселился. Красно-пунцовая морда по мелкому дрожит, он пускает слюну, как олигофрен, скулит побитой сукой, смотреть мне в глаза он так и не решается. От былого «чернокнижного» пафоса не осталось и следа. Мог бы он меня задушить, конечно, мог, но почему-то этого не сделал. Он даже не дал команды «фас» своим шавкам. Ритуальное представление завершилось, адепты разбегаются, кто куда. Я оставляю отца одного, готова поспорить с вероятностью пятьдесят  на пятьдесят, что прямо сейчас он прыгнет в пропасть. Нет, все же не прыгнул.

****

Когда у отца появляются первые признаки лихорадки, я сама наблюдаю его в больнице. Новейшая вакцина, прибывшая к нам из Германии, творит настоящие чудеса: она прошла испытание в нескольких странах, у нее минимум побочных эффектов и главное – она действует даже на мутировавшие штаммы чумы. Синтезировал ее совсем молодой ученый из Бремена.
Читатель, конечно, задается вопросом, как в современном европейском городе могли произойти, описываемые мной события. Все просто: порт, грузовые перевозки в страны Третьего мира, матросы, не проходящие нормального медицинского обследования, затхлая вода, крысы, обитающие в трюме, вечная антисанитария. За десять дней своего существования несколько блох хenopsylla cheopis**** из какого-нибудь забытого Богом азиатского аула, успевают паразитировать на большом количестве грызунов, распространяя инфекцию за сотни тысяч километров. Я уже не говорю о дальнейшей передаче ее воздушно-капельным путем между зараженными и здоровыми людьми.

Как только Антуан выписался из больницы и пригласил меня на первое свидание, я разжаловала своего любовника. Без сожалений и шумных истерик Люсьен отчалил на поиски новых приключений. Надеюсь, у него все сложилось хорошо. Мы давно приелись друг другу, но все равно я вспоминаю о нем с теплотой. Сейчас у меня совершенно другая любовная история, полная ярких красок и впечатлений.

Отец находится на принудительном лечении в психиатрической лечебнице в Швейцарии, муниципалитет похлопотал о достойном его содержании. Раз в месяц я навещаю его, но папа меня не узнает.
Месье Риго добросовестно соблюдает больничный режим, часами гуляет в саду, ухаживает за фруктовыми деревьями и помнит лишь обрывки своего прошлого. В наши редкие встречи отец всегда счастливо улыбается, расспрашивает меня о совершенно незнакомых мне людях, рассказывает разные небылицы. Иногда его взгляд становится ясным, на лицо ложится тень печали, он берет меня за руку, долго смотрит мне в глаза. Мне невыносимо жаль самого близкого мне человека, но помочь ему я ничем не могу. Как врач я знаю: к нормальной жизни он никогда не вернется - болезнь прогрессирует. Иллюзорность всего происходящего, бесплотные фантазии, смещенные образы, стертая граница реальности и выдумки – вот, что составляет новый мир некогда блестящего ученого. Как обрел себя скептик в секте, поклоняющейся темным силам, как ярый атеист стал язычником и невеждой, как врач от Бога полагался на милость потустороннего, как любящий отец готов был принести в жертву свою дочь – для меня до сих пор загадка. Как говорится, каждый сходит с ума по-своему.

*****

Уже ближе к вечеру, я сажусь в поезд, достаю не обременяющую смыслом книгу, которую так и не открою и даю волю слезам. Я не обращаю внимания на удивленные взгляды других пассажиров, их участливое щебетание, отказываюсь от предложения выпить чаю или сладкой воды.
Железные километры дороги, стук колеи, прекрасные пейзажи за окном, разлогие сельские склоны, заснеженные горы, игрушечные дома, сменяются изгибами мостов, жужжанием подземки, суетливостью мегаполиса, остроконечными шпилями телебашен, коробками торговых центров. Где-то вдалеке плещется пеной море, хранящее на своем дне миллионы чужих тайн. Бездна, поглотившая все мои страхи и ночные кошмары. Волна, смывшая все мои песочные замки. Жестокая злая стихия, забравшая все самое дорогое, что у меня было. Прибой, выплюнувший на берег новую меня и подаривший совсем иное счастье. Чумное, сумасшедшее, изменчивое, такое свободное море.
Я вспоминаю до мельчайших деталей все события той ночи, прохожу заново все круги своего маленького ада. Я стою на самом краю обрыва, вглядываюсь в манящую меня пропасть, но она не принимает меня. Ей совсем не нужны такие глупые жертвы.
Я плачу, пока мне не становится легко, совсем легко. Я открываю окно, высовываюсь наполовину, машу рукой проезжающему мимо экспрессу, даю ветру высушить мои слезы, поправляю прическу, заново рисую лицо. Через несколько часов я буду дома, я поцелую в губы Антуана, стану по-женски мягкой, податливой, нежной. Я растворюсь в совершенно другом море и забуду ровно на месяц, что за стенами швейцарской лечебницы томится, как рыба в консервной банке мой отец. Все-таки я плохая дочь.

Medico della Peste* - лекарь чумы
«Also Sprach Zarathustra**» - «Так говорил Заратустра»
Yersinia pestis*** - возбудитель чумы, чумная палочка
Xenopsylla cheopis**** - один из самых опасных видов блох (Pulicidae), переносчик чумы