ПОЗДНО. ТЕМНО.
Поздно. В комнате Владимира Ильича за тюлевой занавеской встала черная тьма. В доме напротив над подъездом окна погасли. Наступила ночь.
Ленин отложил перо и встал из-за стола. Сделал три шага. Комната маленькая, но он любил пошагать.
…Книга его звала русских рабочих к революции.
Еще никто никогда не обращал к русским рабочим таких смелых призывов.
М.Прилежаева. «Первая книга».
Поздно. Темно. В отдельной кабинке ресторана «У Ильича» – тьма. Все давно разошлись. И только в этой кабинке №6 кто-то бормочет, шелестит бумагой, изрыгает проклятия. Наверное, это крысы. Или мыши. Нет. Это Ленин! Он не поймет, почему темно. Долго думает над этим. Путем долгих логических измышлений и софистических парадоксов, делает вывод, что пришла ночь. Нужно размяться. Встает. Делает легкую гимнастику в полускрюченном состоянии. Кабинка очень мала. Лысиной Ильич упирается в потолок. Локти слегка разводит в стороны. Чуть-чуть раздвигает колени и шевелит пальцами на руках и ногах. Пытается выпрямить спину. Больно ударяется копчиком о заднюю стену кабинки. Чуть не ломает себе шею. Ну ничего. Он привык. Теперь можно немного пошагать. Ать-два, ать-два, левой-правой, левой-правой. «Мы пойдем дгугим путем, мы пойдем дгугим путем!» – приговаривает Ильич. Набив коленками подбородок, решает, что размялся достаточно.
Вдруг кто-то стучит в дверь. Ленин машинально глотает массивную медную чернильницу. Глотает ее. Входит Дзержинский. Включает свечку Николая П. Стучит Ленину по спине. Чернильница выпрыгивает. Из горла.
- Ай-яй-яй, - бормочет Феликс, - Владимир Ильич, вы же среди своих!
- Пгивычка, батенька, - отплевывается чернилами Ленин, - в следующий газ, Эдмундыч, гаспорядитесь, пусть мне сделают чегнильницу из хлеба, из такого, чтоб поподжагистей и желатьльно из чегного. Люблю, батенька, черный хлебушек.
- Сделаем, Владимир Ильич. Половину Москвы перестреляем, а сделаем.
- Ах, опять вы со своим чегным юмогом, Эдмундыч. А я вот тут, пока вас не было, начал книжку писать. Думаю, «Капиталом» назвать.
- Такую книгу уже Маркс написал.
- Магкс? Кто такой? Почему не доложили? И вообще, что вы меня все вгемя учите?! Нахал!.. Что делать? Что же делать? Хм, пожалуй, недугственное названьице для моего гениального пгоизведения. Да, так и назовем.
- Но Владимир Ильич, такую книгу уже Чернышевский написал.
- Чегт! Опять вы меня достаете! Гасстгеляйте этого Чегнышевкого! Пусть он не сбивает с меня геволюционный пыл!
- Ильич, это невозможно. Чернышевский уже умер.
- Повезло, итить его через итить! – и Ильич выдал такой ассортимент помойных слов, что Дзержинского тут же стошнило.
- Пгекгасно! – порадовался за него Ильич. – Меня посетила идея. Я буду газговагпвать с габочими на их языке, хоть вам он и не нгавится. Но габочии меня поймут. И книга моя станет, как это говоргил Уэллс, бестсеггегом. А назову я ее «Мать-перемать!»
Джержинский причитает: «О матка Боска!» Стонет и закрывает лицо руками.
- Что, батенька, - недоумевает Ильич, - сильно длинно? Ну тогда пгосто – «Мать!»
Свеча догорает. Поздно. Темно. Ильич скрипит пером по бумаге. Нервничает, бормочет: «Ну когда же эти капиталисты изобгетут шагиковую гучку…»
Дзержинский задремал.
Ского утго. То есть, скоро утро. Вот-вот прийдет хозяин ресторанчика по кличке Горький и выгонит из кабинки №6 двух пламенных геволюционегов, тьфу ты, революционеров.