Дурачок Шошо со всех ног кинулся в деревню. Первый, кого он встретил, был дед Мардон. Дед косил траву на своем лугу. Так ста-рательно косил, так чисто и неспешно, что, покуда он добирался до края поля, трава за его спиной успевала вырасти до второго укоса.
Дед Мардон поднял голову и удивленно взглянул на испуганного Шошо.
— Померла,— выдохнул Шошо.
Дед Мардон отложил серп в сторону, сложил ладони для молит¬вы: «Да простятся ей трехи, да будет ей место в раю».
— Кто умер? — тихо спросил он.
— Корова Рыжего Яздона. Поганой издохла.
— Храни тебя Бог, дурачок,— пробормотал дед Мардон и снова взялся за серп.
Шошо побежал дальше. Рыжего Яздона он нашел на колхозной меже — тот растянулся на траве, натянув на голову ватный халат. Та¬ков был его обычай: если жена поручала ему дело не по душе, или у него не ладилась торговля на базаре, или он продешевил товар, или, поссорившись с кем-нибудь, потом раскаивался... он забивался в укромное местечко и ложился, натянув на голову свой ватный халат. Вот и сегодня он сбежал сюда от ворчания жены — его жена не мо¬гла не брюзжа прожить и дня,— растянулся на траве и немного по¬мечтал: дескать, хорошо бы, коль зазеленели бы эти пожухшие травы на межах, или полил бы весенний дождик и превратил весь мир в зе¬леные луга, или хотя бы сель смыл вот этот шаткий мостик и избавил меня от обязанности отводить корову в те дали.
Дело в том, что жена каждый день чуть свет будила его от слад¬кого сна, вручала ему коровью привязь и отправляла на другой берег реки, а спустя час, вспомнив о корове, заставляла Яздона вернуться туда и перевести ее на новое место. И Яздон, выйдя из дому, садился на этой вот меже. Сидел и меч¬тал...
Но пожухшие травы не зеленели, дождь не лил, сель не шел... Тогда-то Рыжий Яздон растягивался на меже, натянув на голову свой ватный халат.
В селении его прозвали Яздон-Мечтатель, ибо он только мечтал и ничего не делал, а жену его — Черная Ороста, ибо, начав браниться, она в мгновение ока, на одном дыхании .успевала очернить своего вра¬га и весь его род до седьмого колена. Бели она замечала, что кому-то весело, то искала повод разбередить у весельчака старые ра¬ны, донимала его беспочвенными попреками и не успокаивалась до тех пор, пока ей не удавалось подсыпать ему соли в рану. Будь в ее силах, она и солнце облила бы грязью... Иногда ей не удавалось оты¬скать повода для ссоры — тогда она неделями мучилась и наконец поднималась на крышу и там, не желая допустить, чтобы ее враги жили в свое удовольствие, простирала над деревней руки вроде ост¬рых клинков и единым духом выпаливала все грехи, совершенные ее врагами с пеленок и до сего дня, и только тогда спускалась вниз... Потому-то многие сомневались, В1 здравом ли она уме.
Шошо помедлил, прочистил горло. Яздон шевельнулся, приподнял¬ся, наконец, сел и только потом воззрился на Шошо: поднял голо¬ву — может, он с неба свалился? — прощупал взглядом землю — мо¬жет, вырос из-под земли?
— Ну-у? — выжидательно протянул он, только мог и не говорить, ибо Шошо уже набрал полную грудь воздуха, чтобы выпалить все еди¬ным духом, как Черная Ороста.
Однако Яздоново «Ну-у?» умерило его пыл.
— Ты хорошо привязал корову или нет?
— Ну?
— Переводил ее на новое место или нет?
— Ну?
От «нуканья» Яздона Шошо смешался и сказал:
— У Разрыв-Валуна твою корову задрали волки, вот тебе и ну!
— Ну? — повторил Яздон-Мечтатель и вдруг, ахнув, вскочил с ме¬ста, разом побледнев, как полотно.— Поклянись!
— Ей-Богу!
У Яздона-Мечтателя подкосились ноги, и он бессильно опустился на землю, представив себе Черную Оросту, рвущую на. себе волосы, с исцарапанным в кровь лицом.
Яздон-Мечтатель имел много больших и маленьких желаний, но была у него одна заветная мечта, о которой никто не догадывался. Он мечтал превратиться в воробья, мечтал летать, мечтал попасть в какой-нибудь теплый край; ему хотелось, чтобы в том краю всего бы¬ло вдоволь, чтобы он мог там досыта наесться, а потом вздремнуть на мягком холмике под теплым солнышком и чтобы никто не нарушал его сон. Чтобы в том краю не было табачных полей, не было брига¬диров, не было коров, не было Черной Оросты, чтобы он там был сам себе дарь, сам себе указ...
Это была его детская мечта, только в детстве были другие «не»: чтобы не было учителей, не было уроков, не было ни домашних дел, "ни полевых работ. Другие свои сердечные желания он каждый день, дополняя новыми подробностями, откровенно и без утайки рассказы¬вал людям. И эти его байки давно опостылели воем. Но никто не до-гадызался о самой главной его мечте.
Сейчас, сидя без сил на колхозной меже, Яздон-Мечтатель поза-Выл обо всех своих желаниях, кроме главного. Да разве это жизнь, жогда твою корову, купленную за тысячу рублей, скопленных за три года, средь бела дня загрызает волк и, не сказав «спасибо», удирает, оставив тебя в когтях великой беды по имени Черная Ороста? Вдруг Яздону почудилось, что с Верхнего Конца донесся вопль Оросты. Да что это за жизнь, если корову сожрал волк, а Ороста за это загрызет его самого да еще обвинит его в существовании такого едока, как волк? И что это за жизнь, когда в селении есть по мень¬шей мере сто коров, а волк будто нарочно искал, нашел и разорвал именно его корову?
Ороста приближалась, громко причитая и черня весь род своего обжоры до седьмого колена, кляня свою несчастную долю за то, что ей достался такой муж: да разве мужчины на свете перевелись, или звезда Яздона скатилась с небес, или мои глаза были слепы? Жаль,, попусту прошла моя молодость — так и не увидела я светлого дня; жаль, понапрасну увяла моя красота — так и не изведала я ласки; жаль, по ветру развеялись мои мечты — так и не сбылись они...
Рыжий Яздон имел две руки и две ноги, но сейчас, казалось, ра¬зом лишился всех своих конечностей; он был высок, статен и привле¬кателен, но сейчас, казалось, весь истаял от унижения и бессилия и показался сам себе таким ничтожным, что вдруг превратился в воро¬бья. Это превращение было столь внезапным и неожиданным, что он остолбенел и довольно долго оставался недвижим. Потом пришел в себя, расправил перышки, вспрыгнул, захлопал крылышками и... поле¬тел. Сел на ближайший плетень и уже хотел было сказать Оросте, что¬бы смутить ее, несколько крутых и едких слов — она как раз шла ми¬мо, проклиная Яздона и весь его род до седьмого колена,— но ничего другого, кроме «чик-чирик», он не смог выжать из себя. Это расходи¬лось с его душевным желанием, так сильно расходилось, что его во¬робьиное сердечко бешено заколотилось, ножки ослабли и он чуть бы¬ло не свалился с плетня.
Ороста же, дойдя до облюбованной Яздоном межи и не обнару¬жив его на месте, но узнав сиротливо лежащую одежду, заголосила и запричитала, решив, что муж утопился в реке. Она простила волку его вину и даже готова была преподнести ему и теленка — с услови¬ем, что Яздон не утопился, а притаился где-то,— упоминала лучшие качества Яздона — услышав о себе такое, он пожалел, что превратился в воробья,— и звала его, умоляя не ребячиться.
Из ближайших домов стали выглядывать люди и заспешили к ме¬же, спрашивая, что случилось. Фармон Мурод успокаивал Оросту: дескать, такой смельчак, как Яздон, не мог утопиться, он скорее все¬го притаился где-нибудь, намочив от страха штаны. Яздону нелегко было выслушать такое оскорбление в свой адрес, но сейчас у него не было иного выхода, как несколько раз возмущенно прочирикать от обиды.
Однако Ороста все причитала и причитала, прижимая к лицу одежду Яздона, и людям не удавалось успокоить ее. Потом встрево¬жились и они, не зная, куда мог запропаститься совершенно голый Яздон. Четыре человека пошли вниз по берегу реки, другие отправи¬лись прочесывать окрестности, но и следа пропавшего Яздона не на¬шли...
Ороста, сидя на террасе своего дома, положив перед собой одеж¬ду Яздона, голосила на всю деревню. Соседки, пришедшие утешить ее, видя, как она убивается, вспомнили собственные горести и беды и, обхватив плечи Оросты, громко голосили, облегчая себе душу.
Яздон наблюдал вое это из-под стрехи террасы и нетерпеливо чи¬рикал. Поднятая им суматоха принимала серьезный оборот. Что там ни говори, а он и думать не думал, что жена будет так убиваться по нему, и, видя сейчас, как она горюет, он бился клювом о столб терра¬сы, раскаиваясь в своем поступке.
К полуночи соседки разошлись одна за другой, и Ороста осталась одна. Осталась одна и облегченно вздохнула, выбранила своего мужа-неудачника, потом поставила чай, принесла кайлу*, которую даже-Яздону не давала — берегла для гостей, и с аппетитом начала есть. С таким аппетитом ела, что Яздон вспомнил, что у него во рту давно не было и просяного зернышка.
Яздон опешил, словно его окатили холодной водой. Он был рад, что оборотился в воробья. Завтра на рассвете он улетит в какой-ни¬будь теплый край. Туда, где всего вдоволь. Где можно досыта поесть,. а потом вздремнуть на мягком холмике под теплым солнышком, и никто не нарушит его сон. Сам себе царь, сам себе указ. Подальше, от этих лживых людей!
Близко мяукнула кошка...
Беднягу Яздона б-росило в дрожь: как мог он забыть о врагах во¬робья, теперь уж надо быть настороже. Покуда ты был Яздоном, ты мог пинком отбросить кошку, а теперь ты воробей и для нее лишь — лакомый кусочек. Яздон успокоился только тогда, когда убедился, что убежище надежно защищает его от когтей кошки.
Ороста проснулась с петухами и захлопотала о завтраке. «Знает, что весь день будет притворяться опечаленной и не возьмет в рот ни крошки»,— с досадой подумал Яздон. Разумеется, хорошенько поев, Ороста убрала скатерть, вышла на террасу и начала голосить. Услы¬шав ее причитания, одна за другой приходили заспанные соседки и присоединялись к ней, но, так как было еще темно и их слез никто не мог увидеть, они только причитали, слез же не проливали: слезы они берегли для дня. I
Яздон видел все это из-под стрехи, и обида его росла, а в душе крепло желание побыстрее покинуть это селение и оказаться в каком-нибудь теплом краю. Подальше от лживых людей!
С первыми лучами солнца он уже летел над деревней, вдоль до¬роги, и чирикал.
Оставив деревню далеко позади, он опустился на валун, распра¬вил свои перышки и хотел уже насладиться солнечным теплом, как вдруг его накрыла чья-то тень, его опахнуло резким ветром — и очнулся он уже в воздухе, в цепких когтях кречета. Кречет так крепко держал Яздона, что у того трещали косточки, дыхание сперло, и в эту минуту он тысячу раз пожалел, что превратился в воробья, попреки и грызня Оросты показались ему целебным бальзамом, а его, Яздоно-во**, житье — райской жизнью...
Кречет сел на край пропасти и клюнул Яздона в голову. Да так клюнул, что Яздон с воплем из воробьиного перешел в свое естест¬венное обличье и нашел себя сидящим на меже, а Шошо— удивлен¬но взирающим на него.
Рыжий Яздон, по прозвищу Мечтатель, отчаянный храбрец, на¬брался смелости и спросил у Шошо, глядевшего на него во все глаза:
— Говоришь, корову волк разорвал?
— Да, у самого Разрыв-Валуна...
— Ну и черт с ней, не переживай!
Сказав это, Яздон снова растянулся на меже, натянув на голову свой ватный халат.
* Кайла — жаренное кусочками мясо, залитое жиром. ** Яздон — Бог, Господь.