Ты вот говоришь, что все это вздор, а ты раскинь мозгами — кто понесет твой гроб?! Наша оплошность в том, что над этим вопросом мы задумываемся тогда, когда нужды в этом уже нет. Вот возьми то¬го же покойного Дуста. Увидел Смерть на пороге собственного дома и перепугался, устроил угощение, чтобы просить у людей отпущения грехов. Да никто не пошел к нему. Тогда он сам пошел по домам, словно нищий, что просит кусок хлеба, и умолял простить его грехи. Люди не злопамятны, простили его. Ты скажешь, что умер он мирно, со спокойной душой? Боюсь, что это не так, что не умер он тихо и спокойно. Ибо грехи и после смерти не дают нам покоя, даже в ту тесную келью являются, обернувшись червями. Чем больше грехов у человека, тем больше «гостей» заявляется к тему, мой друг. Пом¬нишь гибель Дамдора? Морозным зимним днем сорвался он с обры¬ва и умер, со страху умер, приняв собственную собаку за егеря. По-твоему, это была собака? Ну конечно, нет. Это были грехи Дам¬дора, которые потянулись следом за ним. В такой морозный день по¬тянулись, что, кроме грехов и их владельца, никто в горы не отва¬жился бы пойти.
Наши грехи всегда тянутся за нами: то в обличье собаки, то в обличье дурной жены... Мы утешаем себя, что они — то есть грехи наши — куда-то запропастились и забылись, а они тем временем пре¬следуют нас и однажды, схватив за край одежды, возопят: ты нас сотворил, так не забывай об этом!
Предположим, в один прекрасный день вот этот стоящий здесь твой покорный слуга с незавидным прозвищем Холдор-Сороколгун внезапно умрет, — сохрани Бог, скажешь ты, и я то же самое скажу, но привожу тебе как пример, чтобы вопрос был яснее для тебя,— кто, по-твоему, понесет мой гроб? Ты скажешь, что в крайнем случае придут, чтобы защитить свою честь, двое-трое родных и близких, да завернут в саван, да кое-как отпоют, да отнесут и засунут в могилу. Хорошо, а если, скажем, не найдется двух-трех благородных людей, которые понесут гроб, тогда наймут машину, как вошло в обычай- в городах, и мой гроб на машину... Эх, да что это я говорю? Откуда в Сармаддехе машине взяться? Ладно, а чем же плоха арба? Эге-ге, если надумаешь писать историю арбы, получится пять-шесть книг. Да толстых-претолстых книг, таких толстых, что едва выдержит арба, за¬пряженная крепким ослом. Стать мне камнем, коли вру, стать мне прахом... хм, хочешь верь, хочешь нет, но, проснувшись сегодня поут¬ру, я поклялся самому себе, что никогда больше не произнесу этой клятвы и врать тоже не буду. Вообще-то врать я не люблю, хотя и прозвали меня Сороколгуном. Коль ты мне друг, признаюсь, люблю только немного преувеличить. Хотя, по-моему, правда без лжи... тьфу! без преувеличения все равно, что арба без осла. Хочешь верь, хочешь нет, но это так. Как невесту без нарядов не выдают замуж, так и правдой без преувеличения не удивишь собеседника. Например, если скажешь, что самолет, выпустив колеса, приблизился к месту посадки, эти твои слова войдут в одно ухо слушателя и, подобно самолету, вы¬летят в другое и сгинут — будто их не было. Если это же предложе¬ние скажешь по-другому: самолет, подобно аисту, свесив ноги, прибли¬зился к своему тнезду — посадочной полосе, тогда твой собеседник разинет рот и навострит уши...
Коль ты мне друг, вернемся к нашей теме. Итак, я умер, — сохрани Бог, скажешь ты, и я то же самое скажу,— а двух-трех гро-боносителей не нашлось, тогда какой-нибудь доброхот возьмется ис¬кать арбу и явится к тебе. В деревне ни у кого, кроме тебя, арбы нет. Ты целый год трудился, чтобы смастерить ее, поэтому бережешь и ни¬кому не даешь ее, ибо человек таков, что, если одному дашь, для дру¬гого это будет предлогом попрекнуть: почему, мол, такому-то дал, а мне не дашь. Помню, как-то раз взял ее у тебя взаймы Шери Хол и сломал колесо, так ты ему за это чуть голову не разбил. Правда, в виде исключения иногда арбу даешь мне, да и не дашь —не обижусь, но, поскольку доверяешь, уважая дружбу, я тебе признателен и доро¬жу твоим доверием. Потому-то, услышав, что твоей арбе выпало на долю везти гроб односельчанина, к тому же твоего приятеля, ты не откажешь и, может быть, во имя дружбы, засучив рукава, сам сядешь на арбу и возьмешься за поводья, ибо, как поет один певец, это собы¬тие когда-нибудь свалится на голову каждого из нас. По моим наблюдениям, в день смерти своего знакомого, родствен¬ника или односельчанина люди собираются все как один, засучивают рукава и каждый старается услужить чем может. Чем добрее был покойный, тем больше народу приходит, и чем дурнее — тем меньше. Вообще-то у нас покойник не остается беспризорным, мой друг, ибо пока что мы не забыли о чести и достоинстве.
Однако история моей смерти — сохрани Бог, скажешь ты, и я то же самое скажу — примет исключительный оборот. Так как все при¬выкли к моим небылицам... хм, преувеличениям, то и весть о моей смерти люди примут за преувеличение и не поверят, что на сей раз жребий Судьбы выпал Холдору-Сороколгуну. И потому тот самый доброхот приведет арбу, на нее погрузят мой гроб и повезут через де¬ревню. Сармаддехцы из-за оград и с крыш домов 'будут с изумлением глазеть на это необычайное шествие, ведь где это видано, чтобы в Сармаддехе гроб везли на арбе?! Хочешь верь, хочешь нет, но такой диковины история Сармаддеха не припомнит! Опять лгу? Нет, говорю голую, суровую правду. Люди порой такое сотворят, что никакой Сороколгун не сможет ни выдумать, ни сочинить, ни рассказать. На¬пример, ты уверен, что невозможно пить нефть вместо воды и жечь воду вместо нефти. Но человек, мой друг, пьет нефть и жжет воду!
Иногда услышишь какую-нибудь историю и ни за что не поверишь, что это правда, даже если приведут тебе сто доказательств. Ибо ни одна ниточка твоего мозга — а твой мозг имеет столько нервных воло¬кон, что если из них сплести нить, то ею можно опоясать всю Зем¬лю, — не соглашается с тем, что так бывает. Ты ведь слыхал историю Мардона? В старину был такой человек среди богатеев Сармаддеха. У него было много отар овец, но в счете он был слабоват. Знаешь, как Мардон подсчитывал своих овец? Камушками! Стать мне камнем, коли вру, стать мне прахом, коли вру!...Хм, стало быть, сероватый ка¬мушек он считал за серую овцу, да красноватый камушек — за ры¬жую овцу, да темный камушек — за черную овцу... В нишах его дома вместо подушек и одеял были сложены мешки с этими самыми камня¬ми, и он то и дело, вывалив, считал их и сбивался со счета, сбивался со счета и снова считал. Если помирала какая-нибудь овца, а пастух успевал зарезать ее и притащить в деревню, он трясущимися руками вытаскивал из мешка камушек того цвета, какой была овца, овцу бро¬сал в котел, а камень — в реку, чтобы грядущая беда пала на этот ка¬мушек, и была унесена как можно дальше речною водою, и в той да¬ли творила все, что ей под силу: пускай уничтожит целую отару или хоть сто отар!
Разве можно выдумать такое? Нам с тобою подобное и за сто лет в голову не придет. А самое удивительное — история его смерти. Рас-сказывают, что два-три шутника выкрали его мешки, а он, узнав об этом, завопил: «Убили! Разорили! Моих овец похитили!» И умер от потрясения. Теперь окажи, задумывался ли этот сармаддехский богач о смысле своей жизни и спрашивал ли себя: «Кто понесет мой гроб?» Да, недаром говорят, что ты носишь голову на плечах, думая, что это тыква! Я тоже полагаю, что, если бы он задумывался, не постиг бы его такой конец. Между прочим, покойный дед Бахром был копией Мар¬дона: какую бы старую бросовую вещь он ни находил, все тащил к се¬бе домой — в хозяйстве, мол, пригодится. Помнишь, с каким трудом выманили у него ребята старую соху для школьного музея? Не это удивительно, а удивительно то, что в день смерти в его доме нашли все, что угодно, но не нашли двух метров ткани «a саван, чтобы за¬вернуть его тело, прежде чем положить в гроб. В тот ящик, который подводит итог всей жизни и соединяет бытие с небытием. Древние рассказывают, что Александр Македонский, умирая, завещал, чтобы его руки выпростали из гроба, дабы все увидели: он ничего не уносит с собой. Уловил суть? Значит, мир завоевал, но покидает его с пу¬стыми руками...
Коль ты мне друг, вернемся к моему гробу, который погрузили на арбу и повезли через всю деревню. И моя старуха, главная повитуха Сармаддеха, благодаря которой у всех есть дети, но сама она оста¬лась бездетной, усердно плача и причитая, пойдет за арбой. К слову должен тебе сказать, что эта женщина, как будто бы нет другого паст¬бища, выбрала то самое, что находится за кладбищем, и я, злосчаст¬ный, вынужден ее поклажу и узлы с соленым сыром и пресным айра¬ном возить взад-вперед по этой извилистой изрытой дороге. С ослом было бы легче управиться, да нужно сделать десять ездок, а с арбой один раз съездишь — и с плеч долой. Может, ты скажешь, что она не будет плакать, да и обычай не велит женщине за гробом идти. Не страшно, если плакать не будет, и что за гробом не пойдет — тоже не беда. Но она будет плакать и за гробом пойдет, ибо для нее я был неплохим мужем. Сам ты, что носишь голову на плечах, полагая, что это тыква, сам ты подумай. Мог я развестись с ней и взять себе дру¬гую жену? Мог. Но я этого не сделал. В чем виновата бедняжка? Что ж, сказал я себе, не уберегла она здоровье смолоду. Разве мы сами его берегли? Разве тогда мы думали о том, кто понесет наш гроб? Нет, конечно! Ибо покуда не споткнешься, хорошенько под ноги и не посмотришь. И вопрос «Кто понесет мой гроб?» не встает так ясно и остро, как в день чьей-либо смерти. Люди рождаются одинаково, в одних и тех же муках, но каждый умирает по-своему и от собственно¬го недуга. Один уходит, подобно деду Шодмону, потому что настает его последний срок, другой покидает свет совершенно здоровым, как дед Кучак и старуха Нохид, третий умирает от несчастного случая, сорвавшись, например, как Дамдор, в пропасть, четвертый... вот чет-вертый, мой друг, умирает, подобно утопающему в море надежд хва¬таясь и цепляясь за травинку на берегу жизни, ибо-в свое время не подумал о последних мгновениях своего земного пути, не спросил се¬бя: «Кто понесет мой гроб?»
Короче говоря, мой гроб повезут на арбе через всю деревню, и сармаддехцы будут взирать на это диковинное шествие — кто с удив-лением, кто с любопытством, кто с сочувствием... Что ни говори, я был не таким уж плохим человеком, чтобы мой гроб оставили без -присмотра, хотя и стяжал я дурную славу благодаря кличке Сорокол-гун. Увидев, что смерть Холдора — правда без какой-либо... хм, без преувеличения, сармаддехцы один за другим присоединятся к диковин¬ной процессии.
«Караван» выйдет из деревни, и как только он выйдет из деревни, должен будет переправиться по шаткому мосту через Ка^круд и вый¬ти на дорогу, что ведет к кладбищу. Мосточек не так уж плох, спокой¬но выдержит осла с арбой, и только один 'вытирающий из скалы вы¬пуклый камень немного опасен. Разве мало навьюченных ослов, на¬толкнувшись на него, полетели в речную пасть? Потому-то всякий раз, как веду твою арбу этой дорогой, я бываю очень осмотрительным, ведь недаром говорят: имущество людей — кровь людей.
Но, оказывается, мой друг, пока осел не поступит по-ослиному, его ослиная натура не успокоится! В верности этого изречения я се¬годня убедился еще раз. С того самого дня, как человек прикрепил седло на спину онагра и стал понукать его палкой, повторяя «Ты — осел! Ты — осел!», этот бедолага превратился в конце концов в осла. Если для пробы оседлать кого-нибудь из людей и, то и дело понукая, говорить ему «Ты — осел! Ты — осел!», то и он, без всяких сомнений, начнет лягаться и реветь по-ослиному. Уловил суть? То есть это наша ъина, что такой прекрасный, да пригожий, да свободный зверь, охоту на которого сам Бахрам Сасанид считал царской привилегией, превратился в такую неуклюжую да бестолковую и вислоухую скотину. Поэтому осла за ослиное упрямство мы не можем осудить и послать на виселицу. Короче, какая ослу разница, чей гроб он везет — Холдора-Сороколгуна или Александра Македонского? Все равно упрется он в тот самый скальный выступ, точь-в-точь так, как сегодня уперся. И тогда нужен другой осел, дабы он собственными глазами увидел это ослиное упрямство и усвоил мораль; ибо тот, упиравшийся, осел ни в какой морали уже не нуждается. Так слушай, коль ты мне друг,— сначала мой гроб, а затем и арба с ослом полетят прямо в пучину... А что ты так побледнел? Скажи правду, арбу с ослом тебе жалко или мой гроб, исчезнувший в реке?!
Знаю, знаю, ты человек великодушный и не станешь сокрушаться из-за пустячных материальных убытков. И потому — погляди на могу¬щество Божье — мой гроб вместо того, чтобы угодить прямо в водово¬рот, шлепнется чуть поодаль, на прибрежный песок. Остолбеневшие .люди и не знают, что предпринять. Наконец кто-нибудь опомнится и окажет: а в чем, мол, вина этого бедняги, что ему выпала такая стран¬ная доля? Да-да, скажет он, в чем же грешен этот бедняга, если не считать, что порой он говорил правду, приукрашивая ее выдумкой? Уловил суть?
Четверо, спустившись вниз, поднимут гроб наверх, четверо других поспешат заменить их: и, чередуясь таким образом, меня доставят в страну безмолвия, положат в келью вечного покоя и засыплют зем¬лей. Рядом с множеством других холмиков в том краю, откуда нет возврата, появится еще один. В эту минуту кое-кто, глядя на этот но-ный холмик, испустит легкий вздох, как будто исполнив тягостный, но неизбежный долг, а кое-кто волей-неволей задумается над конечным вопросом собственного существования: «Кто понесет мой гроб?» Ибо человеку не хочется, попав в келью безмолвия, вот так, безымянно и бесследно, исчезнуть. В старости смерть пугает человека и кажется зловещей. Однако этот конечный пункт всего нашего земного пути не¬избежен, как закон жизни и природы. Каждый, кто понял это, до¬стойно встретит свою смерть. Одним словом, честь и хвала тому, кто отведенный ему жизненный срок тратит весело и разумно. Уловил суть?
Я всю жизнь был веселым человеком и своими небылицами призы¬вал людей быть такими же. Сам я получал удовольствие от собствен¬ных выдумок, и жизнь казалась мне упоительной и необыкновенной. Я очень хорошо усвоил одну вещь: человек, чью душу переполняет радость, сам того не замечая, приобщает к своей радости и других; и, возможно, смысл человеческой жизни как раз в том, чтобы, как гово¬рит Бобуна — внучка старухи Нохид, «быть счастливым самому и де¬лать счастливыми других». Уловил суть?
Коль ты мне друг, вернемся снова к истории моего гроба, кото¬рый опустили в могилу, забросали землей, прочли заупокойную молит¬ву и приготовились встать. Так вот, в это самое время, как велит обычай, иойкор* спросит у людей: каким, мол, человеком был по¬койный?
Но на этот вопрос ответить очень трудно, мой друг. Ведь мы, про¬жив сто лет рядом, в один прекрасный день обнаруживаем, что не зна¬ем друг друга. Такой уж мы народ, что оцениваем человека по досто¬инству лишь после его смерти, то есть каждый из нас ничтожен! при жизни и дорог после смерти, мой друг, «Как жаль! Не человек был — цветок!» — говорим мы об умершем, хотя сами при жизни прозвали его Верблюжьей Колючкой. Помнишь, как мы осуждали Бобокучака
• Пойкор—человек в квартале или селении, обязанность которого — оповещать я приглашать людей на свадьбы, похороны и т. д.
за то, что он сует свой нос всюду: куда надо и не надо. После его смерти селевым потоком снесло мост, и починка затянулась на целый год. Разве Бобо, будь он жив, позволил бы нам слоняться, почесывая затылки? Или возьмем старуху Оеуду. Она казалась обыкновенной старушкой, и нам было все равно, существует она или нет. И стоило ей умереть, как заболела внучка Шери Хола. Покуда мы спохватились, засуетились, привезли доктора, бедняжка скончалась. Тогда-то мы по¬няли, что покойная старуха всеми ее допотопными снадобьями и не¬заметным трудом спасла жизнь не одному человеку...
Так вот, пойкор спросит людей, дескать, что за человек был по¬койный Холдор, и все опешат и со стыдом признаются себе, что не знают, каким человеком был покойный, да никогда и не задумывались .над этим. Но пойкор ждет ответа и — хочешь не хочешь — нужно что-то сказать. И вот тут Шери Хол, этот шут и прилипала, который на плечах носит голову, полагая, что эта тыква, не выдержит. «Стать мне камнем, коли вру, стать мне прахом, коли вру! Хотите верьте, хотите нет, покойник был таким человеком, какого не припомнит история!» Люди на секунду растеряются, а затем придут в себя. Представят се¬бе покойного Холдора и не смогут сдержать себя, как бы они ни ста¬рались... Уловил суть?
Я вижу, что от смеха у тебя слезы выступили на глазах, значит, уловил. Скажи мне теперь, как сообщить главной повитухе Сармадде-ха, чтобы она не подняла на ноги всю деревню, — что ее поклажа и узлы вместе с твоей арбой и ослом оказались на дне реки?