Зима уже не та, а снег пахнет так же.
- У снега нет запаха, - возражает Мот.
Ну что ты, малыш. Снег пахнет чистотой, подмерзшими яблоками-дичками, так и оставшимися на рыжей траве, и хрусткой корочкой на лужах. А сильнее всего – свежестью. Помню, как радовались мы, заметив на варежке резные снежинки; задирали кверху лицо и ловили хлопья снега языком. Почему-то снег ложился обязательно к вечеру и кружился с свете фонарей, как на сцене. Сразу становилось светло, как будто будто снег забирал сияние лампочек. И торжественно.
Я не люблю зиму, но что-то в ней есть – как во всякой стерве. Надо бы бежать подальше и только украдкой вспоминать, с восхищением: вот ведь сука, а! Сто очков вперед даст. Красивая, чо. Нельзя не отдать должного. Привычная картина за окном превращается в черно-белый эскиз: строгие линии деревьев и по контрасту – обманчиво пухлые, как сахарная вата, свежие сугробы. То ли сладкая пудра, то ли взбитые сливки, шаг в сторону – и ухнешь вниз, хорошо, если по колено. Я подпрыгивала на подоконник, подтягиваясь на руках, чтобы разглядеть – пора уже или не пора и бежала через три ступеньки, чтобы поскорее вываляться в белом. После, в подъезде, высунув язык, старательно сдирала с ретузов намерзшие куски, и они глухо звякали, падая на выложенный плиткой пол.
Если я теряя бдительность, по уши в ликовании, дворовые враги подкрадывались со спины, по свежему, мягкому… это много позже снег начинал скрипеть, а тогда у них получалось подкрасться, чтобы повалить, как куклу, лицом в сугроб. Я не всегда успевала закрыть глаза, и, выбравшись, с холодной маской на лице, долго еще хлопала мокрыми глазами, и самой непонятно было – снег это тает или слезы…
Зато я каталась с ледяной горы совершенно залихватски – на прямых ногах, не сгибая в коленях, для устойчивости, как многие другие. Высшим шиком считалось «изобразить Наполеона», то есть съехать с самого верха со сложенными на груди руками и невозмутимым лицом. У меня хватало сумасбродства сделать это – как и напасть на обидчиков, подкопив злобы, когда они-то как раз успевали успокоиться и забыть. Я разбивала нос и со всех ног бежала домой, прятаться у бабушки под одеялом, в безопасной жаркой тьме. И когда разгневанные родители приходили жаловаться, меня (вот незадача) никогда не оказывалось дома.
Зима пахнет спелыми сосульками, которые мы срывали с края крыши и жадно вгрызались, отламывая хрустящие куски, так, что ныли зубы. Прозрачные сосульки внутри таили пузыри, но мне никогда не хватало терпения разглядеть на сломе, есть ли пустота. А некоторым не хватало мозгов, они хватались мокрыми от «урожая» руками за железные карусели и приходилось отрывать пальцы «с мясом» и криками. А Вовка однажды умудрился попробовать на вкус один из столбов, к которому летом привязывали сетку для пионербола, и воспитательницы поливали язык из чайника теплой водой, прежде попробовав, не горячо ли, на тыльной стороне ладони. Воспитательницы кудахтали, Вовка громко ревел, а мы смеялись – потому что это глупо, лизать столбы, тогда как банки с разведенной в них гуашью были готовы, и группа завязала шарфы и надела валенки, приготовившись полить дорожки разноцветной водой. Назавтра ледышки схватывались, при некоторой удаче их получалось отковырять и вот что интересно было попробовать на вкус. Хотя гуашь, я знала, совершенно невкусная.
А еще были снеговики и крепости, сложенные из огромных комков, и коньки, которые полагалось шнуровать крепко, до боли, чтобы сначала шагать на негнущихся ногах, а после выписывать «дорожки» и «елочки», или гонять с парнями шайбу, опасаясь за зубы.
И здорово было ввалиться с мороза домой, голова кружилась от неожиданного, успевшего позабыться тепла, от которого потели окна. За окном были румянец и бодрящая свежесть, дома – ленивая нега, стопка бабушкиных блинов и металлический конструктор с дырочками, из которого давно пора было собрать что-то серьезнее виселицы. Варежки после прогулки смешно пахли мокрой кошкой, а я любила сесть на подоконник и смотреть вверх, как падает снег, и казалось, что он кружится в моих глазах...
И когда еще, как не зимой, возможен был этот переход из ледяного в жаркое, когда мы могли легко дозировать температуру по вкусу, решая, что приятнее в данный момент – уютно закутаться или, напротив, бесшабашно распахнуть куртку, снять шапку, пока взрослые не видят, и с упоением ощущать, как мороз маленькими иголочками покалывает кожу.
Приятно знать, что можешь в любой момент нырнуть в спасительное тепло. Ничуть не хуже, чем в знойный день залезть под ледяную струю из шланга.