ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Лора с трудом отходила от шока.
То, что случилось с ней – было не понятно и ей самой. Она, такая красивая и молодая, вдруг стала жалкой тряпкой, словно бы сорванное с недоступной красавицы парчовое платье. И теперь все её слабые места вылезали наружу, как прыщи на подростковой коже.
Девушки сторожили её, как целый выводок кошек. Так, по крайней мере, казалось Лоре. Она жила в своей комнате, жила, боясь лишний раз напомнить о своём существовании.
Мустафа был рад. Он чувствовал, что эта девушка была готова стать его игрушкой. Такой же игруш-кой, как и все его рабыни.
Нельзя было даже думать, что бы высунуть нос из своего убежища. Но и каждый день был похож на век, он длился. Длился, заставляя прятаться от самой себя.
«Может быть – это всё расправа за моё лицедейство? За то, что я возомнила себя пушкинской Людми-лой?»
Ответа не было. После того, как она стирала чужие вещи, да еще прилюдно, словно какая-нибудь кре-постная, Лора уже не любила себя как прежде. Не любила, как не любила замаранных грязью кукол…
Прошло еще почти полторы недели. Было стыдно прятаться дальше – и в одно утро, она появилась в столовой в неизменном бледно-голубом платье.
Мустафа меньше всего хотел видеть за столом Лору. Он уже решил судьбу этой девушки, и теперь ду-мал только об одном – о надёжном алиби для себя.
- Дорогой, мы ведь поедем сегодня на эту вечеринку? – пропела Руфина, затягиваясь пахучей сигаре-той и, смеривая любопытно-насмешливым взглядом свою родственницу.
Лора старалась быть молчаливой. В воздухе витал какой-то секрет. И от этого секрета хотелось плакать от злости.
Дядя со своей супругой тихо переговаривались. Их голоса напомнили Лоре обычный шум на кон-трольной работе, когда менее успевающие ученики норовили списать у отличников.
- А я разве не поеду с Вами на презентацию?
- Ты? – возмущенно вскинула брови Руфина. – Понимаешь, я даже не беру с собой Нефе. А ты еще смеешь напрашиваться. Кстати, дядя недоволен твоим поведением. Ты слишком разленилась.
- Вы опять написали рассказы?
- Ну, нет, конечно, что за глупость. Дядя просто хотел проверить, как ты печатаешь на машинке. И всё… А никаких рассказов я не пишу. Что за глупости… Я пишу рассказы!…
Руфина Ростиславовна тотчас покраснела. Её слегка подташнивало от волнения. До её избалованного похотью мозга стало доходить, какая судьба ожидает эту стыдливую скромницу.
Лора поспешила доесть свою порцию яичницы и выскочить из-за стола.
Она понимала, что увязла в этом доме, как увязала бы в жару во свежеположенном битуме. Что теперь подобно мухе, опавшей на липкую бумагу, напрасно трепещет крыльями и пытается оторваться от мерзкой поверхности. Что скоро её силы закончатся, и она умрёт превратившись, в едва различимое темное пятно.
Чтобы слегка придти в себя. Лора стала рыться в своих сумках. Разглядывание платьев и нижнего бе-лья всегда успокаивало её, заставляя представлять себя юной красавицей, собирающейся на бал. Вдруг одно из платьев поразило её. Оно было похоже на свадебное – голубое с глубоким декольте, а к нему прикладывалось великолепное шелковое бельё. Белые чулки и туфли с, в меру тонкими, каблуками.
У Лоры захватило дух от восторга. Она вдруг подумала, что если она наденет это платье, то дядя про-сто не сможет отказать ей, не будет же он против того, что и она послушает о великолепной швейцарской по-суде, и увидит по-настоящему взрослых мужчин.
И Лора принялась колдовать над своим взрослым обликом.
Это было сродни детскому карнавалу. В свои семнадцать она легко молодела лет на десять-двенадцать и становилась заколдованной дошкольницей. И теперь в её мозгу была не явь, но сказка. И в этой сказке все проблемы казались легко разрешимыми.
- Жаль, что мне никто не сможет завить волосы. Какие-то они скучные, блин.
Надевать такое платье можно было только на абсолютно чистое тело. Голенькая Лора шмыгнула в ван-ную комнату и, запершись на щеколду, стала покрывать себя мыльной пеной, словно бы бурый мишка, же-лающий, чтобы его приняли за полярного медведя. Когда-то ей читали эту историю. Бурый обманщик совер-шил подвиг, но был тем самым разоблачён – морская вода смыла мыльную пену, и он вновь стал обычным бу-рым медведем.
Лора была рада, что никто не трогает её за соски, не гладит по животу и не лезет указательным паль-цем в анус. Зато она могла воображать себя светской дамой. Этакой подражательницей Наташи Ростовой, что также лихорадочно и весело собиралась на свой первый бал.
Розовое тело походило теперь на кукольное. Лора вдруг представила, как становится вдруг огромной тщательно отмытой куклой. Что её одевают в то платье и ставят где-нибудь в углу. Словно вечно улыбающий-ся и довольный своей жизнью манекен. Она сначала поёжилась от такой перспективы, а потом подумала, что куклой быть безопаснее, чем человеком…
Мустафа скучал. Он решил раскинуть пасьянс, но тот отчего-то не хотел раскладываться. И от этого было ещё более страшно.
Он был уже не рад тому, что поддался своим страстям. Его покровитель и друг Шабанов мог неожи-данно отвернуть вправо, он почти уже решил вопрос со злополучным кредитом. Не когда принципиальный и нравственный Оболенский стал неожиданно очень сговорчивым. И сегодня, на дружеской кулинарной вече-ринке, всё должно будет решиться.
Дочери Алевтины были ценным залогом. Он так и не сумел признать себя побежденным. После демо-билизации он рванул в Саратов. Но ему сообщили, что студентка такая-то забрала документы и выехала в не-известном направлении.
Он побоялся преследовать её. В конце концов было еще немало неисследованных щелей, в которые ему, как таракану хотелось бы влезть. Да и после того, как в щели Алевтины побывал фаллос этого правоведа, она уже не была столь притягательной.
«Надо было изнасиловать её тогда у сортира, - подумал он, вспоминая вечер того дня. Когда его про-вожали в армию. Алевтина вертелась у праздничного стола. Она выносила лёгкие вина и закуски, отважно про-хаживаясь между молодыми парнями в почти невесомом халатике. Под ним не наблюдалось даже трусов. Ле-том Алевтина не носила нижнего белья, боясь внезапного приступа диареи, но и сейчас было лето, но только бабье
Вдруг, поставив на стол кувшин с яблочным компотом, она, словно бы сдавая зачёт по физкультуре, побежала к похожему на маяк сортиру. Тот напоминал собой картину достойную кисти Сальвадора Дали, - ма-як на берегу высохшего моря, дно которого засажено капустой, картошкой и прочими овощами.
Мустафа сделал вид, что хочет курить. Ему было страшно. Безрассудное время кончилось, даже те, кого он привык ставить раком, разлетелись, как птицы, и теперь его собирались сначала оболванить под нуль, а затем поставить в строй таких же несчастных парней.
Он вдруг понял, что трусит, что охотнее остался здесь и тихо измывался над ненавистным ему отчи-мом, и этой трусливой дурочкой со своей еще никем не вспаханной щелкой. Что совсем не хочет уезжать из этого удобного мира, что пока не готов быть смелым до конца.
И он пошёл к сортиру. Быть позорным подглядывальщиком было проще, чем сознаться в сжигающей душу похоти. Он не знал – любит ли Алевтину, а может только играет в любовь. Может, все эти прикосновения к чужим потным от ужаса телам, только раззадоривали его, заставляя спускаться всё ниже и ниже к тому ядо-витому озеру, в водах которого и будут умирать все грешники.
Сводная сестра нестерпимо долго журчала своей струёй. Мустафа поморщился. Он бы не вынес, если бы та испражнялась. Но и сейчас, какая-то стыдная брезгливость промелькнула на его лице.
Алевтина выбралась из маяка, оправляя подол халата. Её слегка полноватые ноги и ничем не прикры-тая грудь на мгновение мелькнули перед горяченным взором будущего защитника Родины.
«Ты, что? Что? – шептала она, понимая, что Мустафа не шутит, что он вот-вот сдёрнет с неё проклятый халат и повалит её розовую и потную на эту слегка влажную от прошедшего дождя землю.
Было бы стыдно возвращаться из огорода, потной, грязной и голой. Алевтина почувствовала, что не может долго сопротивляться и, собрав последние силы. Оттолкнула этого грязного насильника. Мустафа по-качнулся, но устоял на ногах. Он походил сейчас на алкоголика, желающего вскрыть недоступную ему кон-сервную банку с закуской.
- Ну, хорошо. Всё равно тебя другой вскроет. Пожалеешь ещё, цаца грёбанная.
Алевтина тогда весь вечер проплакала. Она сидела перед большим зеркалом и смотрела на низ живота. Тот предательски ухмылялся своим таинственным ртом.
А наутро её сводный брат уехал в райцентр.
Мустафа не мог дольше длить агонию этих двух существ. Одна из них была полностью готова для за-клания. А ко второй, ко второй он боялся приблизиться. Потеряв последнюю дочь, Алевтина могла и озвереть и уничтожить его самого.
Он хорошо помнил, как оказался в казарме. Он был чужим для этих парней, был чужим и для самого себя. Незаконнорожденный пасынок еврея. Мать не говорила ему об отце. Она вообще молчала о своём первом сексуальном опыте. Вероятно. Её попросту изнасиловали, спросив для порядка дорогу в библиотеку.
Арон Моисеевич также хранил молчание. И это молчание убивало Мустафу. Оно вколачивало его в землю. Словно бы гвоздь в доску. И от этого молчания ему хотелось стать злым и кусачим, словно загнанному в угол цепному псу.
Он теперь жалел о том, что его не убили в материнской утробе. Что подарили странную, почти неле-пую жизнь, с которой он не знал что ему делать, словно бы со слишком замысловатой игрушкой.
Часы показывали четыре часа пополудни.
Он стал собираться к выходу, одеваться. Готовясь притвориться джентльменом. Выбритые щёки и подбородок, отменно выглаженный костюм и сорочка поверх такого же свежего и чистого белья. Он стал по-хож не то на самца сороки. Не то на колченогого пингвина…
… Руфина Ростиславовна уже второй час приводила себя в порядок. Сначала Нелли долго и тщательно мыла её смуглое тело, стараясь ничем не обеспокоить свою госпожу. Быть горничной было не так страшно. Как ей ка-залось на первый взгляд.
Руфина слегка нервничала. Они слишком избаловала себя и теперь нуждалась в сексуальной разрядке, как сладкоежка нуждается в сладкой конфете, а просто обжора в куске бифштекса.
Нефе вытерла смуглое тело госпожи полотенцем и вдруг мимолётная гримаска брезгливости прокати-лась по её лицу. На память Оболенской пришли слова их учительницы биологии. Та с большим чувством рас-сказывала женской половине класса о стыдных болезнях, мужскую половину класса просвещал физрук.
Нелли вдруг поняла, что стыдится этого тела, что, вероятно, Хозяйка может быть опасной. Такие слова, как хламидолоз, гонорея, сифилис запрыгали в мозгу подобно засахаренным леденцам. Быть зараженной, уни-женной. Отправленной в карантин. Нет. Только не это. Примут ли её обратно любящие родители. А может про-сто сдадут в магазин, как разонравившуюся или, и того хуже, бракованную куклу?
«О чём я только думаю? Глупости какие Хотя ей не мешало немного встряхнуть мозги. Может, пере-станет молоть чушь про Древний Египет. Я ведь помню, что та Клеопатра отравила себя укусом змеи… А она? Она на такое никогда не решится…
Хозяйка между тем набросила пеньюар и принялась украшать себя. Макияж на её лице скрывал её ис-тинное злое и часто похотливое лицо. Зато эта нарисованная доброта не могла обмануть Нелли. Она лежала на постели и уже по привычке поедала конфеты.
Их вкус немного забивал вкус хозяйкиных соков. Хозяйка между тем стала превращаться в леди на час.
Только теперь Нелли осознала, что в комнате чего-то не хватает.
«Вы разве не на один день уезжаете?» - спросила она. Чувствуя в душе робость оставляемой в одино-честве собачки.
- Разумеется. Нет. Я поеду в Рублёвск. А оттуда, дней через пять, отправлюсь в Нижний Новгород. Мой муж попросил проводить до дому Лору. Я же не могу отправить столь юное создание в одиночку. Но не скучай – я обязательно вернусь. Мои вещи уже в машине. Мы поедем на Чайке, а то ЗиМ слишком примелькал-ся.
- Вы бы еще на Роллс-ройсе туда покатили. Снобы проклятые, - мысленно выругалась Нелли.
Она понимала, что дни несчастной секретарши сочтены. Но что же делать? Что? Ведь она думала, что вместо Лоры в Нижний отправится Людочка. И теперь… Что делать теперь?
Ответа не было. Хозяйка между тем помадила себе губы. Они становились рубиновыми, как у только что насытившегося вампира.
- Надеюсь, что ты будешь осторожна. Мой муж собирается по возвращению устроить небольшой лайф-сейшен. Но жертва уже избрана и тебе нечего беспокоиться. Хотя, это ведь твоя разлюбезная Принцесса. Но лучше ей умереть, как Андромеде, чем потом сжиматься от стыда. По-моему, я права…
- Андромеду спас Персей. Хотя в этом доме Персеи не водятся. Разве что Евсей.
Неожиданная рифма заставила её улыбнуться. А макияж на лице Руфины заставил вспомнить о Медузе Горгоне, чей взгляд превращал человека в камень.
Лора изнывала от нетерпения. Она понимала. Что поступает глупо, но оставаться в этом доме наедине с прислугой было страшно.
Она понимала, что уже на крючке у этих садисток. Что её водят, словно почти пойманную рыбу, желая лишить последних сил
«Господи, и чего меня понесло в этот призрачный мир, отчего я такая несчастная. Я ведь даже своего настоящего отца не знаю. А может он тоже не в курсе, что у него родилась дочь.
Быть полусиротой было как-то странно. Она никогда раньше так себя не чувствовала, старательно убе-гая от пошлых мыслей. Но теперь, теперь…
По главной лестнице спускались дядя и тётя. Они шли, словно королевская пара. Довольные и сытые, а она, словно бы ряженная под принцессу Золушка жалась в тени колонны, ощущая сквозь платье холодноватый поцелуй мрамора.
Дядя вопросительно вскинул брови. Он походил сейчас на какого-то страшного вурдалака из одного фильма о Шерлоке Холмсе. Тот вполне мог раздавить Лору, как мокрицу, одной только клеветой.
- Ты всё-таки сделала по-своему. Но всё равно я не возьму тебя. Там будут взрослые люди, подросткам вроде тебя там нечего делать.
- Подросткам?
Лора на мгновение вспомнила, как глуповато тёрлась своей промежностью о ляжку дяди, вспомнила и глупо покраснела.
Мустафа же улыбнулся взглянув в лицо покрасневшей от смущения Лоры. Мысленно он соединил её с Какулькой. Связанные между собой словно мультяшные графини Вишни из сказки Родари эти ненавистные ему красавицы были б очень потешны в своей тотальной наготе.
- Я бы на твоём месте посидел у себя в комнате, посмотрел телевизор. Возможно, почитал, или посмот-рел видак. И ещё, на эти дни, тебе лучше запирать свою дверь на ключ.
На Лорином лице возникла гримаска стыда. Её распекали словно бы маленькую девочку и оставляли дома, как надоевшую куклу.
Она сорвалась с места и побежала вверх по лестнице. Дядя смотрел на её возбегание и сыто щурился от удовольствия. Но этого Лора не могла уже видеть…
Орехового цвета рояль покорно отзывался на прикосновения Лоры к чёрным и белым клавишам. Си-нявская сама не понимала. Почему не послушала дядю. Не то потому, что рассердилась на него, не то потому, что боялась закрытой комнаты. Как мышь боится мышеловки.
Звуки рояля немного снимали тревогу. Дора машинально вспоминала всё то, что еще не забыли её пальцы- пьесы из разнообразных нотных хрестоматий и сборников вновь являлись на свет. Их пассажи, мелиз-мы и прочие особенности заставляли думать о них, а не о призрачных и совсем не страшных девчонках.
Оксана не сводила глаз с этой милой бабочки. Лора могла упиваться своим музыкальным нектаром сколько угодно, но её уже готовили для закланья. Было бы забавно посмотреть, как из бабочки она превратится в гусеницу, вопреки всем законам Природы.
Зато почти окуклившаяся Какулька была готова стать крылатой. Она чувствовала прилив энергии, и никакие увещевания Шути на неё больше не действовали.
«Смотри. Как бы тебе не пожалеть потом об этом!» - заметила Шутя.
- Пожалеть?! Я скорее пожалею, если останусь и дальше золотаркой. Ты ведь знаешь, что именно меня будут дрючить в качалке!
- Знаю. Поэтому и говорю. Иногда самый простой выход не является верным.
- Хватит с меня твоей философии. Я хочу целкой остаться, понимаешь. А не давиться их межножными причиндалами, словно плохо сваренными сардельками. Меня всю жизнь от сарделек тошнило.
И она хищно улыбнулась.
В этом теле больше не было капризной изнеженной Принцессы. Людочка стала другой и теперь было бесполезно ей что-либо втолковывать
- Я тебе всё сказала. Решать тебе.
Шутя была рада отказаться от страшного действа. Но её никто не приглашал в музыкальную залу. Ко-нечно, можно было попробовать дать этой гостье сбежать, но далеко ли она уйдёт по просёлку, ведь в доме ос-тались подручные Мустафы, и они легко вернут её обратно. И тогда уж роковое преображение станет неизбеж-ным.
Паук с Боксёром были на подхвате. Они понимали, что в случае успеха рокировки их хозяин ничем не рискует. В конце концов капризную гостью, или упивавшуюся своей сообразительностью золотарку можно попросту выбросить из вагона, оставив её в чём мать родила.
Мустафе опротивели не только рабыни. Ему опротивела и Руфина. Он легко бы избавился и от неё, своего морока. Женитьба не принесла ему покоя. Напротив семья раздразнила в нём зверя. И теперь он был гораздо опаснее, чем даже тогда, когда издевался над принципиальными до поры до времени школьницами.
Он был далеко. Он специально проехал по селу, стараясь показать, что уезжает из своего замка, что всё, что случится там, в его отсутствие, его не касается вовсе.
Руфина сидела рядом и делала вид, что читает роман Эммануэль Арсан. Чужое похотливое безделье было сродни нё времяпрепровождению. Она. Как и все девочки, играла в куклы, только её игрушки был живы-ми.
«Интересно, а она согласится поменяться с ними местами? Вряд ли. Она слишком привыкла к их мни-мой покорности? Ведь хозяин этого мира я. Я один управляю всем этим миром, как управляет Вселенной Бог.
«Всё получится. Если даже не всё, всё равно они похожи, как две капли воды, какая разница чьё тело мне придётся терзать. Кстати, Руфине давно хотелось добраться до Лориных гениталий. Она бы заплатила за это миллион долларов.
За окнами дворца сгустились сумерки.
Варвара зашторила все окна, ей совсем не хотелось, чтобы кто-то, даже случайно, стал свидетелем их акции.
Лора играла, как заводная кукла, повторяя по много раз одну и ту же пьесу. Сейчас из-под её пальцев выбегала затейливая детская пьеска великого Петра Ильича Чайковского.
Женя догадывалась о том, какие слова пелись на эту мелодию. Песня была о невинной девушке, пре-данной и сожженной за свою веру на костре во французском городе Руане. Об этом ей рассказала учительница музыки, прося не просто барабанить по клавишам, а вдумываться в каждый звук.
С тех пор она не могла слышать этой пьесы. А Лора, Лора ужасно фальшивила, и постоянно сбивалась на второй репризе.
Шутя сумела затеряться в этой толпе и выскользнуть из строя. Ей не нашлось места в этом слаженном коллективе. Единственной, что питала какую-то жалость к несчастной девушке.
Лора почувствовала какой-то странный ветер. Казалось. Что по всему дому пронесся сквозняк. И она поёжилась, неожиданно вспомнив о добром совете своего дядюшки.
Но что-то подсказывало ей, что уже поздно. Часы были заведены и стрелка сдвинулась с места, гото-вясь отсчитывать мгновения её новой, незнаемой ранее жизни.
Равнодушие и страх вдруг поселились в её теле. И когда в двери стали вползать обнаженные служанки, она всё поняла без слов.
Эта сцена напоминала собой ту, что случилась тем страшным весенним днём в Михайловском замке. Лора поёжилась. Она вдруг почувствовала дыхание смерти. Можно, конечно, было броситься в окно или долго метаться по этой зале, словно преследуемый шахматный король в ожидании неизбежного мата. Но всё это было так противно.
«Лучше я ничего не стану делать. Лучше просто соглашусь с тем, что приготовил мне Мустафа!»
Она впервые забыла назвать его дядей. Впервые согласилась, что между ними нет никакой родствен-ной связи, что она такая же жертва его похоти, как и эти злые и решительные служанки.
Какулька сделала шаг вперед. Она понимала, что ещё миг, и она попросту вплывёт в это тело, а такая надменная Лора станет ею – обритой наголо и окончательно затюканной засранкой с позорным прозвищем на спине
Её ладонь неожиданно легко коснулась чужой щеки. Лора вздрогнула. Она вдруг стала понимать, что чувствуют люди, когда их бьют по лицу. Вспышка гнева быстро угасла, а вместе неё оказалось, что кроме рас-судительной робости в её теле нет ничего.
Лора меньше всего хотела плакать. Она почувствовала себя оскорбленной Наташей. То самой Ната-шей, которую попросту кинули с вольной. Заставив вновь прислуживать милой романтичной барышне. Ба-рышне, которую она низвела на самый низ жизни.
Между тем, одна из девиц повела её за рояль. Повела так, как будто бы Лора была просто витринным манекеном в «Салоне для новобрачных» - счастливая невеста, ожидающая первого в её жизни соития.
Теперь с её тела спархивало это красивое платье. Оно было чужим, словно бы случайно заколдованные лохмотья или чей-то очень краткий дар.
«Неужели сейчас полночь? Но почему же не бьют часы? Они должны бить. Один раз, другой. И так двенадцать раз. Двенадцать раз.
…Чужие руки скатывали по её дрожащим от нетерпения бёдрам кружевные трусики. Лора боялась, что вот-вот описается от щекотки. Всё было так нелепо, что в этом унизительном спектакле нельзя было изменить ни одну, даже самую нелепую, мизансцену.
На полу уже лежал грязный собачий ошейник. Он лежал и сам просился в руку. Лора нагнулась, взяла его и стала медленно надевать на шею, будучи совершенно равнодушной к своей предаваемой в этот миг пло-ти. На неё смотрели чужие злые глаза.
Та голубоглазая что-то странно прокричала. Но Лора не понимала её слов.
«Какие котлы? Какие цацки? Здесь нет никаких котлов, никаких цацек!»
- Ты что по фене не понимаешь? Тогда по-русски – часы и серёжки на стол. Живо. Нечего в чужих ве-щах разгуливать!
Людочка припомнила, как согласно воле то ли Пьеро то ли Незнайки расставалась с похожими серёж-ками и часами. Как тупо дрожала, прилипая вспотевшими ягодицами к скамейке и чувствуя на себе презри-тельный взгляд. Но кого? Незнайки, Пьеро или своей такой же обнаженной подруги. Она не знала.
Лора машинально потянулась к висящим в ушах серьгам. И теперь они выглядели нелепо, словно шпа-га на боку оголенного снизу по пояс князя.
Людочка зажала в кулаке чужие драгоценности. Зажала и безразлично скомандовала:
- На колени!
Лора опустилась на колени. А Людочка, теперь уже Людочка пристегнула к карабину длинный и очень хлёсткий поводок и передала его в руки Ирины.
Лора молча поползла на четвереньках, стараясь не смотреть на чужие зады и гениталии. А молча пере-считывала дощечки тщательно начищенного паркета… Глазами, коленями и ладонями.