Русский курьер
29 Марта 2005
Падающий сартр
Французская весна русской литературы
В Париже есть памятник Дрейфусу - в Москве нет памятника
Бейлису. В Париже есть памятник Аполлинеру - в Москве нет
памятника Хлебникову. В Париже весна, и цветение, и плюс
семнадцать. В Москве снег и минус. Но и в Москве, и в Париже
существует книжная ярмарка или по-французски <Книжный Салон>.
К сожалению, помпезные политические приемы отвлекли внимание
русской прессы от русской литературы, которая очень достойно
была представлена на книжном Салоне в Париже.
Только что отцвел, отшумел ежегодный фестиваль <Весна поэтов>,
и Париж все еще оклеен цитатами и плакатами с текстами
известных и неизвестных еще стихов. Проходя по Монпарнасу мимо
знаменитых ресторанов <Ротонда>, <Куполь> и <Клозери де лила>,
я насчитал не менее пяти витрин, где стояли русские книги на
французском языке. Правда, это привычный набор для начинающего
литературного туриста: <Анна Каренина>, <Война и мир>,
<Преступление и наказание>, <Доктор Живаго>, <Архипелаг
ГУЛАГ>, альбомы Малевича, Шагала, Кандинского. Среди них две
только что вышедшие антологии современной русской поэзии и
прозы.
Все это происходит на фоне катастрофического падения интереса
к русской культуре. Одна за другой закрываются кафедры русской
славистики. Причина - отсутствие специалистов, знающих
русский, и отток студентов от русской филологии.
Русский отдел книжной ярмарки в почетном первом павильоне
похож на пепельницу с торчащими окурками. Разве что,
вглядевшись в покосившиеся и прямые <окурки>, французы могут
догадаться, что это стилизованные березы. Все круглые столы на
самом деле четырехугольные, да и сидят за ними не по кругу, а
как на собрании. С одной стороны <президиум>, с другой -
<зал>. Как правило, и в президиуме, и в зале примерно по
двадцать человек. Итого сорок. Иногда в президиуме <сорок>, в
зале <четыре>. Вопреки распространенному мнению о
невостребованности поэзии, французы собрались как раз на
поэтов. Впрочем, русских тоже было немало со всей Европы.
Все, что происходило в Париже, ничем не отличается от того,
что обычно происходит на ежегодных книжных ярмарках в Москве.
Но для иностранцев и это ново. Вялотекущие <столы> ничего не
скажут русскому читателю, но иностранцев многое удивило. Я
хоть и русский, но тоже был удивлен, как по-разному отвечали
мои коллеги на вопрос, есть ли в России свобода. Одни
категорически отвечали: <Есть!> Другие, к числу которых отношу
и себя, не менее определенно парировали: <Есть-то есть, да не
про нашу честь>. Что это за свобода, когда читатели не знают
своих писателей из-за отсутствия дешевой системы
распространения. Чем это отличается от советской <свободы> на
кухне? Говори что хочешь своим друзьям и жене, если не
вмонтирована подслушка в сливной бачок, в телефон, в
вентиляцию или в люстру.
Интересна сама поляризация мнений. Для половины литераторов
свобода есть. А для другой половины нет. Стало быть, так оно и
есть. Вероятно, больше всего свободы у тех, кто был приглашен
в Елисейский дворец. У Радзинского, например. Или у
Славниковой с Геласимовым.
Честно говоря, гораздо интереснее всего были авторские
встречи, рассеянные по всему Парижу. Андрей Вознесенский и
Александр Шаров, две столь непохожие фигуры, выступали вместе
в русском магазине у Струве. Поэт почти потерял голос, но
слушали его и, как ни странно, слышали все.
- Какие встречи с великими людьми вам запомнились?
- В моей жизни было два гения - Пастернак и Хайдеггер. Они в
чем-то похожи. Меня ругали за встречу с Хайдеггером, мол, он
нехороший, реакционный. А я спинным хребтом почувствовал - от
него, как от Пастернака, исходила гениальность. Мы поняли друг
друга полностью. Еще был гений Пикассо. У него были так широко
расставлены глаза, прямо лезли на лоб. Он вышел по пояс голый,
весь сочился сексом, и за ним вышла Жаклин. А у Сартра не все
было в порядке с сексом. Мы встретились втроем: он, Симона де
Бовуар и я. Он повел нас на мужской стриптиз, а она была
лесбиянка. Сидела, поджав губы, и рот становился все тоньше и
тоньше. И еще одна дама рассказывала, как Сартр пригласил ее в
гости и при всех повел ее на диван и предложил заняться
сексом. Дама сказала: <Зачем же при всех? Когда мы останемся
вдвоем, тогда и займемся>. А Сартр ей ответил: <Вы не
понимаете, это мой протест против буржуазной морали>. Странный
был господин, - закончил свой рассказ Вознесенский.
Шаров, усмехаясь в бороду, рассказал, как на него набросились
религиозные критикессы за фразу, что Христос был повешен. <Они
думали, что я не знаю, как был распят Спаситель. И вообще наша
критика решила, что литература сама по себе неинтересна. Им
интересна национальная идея. Они ее все время сооружают из
того, что под руку попадется>.
С национальной идеей у нас действительно сбой. В Париже, в
Риме, в Берлине, в Лондоне, в Нью-Йорке Вербное воскресенье. А
в Москве начало великого поста. В Париже религиозные шествия с
пальмовыми ветвями, а в Москве еще и верба не распустилась.
Неужели так будет всегда? Ведь сошлись параллельные прямые в
начале ХХ века. Ведь Аполлинер и Хлебников - явления одного
масштаба. И в ХIХ веке Тургенев и Флобер абсолютно
равновелики. Про Достоевского, Толстого и Чехова молчу. Их и в
Европе ни с кем не сравнивают.
В Париже есть памятник Сартру, падающему под углом в 45
градусов. Под этим памятником интересно стоять. Кажется, что
Сартр падает прямо на тебя.