Окончание мемуаров Филиппова Андрея Николаевича «Пути-дороги забайкальского казака»
Глава 16
На Восток
Мой тесть Захар Парамонович решил ехать в Амурскую область, поскольку его семья приехала в Забайкалье из Хабаровска, и там у них были родственники: три замужних его сестры, три зятя, все жили хорошо, своими домами и обещали на первое время помочь. Тесть поехал в Зилово в штаб фронта и обратился к командующему фронтом товарищу Шилову, объяснил свое положение, что из его семьи трое были в отряде и как он помогал организовывать отряд, что его дом сожгли белые. Ему выделили бесплатный вагон до Хабаровска. Тесть предлагал и мне ехать с ними в Хабаровск, но я захотел остаться на месте, чтобы заняться своим хозяйством, о чем мечтал с детства.
В Усть-Ундурге остался один не сгоревший дом богача Еновского, он был большой, и в нем разместились три семьи. В том числе и мы с Катей заняли одну комнату и начали собирать свое хозяйство. Мать Кати дала ей немного посуды, откопали мы два сундука, которые перед приходом белых успели закопать. В них сохранилась наша постель. А тесть отдал нам свой инвентарь: бороны, плуг, а также зерно, овес, ячмень. Его нам хватило и на семена и на питание до нового урожая.
Вернулись домой из отряда Кирилл и Гаврил. Они тоже решили ехать вместе с отцом, и когда стали грузиться в вагон, то коню Кирилла не хватило места, и он отдал своего коня мне. Да мой конь строевой тоже у меня остался. Вот и получилось у меня два коня, можно было работать на них.
Родные уехали, а мы вместе с дружком Масюковым начали пахать и сеять: посеяли по два гектара картофеля, пшеницы, овса. Земли было много, сколько сможешь обработать, столько и бери.
Потом мы с Катей взялись за обустройство дома из брошенных купцами лавок. Я сложил печь русскую, застеклил окна, Катя побелила, и мы стали жить в своем доме.
Хлеб родился неплохой, уже можно было начинать жатву, но тут пошли беспрерывные дожди, речки вышли из берегов, и все хлеба наши затопило, только немного уцелел картофель. Пришлось нам тогда налечь на покос, накосили побольше сена с той задумкой, чтобы часть продать. В покосах была полная свобода, сколько хочешь, столько и коси.
В царское время земля, леса и воды – все принадлежало кабинету его величества, и надо было все выкупать: покос, дрова или лес на постройку. Объездчики строго следили, чтобы без билета никто ничего не трогал, а после падения царской власти это управление ликвидировалось, новое еще не организовалось, еще шла Гражданская война.
С запада наступала Красная Армия, и наши казаки сформировали 10 полков, и с Амура пришли три полка. Все наступали на Читу, где образовалась пробка. Семеновцы и японцы отошли в Читу, и там шли бои. Москва вела переговоры с Японией о Дальнем Востоке, предлагали организовать Буферное государство. Обещали, что до Байкала будет простираться демократическое государство, и Япония сможет заключать договора на рыбную ловлю и на торговлю с центром в Чите, но при условии, что она выведет свои войска и прекратит все военные действия. Соглашение было достигнуто. Японцы прекратили войну и стали выводить свои войска, которых было в Забайкалье и Приморье 50 тыс солдат. Пробка в Чите существовала до тех пор, пока японцы не вывели все свои войска в Манчжурию, а белогвардейцы одни сопротивлялись недолго. Их сжали со всех сторон и разбили. Многие сдались добровольно, и фронт перебросился в Амурскую область под Волочаевку. После эвакуации японцев белых гнали и гнали на Владивосток, пока не дошли до океана и «на Тихом океане свой закончили поход».
На Амурской железной дороге стало свободнее жить, никаких налогов и пошлин не было, сколько хочешь пахать и косить, столько и бери земли, лишь бы силы хватило обработать.
Мне пришлось налечь на покос, чтобы прокормиться. До Ксеневской от нас было 100 км. На езду туда и обратно уходило 5 дней. Увозил два воза сена, продавал на золото за 9 рублей. Конечно, заработок не богатый, но прожить, имея свое хозяйство, можно было. Правда моя семья увеличилась еще на одного человека. В сентябре 20-го года родилась вторая доченька Надя. Нам надо было много молока на двоих дочерей и на роженицу, но коровы у нас не было, и я стал думать, как ее завести.
Мне удалось выменять на 6 возов сена швейную машину, а потом в деревне я на эту машинку выменял стельную корову. Когда привел ее домой, то радовались всей семьей, что теперь у нас свое молоко будет. В апреле наша корова отелилась, принесла телочку. Но после отела у коровы открылся понос. Она проболела месяц и пропала, осталась одна ее маленькая дочка, которую надо было еще ростить и ростить.
Этим же летом в 1921 году, в августе я чуть не поплатился своей жизнью. Спасло меня предчувствие. Из уцелевших белогвардейцев сформировался отряд человек 20 в дальних приисках, и пошли они оттуда к нам на Усть-Ундургу, чтобы остановить поезд и обобрать его. А у меня по реке Ундурге в 4- километрах было разработано и засеяно ячменем поле, оно уже поспело, и я приехал его косить. Выше меня тоже косила семья из 4-х человек. К ним заходил охотник Егорушка, он жил в Урюме, и хлеб ему пекла моя Катя. Охотился он по реке Чончулу, где у него была зимовка. Он ставил разные ловушки, капканы, а за хлебом и попариться в бане приезжал в Урюм. Я раза два ночевал у него, пока не поставил себе балаган из корья.
Наступал вечер, я проработал целый день и хотел уже расположиться на ночлег, но какое-то чутье толкнуло меня, что мне надо ехать домой. Напротив моего балагана был хороший брод, и мне подумалось, вдруг какая-нибудь банда наскочит, укокошат меня, а коней заберут. И я решил: «Поеду домой, а завтра утром приеду и закончу эту делянку». Оседлал коня и уехал домой, а второй конь ходил в поле повыше покосчиков, там пасся табунок, на который и вышла эта банда.
Видно, у них было много людей пеших, и когда они увидели наших лошадей, то всех переловили, забрали себе. Забрали они и покосчиков, их коней и продукты. Переправились через Ундургу, как раз напротив моего балагана, из него забрали мои продукты и котелок, потом спустились в падь Шалдуру и там расстреляли и сенокосчиков, и охотника Егорошку. И если бы я не уехал домой, то и со мной то же самое было бы.
Приехав утром на покос, я увидел по следам, что прошел целый отряд, а в моем балагане нет ни продуктов, ни котелка. Я завернул коня и поехал обратно в Усть-Ундургу, рассказал людям, что случилось. Мне говорят, что надо звонить в Зилово в милицию. Я так и сделал, и из Зилово приехали поездом 10 человек, мобилизовали всех нас, бывших фронтовиков, и мы пошли вверх по этой пади.
Прошли километров 5 и наткнулись на табор бандитов, а в стороне у лесин троих расстрелянных покосчиков и охотника Егорушку. Стали мы рассматривать следы и поняли, что белогвардейцы поехали обратно мимо моей пашни, а потом перевалили в падь Темную. Тут мы развернулись цепью и пошли в эту падь, но не выслали вперед дозорных, а надо было. Тогда бы мы подошли незаметно и взяли бы всех, потому что они как раз обедали. Но один из наших не вытерпел и выстрелил. Беляки сразу же всполошились, подняли стрельбу. Убили мы только одного их предводителя, а остальным удалось убежать, и хотя мы им вслед вели стрельбу, было все безрезультатно.
Пять коней наших вырвалось и прибежали домой, но моего коня не было. Эта банда моталась еще в наших местах недели две, и мы каждую ночь вели самоохрану, как велели нам милиционеры, которые уехали на третий день. А мой конь все-таки вырвался уже осенью, когда из бандитов осталось только 6 человек.
На этом же лужке, где был мой хлеб, стоял зарод сена, подпертый толстыми слегами. Бандиты остановились тут ночевать, лошадей привязали к слегам с одной стороны, а с другой наладили себе ночевку. У моего коня была манера бросаться от внезапного стука или шороха. И, видимо, так получилось, что он рванулся, выдернул слегу и бросился бежать. Сначала было чистое место, он его знал. Конь переплыл реку Ундургу, на другом берегу которой был березняк. Там он зацепился слегой за толстую березу, не мог ее свалить и остановился.
Простоял на месте дней пять, выбил глубокую канаву, потом стал ржать, когда почуял недалеко людей. Там был мой сосед, он приехал с женой собирать снопы в клади. Они в обед услышали, что недалеко в лесочке ржет конь, который учуял коня соседей и начал подавать голос. Так вот и нашелся мой Мулюк. Как только его отвязали от слеги, он сразу набросился на траву, был он очень худой и голодный. Высох, как доска, но у меня были овес и печеный хлеб, и мой конь быстро поправился. А соседу моему пришлось купить бачок спирта в благодарность за спасение Мулюка.
Когда начались морозы, то бандиты скрылись в неизвестном направлении, или, наверно, в Манчжурию перебрались через границу. В наших местах стало спокойно. А когда замерзли реки Урюм и Ундурга, то я снова стал возить сено в Ксеневскую, чтобы увеличить свой заработок. Я решил оборачиваться не в пять дней, а за трое суток. Из Урюма выезжал часа в три, 25 км до Нагров я проезжал до восхода солнца, там останавливался, кормил лошадей, сам пил чай в кабаке и снова в путь. Доезжал до десятой версты, и там ночевал, но спал не всю ночь. С вечера хорошо кормил лошадей, сам перекусывал, вставал в два часа, запрягал и ехал в Ксеневскую, к началу торгов подъезжал, а там уже покупатели подходили.
Простою час или два, продам сено, попью чаю, схожу в магазин, куплю заварки, соли, керосину, несколько метров мануфактуры, что Катя закажет, и еду до 10-й версты. У меня там было на квартире оставлено сено, ночевал и на третий день к вечеру уже был дома. Один день отдохну, а на следующий день рано утром ехал в поле за сеном. Опять вставал часа в два, и пока подъезжал к сену, а оно было в 20-ти км от дома, уже начинало светать. Пока накладывал два воза, и солнце всходило. Завтракал и в путь-дорогу. Домой приезжал к вечеру, а утром снова в три часа выезжал в Ксеневскую. Молодой, здоровый был, устали не знал, а морозы трещали по 30-40 градусов. С сеном сам почти всю дорогу шел пешком, если садился ненадолго на воз, то быстро замерзать начинал, поэтому разогревался и шел пешком. Когда садился на воз, то начинались всякие думы, что труда вкладывал много, бессонница мучила, а дохода было мало, только на прожиток хватало. И у меня стали зарождаться мысли, что надо что-то другое предпринимать, бросить крестьянство, потому хлеб в этих местах не родился, не успевал вызревать. Лето короткое, в середине августа уже начинались заморозки, зерно не успевало наливаться, и колос оставался пустой. В лесу земля оттаивала за лето на полметра, а то и меньше. Сдерешь немного мох, а дальше уже вечная мерзлота. Что на ней могло вырасти?
В 1923 году зимой приехал к нам в гости мой тесть Захар Парамонович повидать дочь и внуков. У нас уже было трое детей, все девочки. Он с ними весело играл. Рассказал нам с Катей о их жизни. Крестьянство он бросил, лошадей всех продал и завербовался на рыбалку в Николаевск–на-Амуре, проработал там лето и хорошо заработал, а теперь выехал в Хабаровск. Устроились на строительные работы: Кирилл плотником, а Гаврил столяром. Гаврил вступил в партию. А сам тесть устроился пильщиком на продольной пиле. Все зарабатывали хорошо. Взяли участки земли, уже поставили большой дом, и Кирилл тоже взял участок. Но строиться еще не начал.
Тесть стал уговаривать нас к переезду. Он говорил:
-Поживете первое время у нас, а если Кирилл отдаст свой участок, то поможем вам все вместе построиться. Вот приеду домой, договорюсь с Кириллом и вам напишу.
Мы с Катей стали склоняться к переезду. Вскоре тесть уехал в Хабаровск и прислал нам письмо, в котором сообщил, что Кирилл отдает нам свой участок. Когда мы получили это известие, то начали готовиться к отъезду. Семья наша за это время еще прибавилась. В 1925 году родился долгожданный сын, которого мы назвали Григорием, а старшие дочери уже подросли, и их надо было отдавать в школу. В Урюме школы не было, это нас сильно заботило, поэтому окончательно решили переехать в Хабаровск, и совершили этот переезд в 1926 году.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На этом заканчиваются воспоминания забайкальского казака Филиппова Андрея Николаевича. Когда я в первый раз взяла в руки его тетради, исписанные не совсем разборчивым почерком, то на меня пахнуло самой историей, написанной словом простого казака из самых глубин народа. История написана так, как ее воспринимал обыкновенный солдат и крестьянин, история ничем не приукрашена и не изуродована в угоду каких-то идеологий. Написана сама правда жизни, так, как все было в действительности. Подумалось, что эти мемуары уникальны, ибо они не связаны с интеллигенцией, у которой несколько иное представление о жизни простого народа, и она не представляет в полной мере то, какими же нечеловеческими усилиями приходилось крестьянину и рабочему добывать себе кусок хлеба. Это не упрек в адрес нашей элиты, на то она и есть элита, что существует на совершенно другом уровне и живет иными интересами.
Листочки исписаны очень дорогим для меня человеком, моим отцом. Меня поражало во время чтения, как он запомнил мельчайшие детали своей жизни: и что сколько стоило, и где какое было расстояние, что сколько весило. Эти детали создавали истинную картину былой жизни. Трудно было читать неразборчивые буквы, но очень интересно, на одном дыхании. И душу охватывало величайшее чувство благодарности к моему отцу, что он нашел в себе силы и терпение оставить после себя свои записи. Мы теперь знаем свои корни, откуда пришли и сколько же надо трудиться, чтобы прожить достойную жизнь.
Отец прожил долгую жизнь, до 83-х лет, отпраздновал золотую свадьбу со своей женой Екатериной Захаровной, пережил ее на 10 лет. И, наверно, именно это стало отцу наградой за все те испытания, которые пришлось ему перенести в молодости: голод, лишения, войны, революции. Может быть, кто-то скажет, что он был невезучим, что много раз удача уплывала из его рук, но, в конечном счете, он получил самый главный приз – саму жизнь, в окружении многочисленного потомства: семерых детей, четырнадцати внуков и двадцати правнуков.
Незабвенной памяти, мой дорогой папа, который дал всем нам, его детям, крепкую основу жизни: честность, трудолюбие, порядочность, терпеливость, доброту, выдержку, упорство, старательность и стремление к достижению своей цели.
Я родилась после переезда в Хабаровск. Хотя детей уже было много, но отец не разрешал своей жене делать аборты. Он был уверен в себе, что сможет вырастить всех детей, которых пошлет Господь Бог.
Самыми дорогими воспоминаниями моего детства на всю жизнь остались папины приходы с работы, которых мы очень ждали. Как только он появлялся на пороге дома с сосульками на усах, мы сразу лепились к нему: и на шею, и на колени. Обирали сосульки с усов, обнимали его и взахлеб рассказывали, какие у нас были интересные дела, какие мы выучили стихи и рассказывали ему эти стихи. Он тоже крепко обнимал нас, угощал «зайкиным хлебом», меня называл «германским пулеметом» (я на одном дыхании, очень быстро рассказывала стихи), а брата Гришу звал «ленинской головой». Это были самые счастливые минуты в моем детстве. Отцовская ласка обогрела меня на всю жизнь, и хотя в дальнейшем пришлось немало испытать «тычков и зуботычин», но воспоминания о папиной ласке всегда согревали и поддерживали меня и всех нас, его детей. Отцовская любовь освещала нам наши жизненные дороги, показывала, куда надо шагать, и мы следовали его указке.
А какими чудесными были наши семейные праздники! Папа в детстве пел в церковном хоре, и ему были привиты хорошие певческие навыки. Он организовал из нас семейный хор, выучил своим казачьим песням и пляскам. Веселыми концертами нашими приходили любоваться все соседи. Словом, веселья и радости было достаточно, всегда в доме было шумно и людно, потому что приходило много друзей и знакомых.
После переезда в Хабаровск отцу было уже 35 лет, но он не побоялся снова начать свою жизнь с нуля. Пошел на курсы десятников-строителей, а закончив их, всю оставшуюся жизнь проработал на строительстве: и прорабом, и заведующим складом. Под его руководством был построен целый военный гарнизон в Оловяннинском районе, недалеко от его родной станицы Улятуй. После Хабаровска наша семья вернулась снова в Забайкалье. Отец сам построил дом, который стал нашим семейным гнездом, откуда по мере взросления вылетали все птенцы семьи Филипповых. У каждого по-своему складывалась судьба, у кого сложнее, у кого легче, ведь время было не простое, хоть и в тылу, но пережили Великую Отечественную войну с ее трудностями, голодом и страданиями.
Муж старшей сестры Анны погиб на фронте, но она не осталась одна. Со вторым мужем, капитаном, вырастила троих сыновей. Вторая сестра Надежда подняла четверых дочерей, хотя из-за мужа-пьяницы перенесла огромные лишения, но выстояла, все перетерпела и дала всем дочерям достойную дорогу в жизнь.
Третья сестра Мария закончила железнодорожный техникум, добровольцем ушла на войну, где и нашла свою судьбу, красавца-офицера. Бог им дал троих дочерей.
Брата Григория забрали в армию в 1943 году, и он прослужил целых семь лет связистом. Ушел семнадцатилетним студентом, а вернулся 25-летним мужчиной. Всю жизнь проработал на железной дороге и вырастил сына и дочь.
Младшие дети Вера и Виталий получили высшее образование. Оба учились в Москве. Вера – в педагогическом институте, а Виталий – в МГУ, в дальнейшем он защитил ученую степень кандидата математических наук и издал свой учебник. Его дети, сын и дочь, стали полноправными москвичами. Они уже оторваны от российской глубинки. Хорошо это или нет, никто об этом судить не может. У каждого своя жизнь, своя судьба.
И у меня, младшей дочери Веры, сложилась своя судьба. Из Поволжья поехала осваивать целину, вернулась в Сибирь, где проучительствовала целых 50 лет. Как ни плоха была Советская власть, но именно она помогла мне выжить и выстоять в непростых сибирских условиях, дать высшее образование дочерям.
Для всех детей и внуков всегда был примером, путеводной звездой дорогой пращур Андрей Николаевич Филиппов. Мы ориентировались на его многотрудный путь. Его завет: «Терпение и труд – все перетрут» - помогал в нашей жизни и дал возможность выстоять во всех трудных перипетиях судьбы, одолеть все невзгоды.
Эти воспоминания – своеобразный памятник, дань уважения и глубокого почтения к Отцу и Воспитателю с большой буквы!
Одна из любимых казачьих песен Филиппова Андрея Николаевича:
Ой, при лужку, при лужке,
При знакомом поле,
При знакомом табуне
Конь, гуляй на воле.
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не поймаю,
Как поймаю, зануздаю
Шелковой уздой.
Вот поймал казак коня,
Зауздал уздою,
Вдарил шпорой под бока:
Конь летит стрелою.
Ты лети, лети, мой конь,
Лети, торопися,
Возле милкиных ворот
Встань, остановися.
Встань, остановися,
Ударь копытами,
Чтобы вышла красна-девка
С черными бровями.
Но не вышла красна-девка,
Вышла ее мати:
-Здравствуй, здравствуй, милый зять,
Проходи до хаты.
-А я в хату не пойду,
Пойду во светлицу,
Разбужу я крепким сном
Спящую девицу.
А девица встала,
Сон свой рассказала,
Правой ручкой обняла
И поцеловала.
А наутро встало,
Все село узнало,
Что казачка казака
Крепко целовала.