--------------------------------
После смерти матери, жизнь наша на хуторе резко изменилась. Отец часто уезжал по своим делам, и долго не появлялся дома. Во многих окрестных деревнях, у него имелись женщины, и он частенько пропадал там, оставив нас, малышей, под опекой старшей сестры, которой исполнилось, в том году, пятнадцать лет. У неё в Селиванове жила подруга Шура Волкова, которая частенько наведывалась к нам, или Лида навещала её в Селиванове.
Вот тогда-то, мы были предоставлены самим себе, а наш дом превращался в рассадник анархии. Принимал участие в ней и брат Шуры – Толя, по кличке «Волчок», который часто бывал у нас, т.к. мы являлись «ближайшими» соседями и друзьями – всего то три километра между нашими хуторами!
В доме имелось несколько ружей, в том числе мамина «мелкашка», и мы частенько устраивали стрельбы. А так как расходовать готовые патроны мы боялись – то сами заряжали их - благо боеприпасов у отца было достаточно.
Но и они были не безграничны. Дробь у нас была самодельная - старший брат Витя, наловчился делать её сам из свинца, не без нашей помощи. Он доставал где-то свинец и принимался за изготовление дроби. Мы с братом Толей принимали посильное участие: рубили зубилом и обстукивали молотками свинец, а из изготовленных свинцовых проволочек, отрубали дробинки и затем, нарубив достаточное количество, обкатывали их между двумя сковородками.
Таким образом, у нас появлялась крупная дробь. А вот порох нам взять было негде, кроме отцовских запасов. Единственно, до чего мы могли додуматься - это отсыпать порох из пороховой коробки отца. Чтобы заполнить образовавшееся пространство в коробке, после изъятия пороха, мы на дно её, вместо пороха, подкладывали бумагу или вату. Сверху насыпали порох, чтобы визуально казалось, что он не уменьшился, если отец случайно, заглянет в чемоданчик с боеприпасом. И так наше воровство мы скрывали от папаши до осени.
Наступала пора осенней охоты, и отец начинал постреливать в дичь, которая попадалась на пути его следования, и довольно часто, возвращался домой с добычей. В результате этого, доходило дело до пополнения его патронташа вновь заряженными патронами. Вот тогда то и открывалось наше воровство. Ни сколько не сомневаясь, что сейчас отец обнаружит пропажу и нам достанется на «орехи», мы забивались в разные углы дома, в том числе и на русскую печку, и с замиранием сердца наблюдали из своих «щелей», за действиями отца.
Готовясь заряжать патроны, отец доставал деревянный чемоданчик, который он привез с фронта (видимо собственного изготовления), вынимал боеприпасы и высыпал порох на бумагу, чтобы удобнее было зачерпывать его пороховой меркой.
Обнаружив, что под тонким слоем пороха - вата и бумага, он удивленно поворачивал голову в нашу сторону, затем вставал, грозно прищуривал глаза, как бы прицеливаясь, в попавшую в его поле зрения дичь, и задавал первый безобидный вопрос: «Чья это работа?». Все мы, конечно, помалкивали, хотя очень мало надеялись, что молчанием можно избежать наказания, и тогда в гробовой тишине, звучал следующий коварный вопрос отца: «Где моя жимолостка?!».
О «жимолостке» следует сказать особенно. Отец вырезал её из кустов жимолости. Этот кустарник, по своей структуре, являлся очень крепким материалом, для изготовления шомполов, которые применялись при чистке ружей. При его вопросе о «жимолостке», мы должны были найти её и подать ему в руки, для экзекуции. Если мы этого не делали, или только делали вид, что ищем, и ему приходилось искать шомпол самому, то нам доставалось от него ещё больше, чем в том случае – когда мы сами подавали ему средство для телесного наказания.
Случалось, что мы прятали от него, шомпол, туда, где отец долго не мог его найти. Но он частенько его находил, а на «худой» конец у отца был широкий армейский ремень, на котором он точил свою бритву, когда собирался бриться. Этот «заменитель» шомпола был не хуже настоящего, но папаша жалел ремень и редко им пользовался, сохраняя его не только, как свою боевую реликвию, но и прекрасный точильный инструмент, для окончательной заточке острия «жала», опасной бритвы.
Когда он «порол» кого-то из нас, то остервенело, таращил глаза, пришлёпывая губами, и входя в раж, не мог долго остановиться. Толе доставалось чаще и больше всех. Он визжал, закатывал глаза, катался по полу, в надежде, хоть как-то увернуться и смягчить удар, но и папаша, тоже приспосабливался и выбирал более удобную позицию для наказания. То за ногу его прихватит, то за руку, чтобы удары приходились по спине и заднице виновника «торжества».
Пот покрывал отцовский лоб и лысину (он сам брился наголо опасной бритвой), руки слегка подрагивали, а он всё продолжал изливать своё негодование за совершенный неблаговидный проступок своих детей. Несомненно, в нём просыпались гены его папаши, Селивановского помещика, который вероятно, усердно, до самозабвения, наказывал своих провинившихся крестьян. Но такие подробности можно было видеть только со стороны и на расстоянии, ибо жертве истязаний было не до подобных наблюдение и умозаключений.
-Пап, ну хватит! – тихо выдавливал из себя, кто-то из нас, а это могло означать только то, что с этого человека достаточно, и к экзекуции готова очередная жертва, которая произнесла эти роковые слова, и, которой невмоготу, больше смотреть, на это яростное избиение, со стороны. Нужно отдать должное и тому, что мне, как самому маленькому в семье, доставалось меньше и реже всех. Понимал, видимо отец, что без старших братьев я не смог бы ничего сделать с порохом, дробью и поэтому наказание, частенько обходило меня стороной…
Шомпола, как уже говорилась, были весьма крепкие. Они никогда не ломались, а только расщеплялись и становились похожими на веник-голик, сделанный из безлистных, берёзовых веток. Но, даже после таких свирепых и безжалостных наказаний, мы продолжали расстреливать порох, по мишеням. Умудрялись, даже, перезаряжать использованные малокалиберные патроны.
Редко, но иногда приходилось, пользоваться ружьем, для добывания огня, когда кончались спички, а ближайший магазин находился в пяти километрах от хутора, в деревне Кочергино. Тогда из патрона высыпалась дробь, её место заполнялось ватой, а затем уже звучал выстрел. Вата слегка загоралась и тлела по краям. Её раздували, от неё зажигали бумажку, затем керосиновую лампу, а от лампы уже всё остальное, что было необходимо зажигать.
За добывание огня, подобным способом и использования ружейных припасов для этой цели, отец не ругался, определенно чувствуя свою вину за отсутствие в доме спичек…
------------------------------