Решил выложить отрывки
из своего старого горного дневника.
Ничего не исправляя, как есть,
в память о том славном времени.
Автор.
24.07.2000
Небо блеклое, как молоко. Степь в сухом тумане – бесцветная, вытерто-желтая. Синеватые размытые сопки.
Колеса грохочут по нервам, и даже ветер из открытого окна, горячий, сухой, пахнущий гудроном, не приносит облегчения, только бросает волосы в глаза.
Огромные, неприютные дали наблюдаю я трясясь на верхней полке прицепного плацкартного вагона №26. Изредка за мутными стеклами проплывает захолустный полустанок: несколько облупленных домов на солнцепеке. В тени лежит старая дворняга и гложет кость. Женщина поникшая от зноя идет по пыльной дороге.
Душно.
Время тянется бесконечно. Пробую читать. Смотрю в окно. Снова читаю, разглядываю пассажиров. Соседи едят огромную курицу; полная дама в очках и ситцевом платье сложила руки на животе и едет ногами вперед, расплывшись по боковой полке. Храпит при этом ужасно, будто отфыркивается. По проходу пробираются двое:
- Си-игаре-еты, семечкиминералкаспиртныена-апи-и-итки….
- Рыбы, рыба копченый, сазан! (запах рыбы по всему вагону).
Куда я еду? Зачем? Какие горы? Ничего сейчас не хочется. Только – в душ.
Отворачиваюсь к стенке и мало-помалу засыпаю под тряску и перестук колес.
27.07.2000 (Чимкент)
Летучие мыши, как серые тени, бесшумно чертят выцветшее вечернее небо. Последний день в городе. Завтра - сборы.
Чимкентский рынок – жаркое, зловонное место. Торгуют прямо на земле. Кругом людей, машин – яблоку негде упасть. Под деревом на тротуаре сидит одетый в лохмотья обросший мужик, выставив перед собой ногу всю покрытую язвами. На ногу садятся мухи. Рядом – картонная коробка с медяками. Вечером мужик одевает черный шерстяной носок, собирает свой заработок и удаляется восвояси. На следующий день, с самого утра он уже снова под деревом. С ним еще один: лысый, бородатый, в черном халате и с четками.
Вчера ходили в баню. Баня здесь знатная, с бассейном. Потом, вечером, в маленьком пустом кафе долго пили зеленый чай с лимоном, болтали. Я смотрел как вечернее солнце золотится в стеклянных стаканах и думал: "хорошо все-таки…".
01.08.2000
Автобус и КамАЗ груженый нашими вещами остановились у границы заповедника, километрах в трех от лагеря. Дальше дороги не было. До часу ночи при свете фонариков таскали груз на себе. По двум хлипким бревнышкам, перекинутым через грохочущий поток, переправляли рюкзаки, ящики, баллоны с газом, снаряжение. Под соснами, на берегу горной реки разбили лагерь, сварили ужин. Это – Возвращение. У костра – уставшие люди; красные блики на лицах. Керосиновый фонарь на сосне. Несложная еда из закопченного котелка, неразбериха с ложками в темноте, и сон в прохладной палатке, над которой шумит лес.
06.08.2000 (базовый лагерь. день отдыха)
Валяюсь под соснами, разглядываю желтые листья в траве и небо затянутое кисеей. Отдыхаю.
Сходили две вершины. «Открылись» пиком Сары-Айгыр (1б): длинные, утомительные подъемы, каменистые склоны, покрытые сухой травой. На гребне - острые, похожие на лезвие скальники, сыпухи. Вид на равнину, как из самолета. Жарко.
У вершины почувствовал высоту: заторможенность, тупая головная боль, тошнота, легкое головокружение. В связке шел первым.
Вчера неплохо сходили на «Гном» по 2б. Не очень длинный подход, три стенки (самая высокая – веревки 3-4), предвершинный гребень, вершина. Спуск по сыпухе, кулуары местами проходили лазанием, был один небольшой дюльфер.
08.08.2000
Не оставь меня в страшной беде,
Когда силы мои на исходе
Человек состоит из людей,
Что однажды на помощь приходят
(Ю. Визбор)
Встаем мы рано, в 5:30, дежурные вообще в 5.00. В это время еще совсем темно. Черный лес, красные блики костра: народ ходит в темноте, гремит кружками, пьет чай, собирает рюкзаки. Только небо, видное сквозь сосны как на дне колодца чуть бледнеет и россыпи звезд на нем меркнут. Холодно.
В 7.30, когда уже можно различить тропу, мы выходим из лагеря. Бабушка шагает впереди и поет романсы. Мы идем сначала под Чайковского, затем под Глинку. Больше всего мне нравится «Ave Maria».
В самом начале пути, когда до маршрута еще далеко, тропа вьется по дну ущелья вдоль шумной, холодной, в белых бурунах речки, исчезает в зарослях мяты и клевера, прячется в перелесках, взбирается на травянистые холмы, перекидывается по бревнышкам через потоки и спустя пару часов выводит к горному озеру.
Ранним утром или на закате это не просто вода: это чьи-то прекрасные глаза, это молитва, тихая, изумрудная печаль. В ней – мелодия Гор, Неба, Космоса…
Солнце поднимается и вершины, укутанные в холодные тени заостряются, вздрагивают, как струны, к которым сейчас прикоснутся пальцы Мастера. И вот первый луч окрашивает самый высокий пик. Он откликается своими снежными гранями и начинает гореть в глубоком ультрамарине Неба… Это – первый аккорд. Рождение нового дня. Вспоминаю Баха. Это - музыка Начала.
Скоро все меняется. Вокруг только камни. Здесь начинается Высота. Тяжелый, затяжной подъем. Горы щебенки. Отвесная, поблескивающая кремнием почерневшая под солнцем стена. Язык грязного, сырого снега. Мы лезем по сыпухе, сбрасывая камни, глотая пыль. Целые языки щебня с подлым шипением ползут из-под ног. Среди камней попадаются сухие, развороченные, белые как кость обломки арчи. Когда-то здесь был лес. Поднимается вдоль ледника. Страхуем друг друга, идем в связке.
Наконец, после долгих усилий подъем заканчивается, и в мареве дрожащего воздуха появляются словно топором вырубленные высокие скальные стены, затекшие льдом. Над всем этим - трехглавая корона «Дружбы» – наша вершина.
Выходим на Медвежье Плато – большое и плоское каменистое поле с редкими кругляками мха. Делаем привал. Обильно мажемся кремом от загара, достаем перекус; делим конфеты, сыр, сухие лепешки. По телу разливается приятная усталость. Прохладный ветерок ласкает лицо. С перевала, в седловине между склонами видна равнина, клубящаяся в сухом солнечном воздухе. Кругом сине смотрят горы. Изредка туманным эхом, как сквозь сон слышен клекот камнепада. Дорога, дорога без конца. Сколько нам ее еще осталось..?
Высота начинает сказываться под гребнем. Снова заторможенность, сонливость, тяжесть в голове. Солнце, не смотря на крем, сожгло лицо: уже больно морщить лоб и нос.
На раскисшем за день леднике вижу отпечаток медвежьей лапы.
Под гребнем надеваем каски, системы, начинаем работать в связках. Посыпались камни. Настоящий обвал. Мы вжимались в трещины и под навесы так, будто хотели слиться с ними. Камни колотили по каскам, по рюкзакам, в воздухе стоял запах жженого кремния, шум, крики: камень! Осторожно… Еще камень!! Так и тянет поднять голову и посмотреть, что же там, наверху, происходит. Поднимаю – и в ту же секунду что-то серое, мелькнувшее сверху, бьет по губам и рассекает локоть. Ошалевший от удара, опускаюсь за выступ. Трогаю губы – на пальцах кровь. Кажется не хватает переднего зуба… - нет; все в порядке. Ругаясь и отплевываясь кровью, перебираюсь в более безопасное место.
***
Только в 19:30 поднялись на вершину. Неля Абасовна сфотографировала меня с разбитой губой, подлечила, мы доели остатки перекуса и стали готовиться к спуску, который пока был нам неизвестен. Холодное красное солнце в тумане висело над самыми вершинами, и ущелья под нами уже тонули в багряной мути наступающих сумерек. Закат с высоты четырех километров…
Холодный ветер пробирался под одежду. Мы теснились на узком отвесном гребне, в сотнях метров над обширным, иссеченным глубокими трещинами ледником и ловили тревожные позывные по хрипящей рации. База начинала беспокоиться. Все остальные группы уже вернулись в лагерь или были где-то на подходе.
- База - «Дружбе», прием. – (треск и шипение).
- База, База, я - «Дружба»…
- Дружба, я – База, что у вас, прием?
- Мы на вершине. Спуск пока не известен. Спуститься по пути подъема не можем – сыпет сильно. Наверное, будем «дюльферять» со стены. Когда вернемся – не знаем.
…В общем, группа Павельева, которая спускалась в лагерь с пика «Пионер» и была на тот момент к нам ближе всех, стала подниматься на встречу. «Спасотряд», значит. Сам Павельев и Илья разбили бивак у нижнего озера, а два Сергея – Карцев с Пивоваровым, уже в глубоких сумерках подобрались к нашему маршруту.
Скала на вершине была «мягкая», крошилась под пальцами, и забитые для дюльфера крючья можно было выдергивать руками. Наконец, нашли подходящую трещину, забили три крюка, бросили со стены веревку, спустились до широкой скальной полки. Неля Абасовна спускалась последней– на одном крюке.
Далее предстояло крутое скалолазание по крутым, сыпучим скалам, в связках, при свете фонариков. Я очень устал, хотелось спать и пить (и это в тот момент, когда нужна была наибольшая собранность!). В темноте под нами смутно белело пятно ледника, и сколько бы мы не лезли вниз, оно почти не приближалось. Только гремели - так, что не было слышно собственного голоса невидимые, вызванные нами камнепады. Кого то било по каскам, по ногам – крики, пыль, мрак… Все «живое», не за что ухватиться. Вышел из облаков месяц, стало более – менее понятно, что происходит. Все оживились, дело пошло быстрее. Но месяц снова скрылся в тучах и у нас осталось только несколько тусклых звезд над головой.
К часу ночи спустились к леднику. Пересекли его и дальше по морене и сыпухам стали двигаться в сторону Медвежьего Плато. Опять кучи камней, и не видно ничего (фонаря у меня нет), руки в ссадинах от падений, и все по прежнему в связке, дергают друг друга и бегут, но самое неприятное уже позади.
К двум часам ночи вышли на плато. Нашли какую-то ложбинку в камнях, набились туда, как селдь в банку, уложили на дне веревки и рюкзаки, натянули на себя все то немногое, что было из одежды, и стали дожидаться рассвета. Я лежал и думал, что Карцев С Пивоваровым – большие молодцы: если бы не они, ночевать нам на скалах.
Ночь была бесконечной. Лежать было жестко и холодно. К утру я колотился так, что Агата проснулась и укрыла меня своим полиэтиленовым дождевиком. Толку с него никакого, но все же приятно. На рассвете выбрались из своей ямы помятые, продрогшие и измученные, часов за пять спустились в лагерь.
-----------------------------------------------------
P.S. Вечером, когда все улеглись спать, я наломал дровишек, уселся у костра. Пил из большой жестяной кружки дымный горький чай, грел его на огне. Не знаю, о чем думал. Обо всем, и ни о чем в частности. О красных углях, об огне, о чае, о темноте, о себе, о звездах.
P.S. Агата погибла несколько лет спустя, совершая восхождение в Фанских горах.
28.08.2000
Сборы заканчиваются восхождением шестерых отважных на пик Кызыл-Баш (4200м), по маршруту категории 6а. Кызыл Баш - красивая, неприступная гора из голубого мрамора, с красной гранитной «шапкой»; отвесные стены с точеными гранями, похожие на складки каменного плаща. Находится уже на территории Узбекистана. Из лагеря – десять часов подхода.
Поднимались по ущелью "Диких альпинистов". Тоскливо лезть в гору к черту на кулички с пустым желудком и полным рюкзаком, да еще в плохую погоду. Тучи из-за белых снежных перевалов лезут иссиня-черные, внизу таких не бывает. По замерзшей альпийской травке, как рисины, прыгают белые градинки. Рваный серый туман заволакивает продрогшие скалы. Вечереет.
Идти дальше становится бессмысленно, и мы разбиваем бивак на последнем клочке "зеленки", который притулился у ледника под перевалом «Гранитный». На горных ботинках налипло по центнеру черной, липкой грязи. Ботинки промокли, вслед за ними промокли и замерзли ноги. На западе в разрывах туч над ущельем холодно догорает желтый закат. Запихав руки в карманы, уткнувшись в воротник куртки и пошевеливая стылыми пальцами в ботинках, долго наблюдаю эту картину неподвижным, мрачным взглядом. В темноте ледник белеет четко и ясно. Пахнет свежим снегом. Так же пахнет первый снег дома. И у меня какое-то странное, новогоднее настроение. Новогоднее меню этим вечером состояло из пакетированного супа харчо сдобренного банкой тушенки, четверти лепешки на брата и чая, натопленного из снега. Народ теснился вокруг котелков на корточках при свете фонариков, угощался супом, сталкивался бликами ложек, а когда мы, покончив с супом, подняли головы, не было уже ни гор, ни снега. Лишь маячили в густом тумане две палатки да темнела куча камней.
– Ну, народ, загадывайте желание – мы в облаке.
Народ вздохнул, и озябшими пальцами потянулся за чаем.
29.08.2000
(Чимкент)
Было по-чимкентски жарко. Утром деревья еще защищали от солнца, к полудню же тень уползала и съеживалась. Все уходили в город. Я оставался во дворе турклуба, читал, оплывал потом и пил теплый чай с лепешками. Денег на баню у бедного студента не было, зато гордости – хоть отбавляй: взаймы не просил, отговаривался тем, что идти лень…
***
Вечером к воротам подошел автобус (норильчане уезжали). Все вышли к нему в вечернем зное.
- Ну, ты пиши, если что. Вот адрес.
– Да, и мой тоже возьми. Ручка есть? Народ, дайте ручку!
- Вы адреса записываете? Тогда мой тоже запиши.
Затолкали в автобус рюкзаки, уселись.
- Ну, счастливо! Тренируйся, на следующий год приезжай.
– Спасибо, Неля Абасовна. Приеду обязательно.
- Давай, Костя... Митяй, пока. – Счастливо.
– Эх, Леха…
- Эх, Винт…
- До свидания, Анатолий Васильевич.
– Будь счастлив! Увидимся через год.
Захлопнулись дверцы, автобус взвыл, неуклюже развернулся и, блеснув стеклами, покатил по мягкому от жары асфальту.
Из окна кто-то махал рукой.
Конец.