***
Послание на моей груди уже должно проявиться. Шпионская бумажка полностью высохла, пора идти в отхожее место и читать: кто-то старался, нужно уважить. И пусть они там хихикают у мониторов. Ироды.
«Здравствуйте, дядя Вася. Я, действительно, рада этой странной встрече. Сразу нахлынули воспоминания из далёкого детства: я вспомнила о нашей с вами любимой игре. Думаю, что вы, конечно, забыли, как мы играли в прятки. Однажды я залезла в пустую трёхведёрную кастрюлю, и для этого пришлось свернуться клубочком, скрестив руки и ноги. Как же давно это было. Но вы должны вспомнить.
Моя жизнь после смерти мамы превратилась в сплошную работу. Спасибо любимому отчиму: именно он посоветовал мне пойти в госбезопасность. Я счастлива, потому что только избранным доверена высокая честь – защищать интересы Родины.
Я вышла замуж. С мужем мне повезло: он прекрасный человек и работает вместе со мной. Разумеется, не пьёт и не курит. У нас есть ребёнок. Но что это я – только о себе.
Меня удивляет, что до сих пор вы, умный человек, пытаетесь бороться с прекрасной системой, которая позволяет каждому быть уверенным в завтрашнем дне.
По долгу службы мне пришлось изучать ваши статьи. Они вызывают горькое недоумение у любого нормального человека. Зачем это нужно вам, если всё написанное не нужно никому?
Хорошо, что так сложилось, и я иногда буду вас видеть.
Я бы очень хотела услышать ваш рассказ о коммунистической колонии. Сразу после получения очередного письма вы можете спокойно рассказывать о подробностях той жизни, потому что у мониторов слежения я буду одна.
Это письмо вы должны немедленно уничтожить. Это специальная бумага, которая легко растворяется желудочным соком. Надеюсь, вы понимаете, что речь идёт о безопасности не только моей, но и моих близких. Ждите весточку.
Ваша Вера».
Да, бедная Верочка.
Эти игры с гэбэшниками нужно немедленно прекратить. Иезуиты готовы на всё. Но лучше бы они травили меня газом или какой-нибудь бесконечно повторяющейся мелодией из современной музыки для народа. Неужели им мало давящей тишины? Или им показалось, что на меня она действует благотворным образом? Но ведь я – человек, с определёнными пределами психической устойчивости. Наверное, этот предел и пытаются определить. Их задача – исследование различных методов воздействия на психику человека в лабораторных условиях полной изоляции. Возможно, благодаря мне будет открыт новый способ манипуляции для широкомасштабного использования на практике.
Уголовников содержат в штрафном изоляторе не более пятнадцати суток. Одиночка считается тяжким испытанием. Но я – политсан. Они видят во мне не вялую лягушку, а особо живучую крысу для опытов.
Выйти из нужника и сказать, чтоб они, чекисты, очистили свои ряды от предателей?
Или просто бросить скомканную бумажку на пол и спокойно лечь спать?
Представляю, как консультанты-психологи требовали от Веры вспомнить что-то личное, какой-то эпизод из далёкого прошлого, памятный для нас обоих, что придало бы письму большую достоверность. Она и вспомнила про кастрюлю и прятки: «пришлось свернуться клубочком, скрестив руки и ноги». Убедительное воспоминание. Как же такое забыть?
Вот только большой кастрюли в том доме не было. И в прятки мы с Верочкой никогда не играли. Но уж очень она постаралась, чтобы я всё понял правильно. Иван неплохо её воспитал. Иначе и быть не могло. Что же ей оставалось делать, если припёрли к стенке?
Как же правильно поступить, чтобы от неё отстали? Судя по «зашифрованному» ею посланию, у девочки хватает забот.
Да, Верочка, я прекрасно помню нашу с тобой игру.
Мы садились друг против друга и по очереди что-нибудь рассказывали. Начинал обычно я. Ты увлечённо слушала и внимательно следила за каждым моим движением. Стоило мне в какой-то момент, словно бы невзначай, положить ногу на ногу или задумчиво скрестить руки на груди, или два пальца на руке, как ты, заметив это, заливалась громким восторженным смехом и кричала: «Ты врёшь». Потом пересказывала мне всё то, что я успел соврать. Так мы тренировали твою память и внимание. И вот – пригодилось.
На самом деле содержание «шифровки» выглядит так: замуж не вышла, сожитель есть, но он – алкоголик; безработица и нищета – в полный рост, плюс к этому бездетность. Мужик её, наверняка, стерилизован. Возможно, что и она сама. Статей моих она не читала, но уверена, что они нужны.
Я вышел из сортира с листком в руке. Смял его и бросил на пол.
***
Я лёг на топчан и закрыл глаза. В этот момент в уже привычной тишине что-то громко зашипело и тут же стихло. Стоило огромных усилий – не вскочить от неожиданности. Ну, не змей же ядовитых ко мне запустили. На радость экспериментаторов моё сердце забилось с удвоенной частотой. Вшитый под кожу датчик это, наверняка, отметил. К сожалению, впрыск адреналина в кровь силой воли не остановишь.
Я до боли нажал на веки, пока сердце не перестало прыгать, а в голову не пришла спасительная мысль: видимо, в камеру закачали порцию усыпляющего газа, чтобы сделать уборку – без контакта с клиентом. Удушение моей драгоценной особы не должно входить в их планы. Что ж, будем спать.
Думаю обо всём понемногу. О Верочке и её несладкой жизни. О литературе, которая описывает поведение, мысли и поступки героя под воздействием на него тех или иных обстоятельств. Он бьётся с ними, не щадя живота своего, и готов умереть – на то он и герой. Может и не бьётся, а приспосабливается. И живёт себе дальше премудрым пескарём.
Но почти всегда с ним и вокруг него что-то происходит, какое-то действие. Пусть самое невзрачное и почти незаметное, но происходит. Лёгкое дуновение ветра или жужжание надоедливой мухи, стрельба из всех видов оружия или безумная погоня, семейный скандал или любовная сцена. В начале повествования герой был одним человеком, а в конце стал другим. Если остался жив.
А вот в моём случае есть только два обстоятельства – неизменная тишина и полное одиночество. Это тоже форма воздействия, но в ней нет ничего героического. Нет вокруг меня никаких опасностей – только гладкие стены из пластика, мягкий пол и круглый светящийся потолок. Нет ни возможности совершать поступки, ни действия извне, если не считать их глупой затеи с перепиской. Всё, что есть, сосредоточено внутри меня. Но я прекрасно понимаю, что в эту камеру вошёл один человек, а выйти из неё может кто-то совсем другой, лишь внешне похожий на меня. Вот такое досталось испытание.
Как сохранить себя?
В идеальном варианте, разветвлённая система государственной безопасности России должна иметь собственную и совершенно секретную школу подготовки внутренних врагов. Мощная антивирусная программа не имеет смысла без не менее мощной программы производства компьютерных вирусов. Российские лагеря и тюрьмы, где содержатся уголовники, настроены на отбор и переподготовку будущих или действующих рецидивистов, а не на перевоспитание преступников. Без воспроизводства уголовного контингента карательная машина не способна к работе без перебоев. Политсаны – необходимое звено, без которого система тотального политического контроля точно так же обречена на вырождение и гибель.
Как же я сразу не понял, что иезуиты с большим удовольствием готовы идти на контакт. И не потому, что я представляю для них какой-то особый интерес. Им очень хочется поковыряться в моих мозгах, выяснить характерные особенности психики политсана и понять логику его действий на свободе. Контакт с ними в любой форме – помощь системе воспроизводства идеологических врагов действующего режима.
Мне остаётся полностью уйти «в себя». Забыть о существовании жизни за стенами этой камеры. Придумать повесть о «Северной Гармонии», основанную на реальных фактах прошлого. Только так я смогу сохранить себя. И приступать нужно немедленно.
«На берегу реки, которая тонкой жилкой тянулась из болот тунгусского края, раскинулась, как попало, маленькая деревушка. Если смотреть на неё сверху, прямо с неба, то она походила на бесформенную засохшую болячку на нездоровом теле и без того плешивой, местами горелой и как будто выщипанной северной тайги. А вообще-то деревушка с географическим названием Сосна считалась единственным островком цивилизации на сотни километров вокруг. Русские охотники, как перелётные птицы, проводили на этом острове межсезонье, ждали баржу с продуктами и совсем не заботились об устройстве своих временных летних гнёзд.
Цивилизация в деревне, если сказать честно, получилась не совсем полноценной. Электричество хранилось только в батарейках транзисторных приёмников: дизельная электростанция уже лет пять назад вышла из строя, алюминиевые провода сами собой превратились в уловистые «морды» и «корчаги», а столбы, на которых эти провода когда-то висели, давно стали печным дымом.
Но ещё остался в деревне фельдшерский пункт с йодом, бинтами, ихтиоловой мазью и валидолом. Ещё стоял покосившийся клуб с вывеской «Красный чум» и вечной «Славой КПСС» над печкой из железной двухсотлитровой бочки, лежащей на боку. А главное, в деревне имелся магазин с небольшим запасом спичек, десятикопеечных пачек табачно-махорочной смеси, папирос «Волна» и «Север», керосина, муки, риса, сухого молока и кильки в томатном соусе. Жили в магазине вечно голодные мыши, а больше ничего хорошего там не было.
Водка и спирт давно выбраны «под запись» и выпиты. Кое у кого из оседлых жителей еще, правда, остались сахар и дрожжи, позволявшие сохранять определённый смысл жизни и пить, кочуя по деревне, по мере созревания в том или другом доме сорокалитровых фляг с брагой. Но брага давала тяжкое похмелье, и все с нетерпением ждали весеннего завоза залежавшихся на складах в Подволошино продуктов, креплёного красного вина и свежей водки. Запас спиртного позволял кое-как дотянуть с конца мая до октября. В деревне пили все как следует…»
Продолжение http://proza.ru/2011/12/03/942