Жизнь семинариста Михаила никогда не была гладкой да спокойной. Всё что-то происходило в его судьбе, что-то да случалось, поворачивалось в разные стороны и не давало покоя и отдохновения. У других, вроде, тишина и благоденствие, а у Михаила всё не как у людей. Вот уже и последний год учебы перевалил за свою вторую половину, давно пора уже жениться, да после учёбы рукополагаться в дьяконы, а Миша всё не мог никак решиться. Другие его однокурсники давно уже качали своих детей, некоторые, особо торопливые, даже не одного; а Миша всё ещё гулял «за ручку» со своей девушкой и ни на что не решался. Со стороны казалось всё просто и понятно. Встречался со своей Машей он уже три с половиной года, всё уже о ней знал, и характер её ангельский, и смирение, и кротость, и хозяйственность, всё это нравилось Михаилу, влекло к ней, тянуло… И родители её относились к Михаилу по доброму, по отечески, принимали уже как сына, а он всё не мог, не мог сказать ей: «Выходи за меня замуж!». Сидела в душе его некая неизбывная, безотчётная заноза, которая всё не давала ему покоя, а с недавнего времени и вовсе лишила сна. От этой мути на душе не спасала даже молитва, коею Михаил очень любил и часто предавался прежде. Тут было иное, саднящее, надрывное чувство, будто не так что-то, очень, очень не так! А что? И сам он не понимал и не ведал! Однако, для окружающих, это вовсе не было такой уж тайной. Маша была совсем не красавицей. Её очень худенькое и бледное личико украшал внушительных размеров нос и крупный непропорциональный рот, маленькие голубенькие глазки смотрелись на этом фоне совсем уж как-то не выразительно, а жидкая беленькая косичка, скорее напоминала крысиный хвостик, чем девичью косу. Во всей своей хрупкой фигурке она имела вид какого-то надлома, что конечно не украшало и без того несуразную её внешность. Но она искренне любила Мишу и он всегда ощущал её трогательную заботу и ненавязчивое внимание.
Наконец, дойдя до некой невозвратной точки, в накале своих сомнений, Михаил решился поделиться своими переживаниями и спросить совета у местного старца, о. Никанора. К старцу ходили многие, со своими сомнениями и недоумениями в вопросах веры и благочестия, он был весьма образован и рассудителен в ответах, но вот с этаким земным, простым вопросом, никто из знакомых Михаила, к о.Никанору пока ещё не хаживал. Простому семинаристу было, конечно, немного боязно вопрошать такого человека о своей судьбе, ведь решалась вся жизнь его, всё счастье или нестроение семейное, но делать было нечего, нужно было решаться и он поспешил к знакомой келье.
Старец выслушал Михаила внимательно, долго и подробно расспрашивал о невесте и наконец, пожелал её увидеть. Такого поворота событий Миша не ожидал и договорился, что приведёт её к о.Никанору завтра. Ночь прошла у Михаила без сна, от нервного напряжения он не мог даже молиться, всё думалось, строились какие-то невозможные планы, громоздились нереальные мысли, словно чёрным облаком накрывая сознание, и не сон, и не явь, а бредовое наваждение находило на бедного Михаила. Желание жениться сменялось сомнением, червь точил его душу, чёрные грёзы о худших проявлениях брака мнились ему всю ночь. Утро застало его разбитым и бледным, с больной головой и звоном в ушах.
Его Маша пришла, как обычно, вовремя. Тихая, в новом беленьком пуховом платочке, надетым специально, по такому случаю. Она показалась Михаилу, каким-то неземным, странным созданием из нереального, несуществующего мира. Червь сомнения снова шевельнулся где-то в душе Михаила, но он решительно взял Марию за руку: «Пойдем?».
И вот, их позвали к старцу. О. Никанор поговорил с молодыми минут 5 и попросил Михаила выйти, чтобы принять исповедь у его невесты. Их разговор оказался долгим. Минут двадцать показались Мише целой вечностью. Наконец, Мария вышла. У неё были красные от слёз глаза и распухший нос, по всему было понятно, что беседа была трудной.
-Вот, что я тебе скажу Михаил, - заговорил старец, едва они с Машей показались у него в дверях. – Благословляю вас вдвоем съездить в паломничество. Поклонитесь св. Ксении Петербургской, прочтёте на могиле её Акафист, помолитесь в Александро-Невской Лавре… Тогда уж и приходите ко мне, а сейчас рано!
Не посмев перечить, Михаил и Маша вышли от о.Никанора совершенно ошарашенные, не понимая пророчит им старец супружество или разрыв. Оба молча побрели по засыпанной снегом дороге. Также, не проронив ни слова, Михаил проводил Машу домой.
С паломнической поездкой у Михаила всё никак не складывалось, Маша, терпеливо сносившая все недоразумения Мишиной жизни, на этот раз взялась активно ему помогать и смогла сама организовать всё в самые кратчайшие сроки. По её задумке, они не поедут с паломнической службой, а приедут в Санкт-Петербург сами, на скоростном поезде, поселятся в недорогой гостинице, съездят на Смоленское кладбище к святой блаженной Ксении и проведут там, сколько захотят времени, помолившись не второпях, а как следует, не спеша, прочтут ей Акафист, молитву и приложатся к могиле. А уже на другой день поедут в Александро-Невскую Лавру. Миша оценил по достоинству организаторский талант невесты и согласился на её план.
* * *
Время в пути показалась Михаилу вечностью, всю дорогу он был молчалив, задумчив и мрачен. Маша, вначале пытавшаяся развеять его настроение беседой, скоро поняла, что жениху не до неё и тоже замолчала, занявшись чтением книги припасённой на такой случай.
Поселившись в гостинице и оставив Машу разбирать вещи, Михаил решил немного пройтись. Набережная Невы была совсем рядом. Выйдя на неё, Миша, впервые за день, вдохнул полной грудью морозный воздух и не спеша пошёл вдоль гранитных перил. В голове прояснялось, напряжение прошлых дней начало спадать, головная боль проходила на вольном воздухе Петербурга. Миша, наконец, расслабился. Он шел, ни о чем не думая вперед по набережной Невы и радовался этому, засыпанному снегом городу, и вольному ледяному ветру, пытавшемуся забраться за воротник, и своей свободе.
Вдруг он почувствовал, как кто-то сзади тронул его за плечо: «Мишка, это ты?!». Михаил резко обернулся и увидел радостное лицо, давно канувшего в море житейское, друга детства.
- Антон!!! Это ты?!- Михаил был удивлён такой внезапной встречей старого друга, с которым они учились в одном классе и прожили более десяти лет в одном дворе.
Михаил знал, что после окончания школы, Антон успешно выучился на художника, но внезапно, без всяких объяснений и прощаний уехал жить и работать в Санкт-Петербург, оставив друзей, старенькую маму и даже любимую девушку, красавицу Алису, в полном недоумении от своего неожиданного поступка. Связь с ним у Михаила прервалась. И вот, в Городе Великих Чудес и Надежд (как они, ещё в школьные годы, называли Санкт-Петербург) – такая встреча!
- Я, Мишка!!! Как я рад тебя видеть! Какими судьбами?! – Антон, улыбался до ушей, совсем так же, каким запомнил его Михаил. Он был, видимо, действительно рад их встрече.
- Да, по делам, – неопределённо произнёс Михаил, понимая, что сразу такое не объяснишь,- в двух словах и не скажешь!
- Так зачем же «в двух»! Пойдем ко мне в студию, там сейчас никого нет, нам никто не помешает, расскажешь мне всё по-человечески! Согреемся, посидим, поговорим, как люди! Мишка! Я так рад тебя видеть! Ну, расскажешь мне обо всех. Пойдём-пойдём! Отказы не принимаются!
А Михаил и не думал отказываться, он был рад видеть Антона не меньше, да и побывать в студии настоящего художника, друга детства и просто некогда близкого ему человека было интересно пытливой натуре Миши. И он согласился.
* * *
Войдя в «студию», Михаил был поражен её видом до глубины души. То, что Антон называл «студией», оказалось крохотной однокомнатной квартиркой на последнем этаже дома, расположенного в спальном районе Санкт-Петербурга. Неприбранное помещение с выцветшими от времени, ободранными во многих местах обоями, было заляпано пятнами красок, пыль, минимум мебели и множество картин, которые висели на стенах, стояли прикрытые грязными холстами в углах и на мольбертах; лежали небрежно брошенные на столе. Всюду краски, баночки с растворителями и «видавшие виды» кисти. Запах ацетона и краски ударил в нос, едва они перешагнули порог. И множество, множество бутылок из под вина и дешевой водки предстали пред взором Миши. На кухонном столе стояли никогда не знавшие мытья стаканы.
Миша был поражен, но утешал себя мыслью, что Антон здесь живёт не один, а с товарищами, тоже художниками и быть может это они, навели здесь столь специфический творческий беспорядок. Эту мысль частично подтвердил и сам Антон. Михаил устало сел на предложенный табурет и решил не обращать внимания на, ничего ещё не значащие, мелочи мироздания.
Поставив на стол бутылку какого-то странного дешевого вина, Антон начал расспросы. Разговор затянулся, он расспрашивал новости обо всех знакомых; интересовался здоровьем матери, подробностями её жизни; спрашивал об Алисе, давно уже вышедшей замуж; об общих друзьях, встречных, поперечных. Михаил охотно поведал приятелю всё, что знал о его близких, немного рассказал о своих делах и, наконец, обстоятельно объяснил, зачем приехал в Петербург. По ходу беседы к ним присоединились друзья Антона - художники, снимающие вместе с ним эту «студию» вскладчину. На столе появлялись всё новые бутылки, нехитрая закуска, хлеб… Непьющий Миша даже не заметил, как захмелел, и уже не соображая, что делает, стал требовать, от новых приятелей, немедленно показать ему знаменитую часовню святой Ксении, прямо сейчас, среди ночи, да и что тут такого – ночь, ну и что, или может быть кто-то боится?!
Неожиданно, эта бредовая мысль встретила в творческих сердцах новых приятелей полное понимание и поддержку. Никто даже и не подумал о том, что на дворе мороз, стоит глубокая ночь и кладбище закрыто. Пьяная компания быстро скинулась на такси и покатила к Смоленскому кладбищу, показывать их новому другу «культурное наследие» Петербурга.
Таксист был рад высадить беспокойных клиентов. Однако, дойдя до ворот кладбища, приятели были несколько обескуражены закрытыми на ночь воротами. Их возмущённые крики и попытки сорвать замок не привели ни к чему. Лишь ледяной ветер, в ответ, рвал и кусал их лица.
- Не волнуйся Мишка, мы тебя всё равно в миг, куда надо доставим! Давай, сейчас полезешь через стену, видишь, как удобно кирпич выщерблен, хватайся за этот уступ, а мы тебя подсадим: раз и ты уже там! А отсюда до часовни – рукой подать, найдешь! Ну, взяли!...
И подхватив мало что соображающего Мишу, трое крепких мужиков легко перекинули приятеля через кирпичную кладку кладбищенского забора.
Михаилу повезло, он свалился не на острие крестов, не на твердый асфальт, о который мог легко покалечиться, а угодил в мягкий сугроб, наваленный дворниками у забора кладбища. Кое-как выбравшись из него, Миша огляделся. В темноте кладбища не было видно почти ничего! Наконец, справа от себя Миша увидел неясные очертания храма. Ну, Слава Богу, мелькнуло в хмельной его голове, если это храм, то часовня где-то напротив него, по дорожке будет, где-то тут должна быть дорожка, дорожка к часовне… Пошарив, походив немного в потёмках, неведомым образом он всё же вышел на нужное направление и побрёл вперёд наугад. Как это ни удивительно, хорошо утоптанная сотнями ног дорожка действительно вывела его прямиком к часовне святой блаженной Ксении Петербургской. Однако сейчас здесь было тихо и пустынно, так как, по обыкновению, ночью часовня была закрыта.
Михаил подёргал ручку двери в часовню, но она не открылась. Решив, что дёрнуть нужно посильнее, Миша рванул со всей силы. Дверь не поддалась. Подёргав ещё несколько раз он, наконец, понял, что часовня заперта. С досады Миша даже постучал кулаком в закрытую дверь, но вспомнив, что Святая всегда недолюбливала пьяных, отступился с миром и решил просто подождать утра, когда часовню откроют.
Походив немного вокруг, Михаил обнаружил маленькую скамеечку, заботливо поставленную кем-то у могилки своих родных. Миша присел. Было темно, морозный воздух обнял его со всех сторон и бесшабашный хмель стал выветриваться из его головы. Миша замерзал и трезвел.
Мороз был значительный. Сначала Миша не чувствовал холода, но постепенно, сидя на ледяном ветру без шапки, которую он забыл в студии Антона, Михаил почувствовал, как предательски горят и покалывает нос и уши, потом загорелось и всё лицо. Казалось, его кололи тысячи иголочек, невесть откуда взявшихся, и не видимых простому смертному, в этом месте, предназначенном лишь для умерших. Эти невидимые иглы вонзались в лицо, шею, уши, затылок. Было больно, и ужасно хотелось спать, глаза слипались, унося в какую-то тихую дремоту, но он боролся со сном, боясь пропустить момент, когда откроют часовню, сидел бессвязно разговаривая про себя со святой Ксенией, к которой так стремился: «Вот, пришёл я к тебе святая Ксения, прими уж меня, не прогневайся, что я выпивши, я первый раз… друга вот встретил… знаю, нехорошо, прости, прости, пожалуйста! Прими меня, у меня вопрос к тебе, прими, прими святая Небошественница… Разреши ты моё недоумение, помоги сделать правильный выбор, принять верное решение, помоги не ошибиться, а то ведь «женишься от скуки, да выйдет - на долгие муки», помоги понять мне, разобраться, есть ли воля Божия нам с Машей, невестой моей, в брак вступить или уж лучше расстаться и не гневить Господа? Как понять, мне ли она послана быть женой, или может я тешу себя пустыми мечтами? Может, будет нам не жизнь, после свадьбы, а «мука вечная», как кара небесная? Может, вот сейчас, я люблю её, а пройдет год, или два, или десять, к примеру, и не смогу я её ни видеть, ни слышать, как наскучит она мне, опротивит?!...Всякое в жизни бывает… Что мне делать теперь? Святая Ксения, прими меня, вразуми, надоумь, подскажи, жениться ли мне на моей Маше или нет?! Есть ли на то воля Божия?… ».
Так бормотал он, сидя на морозе, пронизываемый ледяным ветром и не заметил, как сзади его легонько тронула чья-то рука.
- Не холодно так сидеть-то? – поинтересовался незнакомый голос, прямо у уха Михаила. Он вздрогнул и оглянулся. Позади него стояла пожилая плохо одетая женщина, в замызганном платке и длинной юбке.
«Типичная богомолка»- подумалось Мише,- «наверное, тоже в часовню, а может и на могилку к родственникам пришла ни свет, ни заря». А женщина, будто услышав его мысли, вдруг сокрушенно кивнула головой и грустно произнесла:
- Мужа я похоронила, вот, молюсь за его душеньку.
Мише вдруг стало очень неловко, что он презрительно назвал её «типичной богомолкой», да ещё с пьяных глаз произнёс, видимо, это вслух. Смутившись, он, чтобы преодолеть неловкость, примирительно сказал:
- А как звали вашего мужа? Я тоже могу помолиться о нём, когда откроют кладбищенский храм. Подам записочку на литургию.
- Ой, вот ведь хорошо! - обрадовалась женщина, - Как это хорошо ты придумал, добрый ты Михаил парень! Андреем его звали. Андреем. Не забудешь?
- Нет, не забуду. Вот как откроют храм…
- А ты чего же мёрзнешь тут, впотьмах, когда всё ещё закрыто? Или дело у тебя какое до Ксении?
- Да, к ней… Я в часовню пришел. А там закрыто. Жду вот, когда откроют. Дело у меня. - Миша вдруг засмущался, своего нехитрого вопроса, который столько времени мучил его. Говорить этой пожилой женщине такую ерунду показалось неловко. Однако она сама вдруг завела разговор о муже, как любили они друг друга, как рада она, что поженились они в своё время.
- А как вы поняли, что предназначены друг другу? Как узнать, судьбу ты свою встретил или вовсе вы чужие, и жизнь вас соединила лишь на миг? Как узнать волю Божию? Судьба вот вам пожениться или не выйдет у вас ничего хорошего, - слова сами полились из Михаила бурным потоком, он «в красках» рассказал незнакомке все свои сомнения и переживания, метания и попытки понять. В заключение, не забыл упомянуть, что пришел к святой Ксении, как к последнему средству, просить вразумления и помощи, да только вот, как дурак, напился.
- Ну и каша у тебя в голове, а ведь умный, разумный ты парень Миша! Да ведь разве не чувствуешь ты сердцем всё сам?! Вот спрашиваешь, волю Божию. Это хорошо, что ты о Боге помнишь, от Него все блага и жизнь твоя Им решается. Только разве не веруешь ты, что Господь наш может и худое к хорошему повернуть? И жена даётся не для наслаждения, а для спасения душ ваших. Так, коли сам ты «крив», дастся ли тебе «прямая» жена? – женщина взглянула в лицо Михаила, и тихо произнесла - Миша-Миша, а ведь ты свою Марию совсем замучил. А она ведь Богом тебе данная… Ты всё поймёшь, скоро. Женись, не сомневайся. Господь видит ваши души и посылает пару для помощи не только в житейских делах, но и для исправления душевной «кривизны». Ты вспомни: «Человек яко трава, дни его цвет сельный, так и отцветет!», красота, она на малое время человеку даётся, а доброта, смирение, любовь, при нем останутся. Только не растеряйте в море житейском, сохраните в Боге.
- Да, я знаю, что Маша меня любит, а вот понять не могу. Смогу ли... Ведь на всю жизнь! – Он помолчал, немного подумав, и вдруг, удивительно просто и ясно всё встало на свои места. Да ведь он сомневается не в Марии, не в ней всё дело! А в нём! В его душе! Бес сомнения грызёт его душу! Сомнений пустых, глупых, сомнений… в себе?! Наконец, он заставил себя произнести мысли вслух: - Выходит, внешность мне глаза застит?! Что же, значит, пустого ещё во мне много, наносного. Внешнее только вижу, а внутрь не заглядываю?
- А ведь ты скоро пастырем станешь, - укоризненно сказала женщина, - а пастырь должен не на лицо, а в душу глядеть, внутрь, чтобы там «кривизну» исправить. А ты всё «по одёжке» встречаешь… И знаешь ещё что? Не пей больше!!! – неожиданно властно произнесла она, резко повернулась и бодро пошагала к часовне.
- Не буду…- Миша задумался обо всём сказанном и как-то не заметил, как женщина исчезла из глаз. « Наверное, уже часовня открылась»,- подумал он, и с трудом поднявшись на затекшие ноги, медленно побрёл к часовне.
К его изумлению, часовня была всё ещё заперта и темна. Недоумевая, куда же подевалась говорившая с ним женщина, Михаил пару раз обошел вокруг часовни, пытаясь разглядеть знакомую фигуру среди видневшихся неподалёку могил. Никого не увидев, он снова вернулся ко входу и, решив, что пришедшие дежурные просто заперли часовню изнутри, принялся стучать и громко просить впустить его погреться.
- Чего шумим, кого добиваемся? – вдруг услышал он за спиной весёлые голоса, - заперто ведь, разве не видно? Вот сейчас откроем, батюшка придёт и отслужим, чего вам там надо. А погреться можно, заходите! Вот, уже открыла. – И шустрая дежурная ловко отворила тяжелую дверь.
Михаил вошел внутрь. В часовне было ещё темно и тихо.
«Как же так, я же видел, как она входила сюда?» - мелькнуло у него в голове, но мысли начали путаться, Миша почувствовал, как сильно устал и вымотался за эту беспокойную ночь. Он наскоро написал записочки, не забыв упомянуть почившего Андрея, подойдя к мраморной могиле, прочел молитву святой Ксении, немного добавил своими словами и, уже не чуя ног от усталости, отправился в гостиницу.
Как он добрался до номера невесты, Миша не помнил. Заплаканная Маша кинулась ему на шею:
- Мишка, где же ты был?! Я уже с ног сбилась тебя разыскивая! Думала, с тобой что-нибудь случилось, всю ночь за тебя святую Ксению просила! Миша, что же ты не позвонил? Что же ты молчишь, что случилось? Ты такой горячий…
Больше Михаил ничего не слышал, он тихо сполз вниз по стеночке и затих.
* * *
«Где это я?»- подумал Михаил, плывя по какому-то черному, непроглядно тёмному пространству. «Почему здесь так жарко и тяжело дышится, где же огонь, его нужно залить! Я не могу здесь дышать из-за него! Может пожар? Что за странное зарево там впереди?»
Он поднапрягся и довольно быстро поплыл в сторону чего-то, что в темноте напоминало заход солнца. Однако приблизиться к этому зареву ему всё никак не удавалось. Чем больше он напрягал свои силы, тем дальше и дальше оказывалась от него желаемая цель и, будто насмехаясь над ним, зарево перемещалось то вправо от него, то влево, то вдруг, оказывалось позади, опаляя нестерпимым жаром спину. «Зачем мне оно»,- вдруг поразила его мысль, - « а что если там я сгорю? Нет, лучше назад, туда, в прохладную темноту». Но темнота не принимала его обратно, наваждение всё не кончалось, Миша отчаянно хотел проснуться, но всё никак не мог, не получалось. Он жаждал и не мог напиться, метался и не находил выхода, густая тьма была как будто живой, трогала невидимыми лапами, пугала возникающими в пустоте глазами-факелами, загорающимися то здесь, то там.
- Господи! Господи, помоги мне! Пресвятая Ксения! Помоги! Господи, сохрани и помилуй, я ведь сгораю! – Михаил с ужасом увидел, как начала дымиться его одежда. Но темнота хранила безмолвие.
Ледяной ужас сковал сердце Михаила. Что же, здесь и до Господа не докричаться? Что же это такое?! Он рвался то в одну, то в другую сторону, но встречал лишь пустоту и отчаяние.
- Ну, как? – поинтересовался отвратительно ехидный голос у Михаила, - тяжело без помощника от пламени спасаться?
- Тяжело, сил нет как тяжело! – в отчаянии закричал Михаил, но на эти слова никто больше не отозвался.
Михаил рванулся в ту сторону, откуда был задан этот вопрос, но там никого не увидел, вокруг всё так же чернела равнодушная черная бездна. Сколько прошло времени, Миша не знал, да и было ли здесь вообще время. Он барахтался один в этой ужасной тьме, пытаясь понять, где же здесь выход или хоть какой-нибудь просвет, силы его таяли, нестерпимый жар нещадно палил голову и лицо, было нечем дышать…
Вдруг, впереди будто зажглась звезда. Яркая светящаяся точка становилась всё больше и больше и, наконец, стало понятно, что это не звезда вовсе, а очень издалека к нему кто-то идёт. Светящаяся фигура приближалась быстро. Михаил разглядел, что это женщина в длинной, развивающейся на ветру юбке и платке. Миша узнал ту самую женщину, что говорила с ним на кладбище. Только сейчас вся её фигура светилась мягким, не жарким светом. Подойдя совсем близко, она молча взяла Михаила за руку и пошла с ним, легко преодолевая черное пространство, будто они шли по обычной дороге. Наконец, темнота отступила, и Миша вместе с женщиной очутился в хорошо освещённом длинном коридоре.
- Что это?
- Больница.
- Вы заболели?
- Ты заболел. Слёзы твоей жены затопили мою могилу! Проснись! Жена тебя ждёт!- с этими словами она резко открыла одну из дверей.
Действительно, Миша оказался в маленькой больничной палате. В незанавешенное окно был виден рассвет. В палате помещались всего две кровати и маленькая тумбочка между ними. Одна из кроватей была пуста, на другой лежал человек, на тумбочке посередине стоял маленький образок святой блаженной Ксении, а перед ним на коленях стояла девушка и что-то шепотом говорила, должно быть молилась. Миша невольно загляделся на девушку. Стройная, изящная фигурка была наклонена к образку, рассыпавшиеся по плечам белокурые волосы, в отблеске начинающегося рассвета, казались розовыми и добавляли очарования неизвестной красавице. Миша протянул к ней руку и… ах…
* * *
Михаил вздрогнул и очнулся. Открыв глаза, он обнаружил себя, лежащего на кровати в совершенно незнакомой ему комнате, рядом стояла тумбочка с образком, на шатком стульчике у кровати дремала заплаканная Маша. Миша хотел протянуть к ней руку, но почему-то не смог, лишь негромко застонал. Она вздрогнула, открыла глаза и счастливо заулыбалась:
- Миша! Ты очнулся! Как ты себя чувствуешь?! Ты помнишь что-нибудь? Нет? Ну,… ты заболел. У тебя была температура выше сорока. Я так напугалась за тебя! Так испугалась! Тебя положили в больницу… Бредил?! Ну, да немножечко бредил,…а медсестёр как этим смешил! Это не важно… Сколько тут пролежал? Да не долго… только три дня без сознания… Но теперь всё будет хорошо! Вот, я как поняла, что дело совсем плохо…. То есть, ну…. Температура у тебя большая была… Ну, я сразу поехала на Смоленское кладбище и стала просить за тебя святую блаженную Ксению. Плакала ли?! Ну…. да, немножечко плакала, жалко тебя было, конечно… Но теперь всё будет хорошо! Теперь температура спала, теперь только сил наберешься и домой поедем, в Москву. А ты знаешь, к тебе друзья уже три раза приходили! Какие друзья?! Да художники же! Антон, Серёжа, Сашка…Такие весёлые… каждый день о твоем здоровье спрашивали, обещали сегодня тоже заглянуть. Да ты лежи-лежи, теперь всё будет хорошо, вот увидишь! Что ты говоришь? Я не поняла?
Маша наклонилась к самому лицу Михаила и тот, собрав все оставшиеся силы, прошептал: «Выходи за меня замуж!».
* * *
На скамейке, у старинного деревенского храма, уже начали собираться богомольцы. Ждали нового настоятеля, волновались, перешептывались, строили догадки. Наконец, появилась Антонина, которая будучи непосредственной соседкой нового батюшки, знала о нём больше других.
- Ну, Антонинушка, не томи, расскажи, чего узнала? – пристали к ней женщины, едва она вошла на церковный двор. Антонина неторопливо прошествовала до своего обычного места, чинно присела на скамеечку у стены и, наконец, изрекла:
- Ну, я вам скажу! Повезло же нам с настоятелем! Перевели его к нам, оказывается, по его же просьбе, лёгкие у него слабые, говорят, застудил по молодости – спортил! А у нас тут воздух, лес сосновый - благодать! - она выдержала многозначительную паузу и продолжила рассказ, - Такой не молодой уже батюшка, в летах, но такой солидный, такой образованный, говорит, как пишет. Совершенно не пьющий! И с матушкой живут, душа в душу. А деточек у них! Сколько деточек! Говорят, одиннадцать душ! Это же уму непостижимо! Герой! Как есть, герой! Ну, старших-то я не видела, взрослые уже, кто в Москве, кто в Питере живёт, а младших шестеро, при них. Да все воспитанные такие, вежливые, с матушкой ни разу ещё не поругались! Да! А матушка-то у них, какая! Такая тихая, работящая, всё вокруг батюшки вертится, всё о нём печется. Ну, и детей не забывает. Конечно, не молодая уже, располневшая, после стольких-то деточек, но по всему видать – в своё время была настоящая красавица! Уж я-то вижу, у меня-то глаз намётанный!