***
"К тебе, Лизавета,
Я скоро приеду,
По весне, когда растает снег!"
(Из песни военных лет)
В сорок пятом году,
в первых числах апреля,
Седым, но живым,
мой отец возвратился домой,
Оглушённые счастьем,
в ту ночь они с матерью пели,
Омывая в слезах
свой подарок судьбы фронтовой.
Долго мерить пришлось
путь солдатский шагами,
От Москвы и Орла
до неблизкой желанной Победы,
А когда разорвался
фугас у него под ногами,
Он сумел прошептать лишь:
"...К тебе я приеду..!"
Приходили друзья,
обнимались, дымили махоркой,
Поминали погибших
в боях на различных фронтах,
Тех, кто с ними делился
последней оставшейся коркой,
А домой возвратиться
они смогут теперь лишь во снах.
Этот день в моей памяти
стал словно веха,
Себя помню с неё,
её светом весенним живу,
С той поры никогда
не слыхал я счастливее смеха,
Чем у Мамы моей,
подпевающей песню Отцу.
Пусть проходят года,
не сдержать скоротечное время,
Дух Победной весны
навсегда поселился во мне,
Рядом с клятвой отца,
прозвучавшей на подступах к Вене:
"К тебе я приеду
на горячем боевом коне!"
Родившийся в последний год 19-го века, рано осиротевший и оставшийся совсем один на свете, мой отец Кузьма Гордеевич, всей дальнейшей жизнью был обязан своему дяде Феде, справному и работящему мужику, мастеру на все руки. Не было такой работы, с которой мой двоюродный дед Федя, по прозвищу "Лапшак", не мог бы управиться. Он умел плотничать, дубить кожи и шить из них шубы и тачать сапоги, управляться с ветряком, который построил сам и которым он чрезмерно гордился, ухаживать за животными и пчелами, разводить сад и стричь овец, а потом свалять валенки из волны. Дед знал землю по всей округе. По только одному ему известным приметам определял сроки сева и начала жатвы. Он умел искусно выводить скирды соломы или сена, а крыши хат крыть с таким мастерством, что не страшны были им никакие дожди или ветры. В таких избах было зимой тепло, а летом прохладно. Он был хорошим печником, не имея себе равных в отделке сводов и комоней - лицевой части этого чуда-сооружения, соединяющей загнетку с основным дымоходом.
Одним словом, в доме такого вот родственника приютили сироту.
По мере взросления отца, его отношения с дядей не всегда складывались ровно. Строгость старшего во всем и вольность племянника в отдельных делах нередко приводили их к стычкам и размолвкам.
В конце концов, отец ушёл в батраки к одному из местных богатеев и, таким образом, начал самостоятельную жизнь.
Через какое-то время подоспели революция, большевистский переворот, гражданская война.
Женившись на моей маме, девушке серьезной и работящей, из небогатой, но пользующейся доброй славой в округе, семьи и, не успев еще как следует походить в молодоженах, отец был призван в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию.
О тех временах, потом, после Великой Отечественной войны, когда я чуть подрос, в семье как-то мало рассказывалось. Видимо последние великие битвы надолго затмили то, как казалось, далёкое время.
Со слов отца, я знал только, что ему пришлось служить красноармейцем, какое-то время участвовать в боях с бандами на Тамбовщине и в других соседних губерниях.
Демобилизация его пришла неожиданно. Как сознательного красноармейца и представителя беднейших слоев трудового крестьянства, но имевшего солидное по тому времени образование в объеме четырёх классов ЦПШ (церковно-приходской школы), его направили по месту призыва для организации работы по созданию первых сельскохозяйственных коммун.
Как память о том времени, в домах некоторых его детей, до сего времени хранятся портреты молодого отца в красноармейской форме и под стать ему, тоже ещё молодой, мамы.
Иногда, в самые торжественные моменты раздавалась песня "К тебе Лизавета я скоро приеду…", которую любил распевать отец в дни праздников или в других беспричинных случаях веселого застолья.
Я всегда любил своего отца, хотя он в обыденной жизни редко проявлял видимые признаки своего расположения к нам, мальцам. Зато, когда он бывал навеселе от принятой дозы самогонки или "сургучевки" (казённая водка), мы все - многочисленная ребятня, сразу превращались в его самый "любимый Китай". Поскольку детей у них с матерью было много, он так и называл нас - "мой Китай" или "мои китаята".
Не проявляя в обыденности ласки и мягкости, считая это баловством и ненужной блажью, в эти моменты отец становился добрым и веселым, любил похвастаться перед всеми, мол, какие у него умные и хорошие дети, все богатыри и передовики в учебе и работе.
К исходу второго десятилетия ХХ века, а точнее весной 1929 года настал момент, когда на общей сходке села Шевелево было решено выходить на хутора всем, кто пожелает получить землю на дальних наделах.
Так в том году и появился хутор Платоновка, расположенный в семи километрах от центрального села Шевелёво, у самой опушки Платоновского леса.
Среди крестьян-пионеров, пожелавших выйти на выселки, первым числился мой отец, впоследствии бессменный председатель коммуны, а затем и небольшого, на полсотни дворов, колхоза "Красный партизан". За ним, несмотря на некоторую холодность в отношениях, решился дед Федя, а потом потянулись и другие: оба брата Епишевы - Андрей и Гриша, а в быту - Ковали: Дюшака и Гришака, большие семьи Лествянских, Грачей, Милениных, Пахомовых, Азякиных, Трошиных, деда Вербочки и многих других хуторян, чьи генеалогические дерева были вырублены позднее, у кого - в годы грянувших диких раскулачиваний, у кого - во времена беспощадного голода, то ли войн.
Свой хутор и всё его население я стал познавать довольно рано, года этак в три, с того момента, когда вернулся домой с войны мой отец, а это был апрель 1945 года. Я помню лишь, как однажды, проснулся среди ночи от необычного шумного разговора в хате, разбивавшегося на разно тембровые голоса: хрипловатые от табака-самосада и выпитой самогонки - мужиков, и неестественно веселые, даже несколько истеричные - женщин.
Из-за занавески, отгораживавшей большую комнату и чуланчик-спальню, был виден профиль совершенно незнакомого мне человека, довольно рослого, загорелого и с черными усами мужчины, сидевшего спиной к входной двери на стуле-венке.
Рядом, по правую руку от него, на лавке, повернувшись всем лицом к незнакомцу, сидела мама. Лицо её сияло, все морщинки куда-то исчезли, белый платок сбился назад и держался на уложенных в пучок, волосах. Она поминутно дотрагивалась своими истомившимися ладонями то до плеча сидящего рядом с ней в нательной рубахе человека, то изредка, украдкой, касалась его слегка посеребренного сединой волнистого чуба.
Ступив на прохладный земляной пол, я осторожно выглянул из чулана. Далее вдоль стола сидели все знакомые мне люди: закадычный друг моего отца дядя Матвей, по прозвищу "Силай", его жена тетка Хритинья, дядя Яша с моей крестной, теткой Катей, тетя Нюша, а также мои старшие братья и сестры: Сергей, Иван, Аня, Оля, Маруся, Клавочка. Даже Витька, который на два с половиной года старше меня, и тот умудрился притулиться за столом. Получается – один я проспал какое-то важное событие. Когда я наконец решился выйти из-за занавески, меня сразу заметила мама; она быстро вскочила на ноги и, подхватив меня на руки, начала демонстрировать этому усатому дяде, а мне приговаривать, что вот мол это твой папка с войны вернулся. Отец повернулся на стуле, взял меня на руки и прижал к своей колючей небритой щеке. От неожиданности и непривычки, от сознания того, что вот этот усатый и незнакомый дядька, он и есть мой отец, я опешил, а потом заорал благим криком. За столом все смеялись, счастливая мама снова подхватила меня на руки и прижала к своей теплой груди.
Постепенно внимание компании начало переключаться на другие темы, все обо мне забыли, и я стал потихоньку и внимательно рассматривать это чудо – своего отца. С той памятной весенней ночи пришло ощущение, что я стал сильнее, теперь у меня есть папка, отец, не так как у других ребят: Илюшки, Шурика, Витьки Тараса, Верки Лапшаковой. Хотя я все еще его побаивался, никак не решался называть его папой, потому что было непривычно и стеснительно, но в то же время душой я уже ощущал зарождавшееся счастье, пока неосознанное и наивное.
Детской душой я чувствовал, что рядом с мамой - моей крепостью и заступой, теперь появился такой же родной мне человек, которого я пока, как Боженьку, - боюсь и люблю одновременно.
Мне хватило бы даже одного того, что с возвращением с войны отца, очень заметно преобразилась мама. Она повеселела, глаза её светились еще более глубоким добром и лаской.
Несмотря на повальную бедность и переживаемые послевоенные трудности, в нашей хате все чаще стали звучать песни, а иногда с подачи весельчака и заводилы дяди Яши, её младшего свояка, дело доходило даже до «скачек», всеобщей любимой «лелёшной-хороводной", заканчивавшейся иногда такими ярыми притопываниями с залезанием на скамейки, что казалось, вот и разнесут вдребезги нашу старенькую хатёнку.
Люди, видимо, не верили, что наконец-то закончилась эта проклятая и такая долгая война, что кому-то из мужиков выпало такое великое счастье - не погибнуть и живым возвратиться домой.
Постепенно я стал привыкать к чувству полноты и стабильности моей мальчишеской жизни, в центре которой, конечно же, находился отец.
Иногда, проснувшись рано утром и выйдя на крыльцо дома, чтобы выполнить просьбу мамы и позвать отца к столу, потому что уже был готов завтрак, я издали окликал его с дрожью в голосе: "Эй, иди завтракать", и тут же прятался в сенцы.
Отец откладывал на время свою работу в саду, неспешно подходил к стоявшей под разлапистой яблоней и наполненной водой кадушке, ополаскивал руки, а затем, войдя в кухню, садился на стоявший в торце стола стул с плетёной спинкой.
Он брал меня на руки, сажал на колено сложенных одна на другую ног и принимался расспрашивать про мои неотложные дела.
Жизнь с отцом на хуторе пошла по своему сценарию.
Впереди всех нас ждало немало тяжёлых испытаний, жесточайшие засухи и неурожаи, эпидемии тифа и голод. Но в силу своего малолетства я ещё не мог представить и понять такого лиха; пока мне всё рисовалось в розовом цвете, а самым ценным и великим приобретением было возвращение со страшной войны моего отца, образ которого вдруг, в одночасье, заполнил до краёв всю мою детскую душу привязанностью и любовью.
Может быть, благодаря этим новым чувствам, мне потом удалось выжить, а позднее и решить более серьёзную задачу – определить главную стезю всей своей жизни.