Тихо потрескивал огонь, и молчание у костра стало кромкой тонкого льда, отточенным острием клинка у горла, настороженной дрожью стрелы на тетиве.
Первым опомнился Гвайдр. Он торопливо поднял с земли зеленый шарф и подал его с поклоном:
- Прими, госпожа, с самыми искренними извинениями, - он глянул на варяга, застывшего с открытым ртом, и добавил мрачно, - никто не посмеет тебя обидеть.
Она не взяла шарфа и, казалось, заступничества Гвайдра не заметила. В упор смотрела она на варяга, и блики огня бросали быстрые тени на ее ужасное лицо. Неровная рана, с черными, будто обожженными краями, рассекала ее левую щеку, губы и подбородок. Белые зубы блестели в оскале вечной жуткой улыбки, и бежала по нежному подбородку прозрачная нитка слюны.
Варяг, наконец, опомнился от шока. Он перевел дыхание и низко склонил голову, и проговорил с глубоким сожалением:
- Любые извинения кажутся мне сейчас недостаточными. Я приношу их все одно. Готов ответить на вызов твоих защитников, всех сразу, если будет им угодно.
- Никто не прольет за меня крови, господин мой Эрик, - отозвалась женщина в зеленом и стало понятно, что странный ее акцент объяснялся увечьем. - И сама я не возьмусь за оружие. Вот тебе мое лицо, любуйся. А имя мне Аллариэль, дочь перворожденного Аэла Северной Воды и эльфийской женщины, чье имя тебе ни о чем не скажет. Позволено ли мне теперь разделить радость твоей компании?
- Не знаю, позволено ли мне... - варяг с сомнением оглядел своих спутников.
Драстан покачал головой с досадой:
- Вот так всегда бывает, когда у одного костра собирается больше одного героя. Одного из нас хватит, чтоб спалить Тарнаг. Двое могут, наверное, и небо на землю опрокинуть. Причем, случайно. Вот что я скажу. Госпожа наша Аллариэль сядет, чтоб и нам на ногах не стоять, потом мы выпьем меду, да поостынем. А уж потом, если покажется ей забавным рассказать нам байку, послушаем c благодарностью. А нет, так и не надо. Мы и так засиделись. Час поздний, можно и на боковую.
Только тогда Аллариэль заметила Гвайдра, взяла у него свой шарф, поблагодарив кивком, но лица не закрыла. Хотели поглядеть - глядите. Грациозно опустилась на свою вышитый коврик и принялась аккуратно складывать шарф, разглаживая тонкий шелк на коленях. Не спеша расселись по местам мужчины. Эрик внимательно сел последним.
- Я открою вам один секрет, - заговорила Аллариэль. - Эльфам он известен, ведь мы воевали с драконами еще до того, как первый человек поселился в этих степях. Двести тысяч лет, примерно. Проливший кровь дракона расплачивается частью своей души, переживая жестокую перемену. Люди подвержены этому влиянию в большей степени, чем эльфы. Все, что было нам важно: любовь женщины, признание отца, братство боевых товарищей, все выжигает огонь дракона. Остается лишь одиночество, да снится полет, земля в прожилках рек под быстрым крылом и вкус крови на клыках. И хочется завыть зверем и броситься куда глаза глядят, прочь, прочь от всего, и от себя в первую очередь...
Эрик, Гвайдр и Драстан на мгновение встретились взглядами, но тут же отвернулись.
Бард заговорил вкрадчиво:
- Венценосная госпожа княгиня...
Аллариель перебила его гневным:
- Я никогда не принимала венца и никакая я не княгиня! Знаешь, бард, чего я терпеть не могу еще больше эльфийского снобизма? Человеческое угодничество! По моему мнению перворожденные - нелепые существа, давно пережившие свое предназначение. К тому же, к сожалению, бессмертные. О, как они мудры! Они так мудры, что столетиями не произносят ни слова. Они так могущественны, что раз и навсегда приняли сторону бездействия. Они так прекрасны, что веками не снимают масок. Впрочем, о последнем мне кое-что известно. Я стала прятать лицо как только уронила первую кровь. Причем вовсе не из-за уродства.
Она, наконец, развернула свой шарф и быстрыми легкими движениями намотала его на голову, при этом закрыв нижнюю часть лица. Ее удивительные глаза внимательно оглядели спутников, заметили их очевидное облегчение и сощурились в грустной и чуть виноватой улыбке. Эхо этой улыбки прозвучало в ее голосе :
- Мой отец Аэл, князь Северной Воды, ничем не отличается от прочих перворожденных. То же жеманство, то же нежелание признать перемены. Та же грустная непоколебимая уверенность в том, что он - перворожденный - один из столпов мира. Ты, бард, наверное знаешь идею перворожденных, не так ли? Есть север, юг, запад и восток. У каждой стороны света есть четыре стихии: вода, земля, воздух и огонь. У каждой стихии и стороны света есть господин и госпожа. Всего получается тридцать два перворожденных.
- Тридцать два, госпожа? А не тридцать три? А как же Великая Мать, породительница всего живого?..
- Глупости, бард! - строго перебила дева-эльф, - нет никакой великой матери. Преворожденные появились вместе с этим миром, все одновременно, как материализация идеи стихии и стороны света! И все, нет желания вдаваться в метафизические дискуссии!
- Прости, госпожа, конечно. Я не перебью тебя больше. Ты говорила о своем отце, Аэле Северной Воды...
- Да... Не знаю чем моя мать привлекла его внимание. Перворожденные так редко вступают в связь с прочими эльфами. Но какими бы ни были его побуждения, моя мать глубоко ошиблась на их счет. Она, наверное, уже планировала мебелировку в чертоге перворожденных, хвасталась подружкам, примеряла обновки, пока не поняла, что светлый князь начисто о ней позабыл. Вероятно, это было для нее ударом. Женщины-эльфы бывают так же глупы, как и женщины вашего рода. Посто у них больше времени чтобы ко всему привыкнуть и ничем не впечатляться. Однако, моей матери удалось избежать и долгой жизни, и связанной с нею мудрости. Она умерла в родах. И пред смертью она меня прокляла.
Вернее, она намеревалась меня благословить. Есть у вас, бард, сказки о том, как благословение обращается проклятием? Конечно, есть. Это известное явление. Так вот, моя мать, желая сделать меня оружием ее мести всем мужчинам, а может быть из непродуманного стремления защитить, наложила на меня заклятие: едва я уроню свою первую кровь ни один мужчина, ни эльфийского, ни человеческого рода не сможет взглянуть мне в лицо, при этом не испытав самой глубокой страсти. Поверьте, это определение и близко не подходит к интенсивности чувства, вызванного к жизни материнским заклятием. Ее деформированное понимание любви включало самую тяжкую, самую прочную зависимость, потерю всякого контроля, полное разрушение личности. Конечно, подойдя к опасному возрасту, я предприняла некоторые меры к тому, чтобы это заклятие снять. Но положение осложнялось тем, что мать наложила его своим последним дыханием. Материнская магия вообще опасна, а уж совместно с последним дыханием... Даже наша госпожа перворожденная Эллениана оказалась бессильной. Вот, потом пришла моя первая кровь, а вместе с ней - первые жертвы заклятия. Нет ничего более горького, чем видеть, как гибнет веселый юноша, превращаясь в вечно сопливое ничтожество, как подгибаются колени у проверенного в боях воина, без страха глядевшего в лицо смерти... Я стала закрывать лицо. Это не помогло. Кто-то что-то видел, а иные просто поддались общей истерии, и мне пришлось покинуть берега Северной Воды. До сих пор я вижу во сне черные утесы и волны, бьющиеся о скалы, и холодный песок узкого пляжа с косами длинных водорослей... И запах, запах моря... В нем столько всего... Тысяче поэтов хватит, чтобы написать о жизни и смерти, о стремлении вдаль, о жажде битвы...
Задумавшись, Аллариэль замолчала. Гвайдр подал ей чашу с медом, она ловко сунула ее под повязку, глотнуло глубоко, по-солдатски. Спокойно и бесстрастно продолжила рассказ:
- Долголетие дает возможность хорошо овладеть любым мастерством. Было бы желание. А желание у меня было. Желание истребить из себя все женское, такое мне ненавистное. Желание стать воином, биться, с мужчинами наравне, принять славную смерть в бою, если удастся, при большом везении. Нет такой войны в последние десять тысяч лет, где я не бралась бы за оружие. Но в любой армии, в любом войске я оставалась слишком заметной. Рано или поздно начинались слухи, становилась известной моя женская суть. А попробуй тут утаиться, когда спишь, ешь, справляешь свои потребности в окружении тысяч мужчин! Так я ушла из солдат в наемники. Бралась за разные поручения, работала в основном одна, иногда в небольших группах. Иной раз даже пользовалась своим проклятием, когда нужно было для дела. А что? Раз уж мне приходится плыть с таким жерновом на шее, могу я смолоть на нем немного муки? Но все со временем приедается, и все реже попадались мне интересные задания, все чаще я отказывалась от самых выгодных контрактов. И потому я так обрадовалась, когда дошел до меня слух, что принц Эвенир собирает людей идти на Бехолдера.
В восхищении ахнул бард:
- Так это Бехолдер у тебя на поясе! Я так и знал. Такой лиловый, да с перламутром. Какая удача! Только ведь... Вроде никто не вернулся тогда из похода в подземелья Тьмы.
- Если и прочие так же осведомлены о гибели Духа Подземелья мне остается только разложить свою постель и пожелать всем приятных сновидений! - воскликнула Аллариэль, но не было большой досады в ее смеющемся голосе.
- Позвольте мне сказать несколько слов о принце Эвенире. Вы, может быть, представляете себе этого королевского бастарда несказанным красавцем, могучим богатырем? Ничуть не бывало. У него было правильное лицо, но не более. Он был среднего роста и сухощавого телосложения. Я знаю сотню воинов, человеческих воинов, заметьте, способных побить его в поединке. Я сама одолела бы его любым оружием. Мне так и пришлось сделать, когда я нанималась в его отряд. Поверьте мне, он не был замечательным меченосцем. Нет, он владел оружием вполне приемлемо, солидно, хоть и не блестяще. Но он был превосходным лидером. Его врожденному таланту вести за собой людей позавидовал бы любой перворожденный. Когда он говорил - все слушали. Стоило ему войти в любую, самую шумную, самую битком набитую таверну, через десять ударов сердца все смотрели на него и слушали его речи. Приди ему в голову взять престол, стотысячная армия встала бы у ворот Тарнага. Впрочем, и ворота бы ему отворили без боя. Такой это был человек. Но заботы законодательства и администрации его никогда не занимали, и оттого его венценосный папаша и законные сводные братья спали спокойно в своем королевском дворце. Конечно, набрать с десяток наемников для войны с драконом Эвениру было сложно, потому что на его зов откликнулись тысячи. Тысячи. И я не знаю сколько эля выпил бы он в Тир-ап-Нагге и со сколькими женщинами переспал бы, если бы не прискакал из Тарнага гонец с тревожным письмом от его отца, тогдашнего короля Сеговии, в котором выражалось беспокойство по поводу армии Эвенира. Дураком он не был и в тот же вечер, тайно, выбыл в Калерат, прихватив с собой с две дюжины избранных воинов. Меня в том числе.
Конечно, две дюжины в катакомбах ни к чему, только локтями толкаться. Пятеро нас спустилось в подземелье. Компания, надо сказать, собралась престранная. Был там галл Кловис, самый настоящий варвар, невероятной силы человек; вертел двуручным топором, как я вот этим ножом. Некий Травис, колдун и чернокнижник; я сразу заподозрила его пустым местом, но Эвенира он как-то впечатлил. Пожилой наемник Лесовик, обладавший инженерными навыками, к тому же ловкий с оружием. Все страшные, в засаленных робах, ржавых кольчугах, погнутых доспехах. Кроме нас с Эвениром, конечно. Мы с ним выделялись, как девственницы в борделе. Вот такая банда и спустилась в подземелье, воевать Бехолдера. А остальные, около двух десятков наемников, стали лагерем у Храма Небесного Дыхания. От них впоследствии и пошли эти все сплетни, по которым вы составляете представление о походе Эвенира, хотя они сами ничего, кроме Храма, не видели.
Алтарь этого Храма обвалился и под ним обнаружился вход в подземелье. Там же, в этом полуразрушенном храме, нам и встретились первые из слуг Бехолдера. Они представились жрецами Дыхания и выглядели вполне невинно, девушка и юноша, оба очень милые, добродушные. Принесли нам еду, выпивку, смеялись, кланялись: "Сам герой Эвенир, какая честь... Теперь-то мы спасены."
Я сразу увидела кто из них опаснее и девушке этой милой - раз! - голову с плеч, да тем же движением славного юношу под ребра... Он завизжал, скорчился, загорелся с зеленью, а куда деваться, эльфийская сталь. Всем моим спутникам стало тогда не по себе. Впечатление я произвела сильное. Эвенир сразу пристал: кто ты, дескать и чего ждать от тебя. Я и ответила ему скромно: простая эльфийская дева старого и знатного рода. Пригожусь, если что. Умею лечить и готовить целебные снадобья, находить питьевую воду, очищать воду и еду от яда. Вижу в темноте, вижу магию, вижу опасность. Умею отыскивать дорогу. Они, конечно, сразу бросились: а сама колдовать умеешь? Я им сказала правду - на особые чудеса от меня не рассчитывайте, но они мне, кажется, не поверили.
Теперь, я думаю, пора рассказать вам о самом драконе Бехолдере. Все, что вы о нем знаете - сказки и враки.
- Отчего же? - не согласился неугомонный бард, - Слыхал я, например, что по разуму он не уступал людям!
- Ты льстишь себе, смертный! - заявила элифиня с презрением и одной фразой обидела всех. - Он был по-настоящему умен. Глубоко и без предрассудков. Он мог взглянуть на человека и безошибочно определить его желания, побуждения, тайные рычаги, движущие его поступками. И пользуясь этим знанием он превращал людей в рабов. Из жутких монстров, которыми он себя окружил в подземелье, большинство было людьми. И в этом, кстати его главное отличие от всех прочих драконов. Бехолдер не был одиночкой. Игры его черни забавляли его. Что это были за игры пусть подскажет вам воображение. Достаточно сказать, что в двух днях пути от Храма Дыхания не осталось ни одной деревни. Не буду также говорить и о том, что нашли мы в подземельи.
Само подземелье, признаться, произвело на меня впечатление. Позже у меня появилась возможность изучить его в более спокойной обстановке. Представьте себе пчелиные соты. Теперь поставьте эти соты слоями, одни на другие, стопкой в десять-двенадцать слоев. Пройдитесь по ним в танце, местами сминая соты, сдвигая их, перемещая... А теперь представьте, что ни один из этих слоев не похож на другой. Самые древние подвалы сохранились лучше всего и были, несомненно, эльфийской работы, с хорошей солидной магией земли. Я давно собираюсь навестить чертог Западной Земли и встретиться с их перворожденными, поговорить об этой постройке, да все как-то времени не могу найти.
Драстан усмехнулся, покачал головой, приглаживая усы. - Уж если тебе, госпожа, времени не хватает, что тогда нам, смертным, говорить...
Вопреки ожиданию, Аллариель не обиделась прерыванием, а засмеялась ясным детским смехом, но тут же спохватилась и умолкла виновато, будто совершив невежливый или нелепый поступок. Воспользовавшись паузой Гвайдр снова подал ей кубок. Казалось, он взял на себя обязанности ее пажа.
- Первый уровень подземелья выглядел именно так - подземельем. Там попадались камеры и кладовые, винные погреба с черными бочонками, большие залы с водостоками и дымоходами. Там жили люди, или существа, бывшие людьми совсем недавно. Убивать их было легко. Я встречали волчьи стаи с большей способностью к организованным действиям. Эти же твари, переставшие быть людьми, бросались в бой с бессмысленной яростью, с визгом, с воем, но каждый дрался за себя, и каждый умирал в одиночку. С пеной на губах, покрытые язвами и гниющими ранами, они вызывали не страх, а отвращение. Сами же они не знали ни страха, ни боли. Никто из них не пытался бежать, никто не молил о пощаде. Окруженные и прижатые к стенке, они дрались до последнего вздоха. Я говорю это в прямом смысле. Однако, они не нанесли нам урона. Опасными оказались другие, маленькие, не больше трех футов в высоту, страшно быстрые, верткие, хитрые. У них хватало ума прятаться в нишах, в бочонках, в грудах хлама и атаковать нас в спину. У них было что-то вроде самострелов, небольших арбалетов в локоть длины. Их стрелы не пробивали доспехов, но зато были отравленными противным ядом, довольно сильным и болезненным. Погибали эти карлики легко, любой клинок разрубал их без труда от плеча до бедра. Лесовик предположил, что были они детьми. Мне не хотелось об этом думать.
Из-за этих самых недоростков мы и задержались на первом уровне. Заперлись в какой-то камере, завалили дверь обломками. Снаружи в нее ломились, но так и не сообразили как ее открыть. Безмозглые твари, когда-то бывшие людьми. Все мы были отравлены, но хуже всех пришлось Травису. Я лечила его на совесть; он оказался полезным. Была у него магия, которую он сам называл морозом. Она замедляла врагов. Неплохая магия. Конечно, с эльфийской боевой не сравню, но как говориться, лучше нож в руке, чем топор в башке... Эвенира я лечила последним, по его строгому приказанию. Пока до него дошла очередь, у него уже губы посинели и судороги так скрутили пальцы, что я уж думала не успею. Но как только его чуть отпустило, он сразу устроил перекличку, у кого какие припасы остались, оружие, кто ранен, кто что заметил. Вот тогда я и переменила к нему отношение. Честно говоря, прежде он казался мне чем-то вроде деревянной фигуры на носу корабля, крупная и заметная вещь, и вполне бесполезная. Но он оказался лидером, не только в таверне языком болтать, да ржать у костров над солдатскими байками, а и на деле, в бою, в походе. Человеком, у которого другие могут черпать силы, уверенность, смелость. Которому легко верить и за которым хочется идти. Вот так-то. И если кто другой скажет вам об Эвенире дурное, будто был он пустобрехом, бабником, да пьяницей, не верьте. Хотя и это тоже правда. Но не вся правда. Не главная правда про него, понимаете?
Эльфиня прервала свой рассказ и строго оглядела своих слушателей. Ей отчего-то было важно их понимание. Получив его подтверждение в серьезных взглядах, почтительных наклонах голов, удовлетворенная, она продолжала рассказ.
- А утром он снова меня удивил. Когда мы нашли лаз во второй уровень подземелья, Эвенир приказал нам снова обойти весь подвал, вернуться ко входу в Храм, заглянуть в каждый погреб, перевернуть каждую бочку. Он сказал нам целую речь о покинутых деревнях, о людях, живущих в страхе, о его твердом намерении не только убить дракона, но и истребить всех этих нечеловеков. Вот и решайте что им двигало, пустое тщеславие, поиски приключений и славы, или желание... не знаю. Желание делать добро, может быть. Помогать людям. Защищать.
Но ладно, я отвлеклась. Второй уровень подземелий показался мне норой, прорытой каким-то большим подземным существом, гигантским змеем, быть может. На земляных стенах блестела слизь, на полу собирались гадкие липкие лужи, вонь стояла нестерпимая, и воздуха было так мало, что наши факелы практически не давали света. Снова пригодился Травис. Он наколдовал над нами что-то вроде шара голубого света, не слишком яркого, но ровного. При этом он сказал, что должен полностью сконцентрироваться на поддержании этой магии, поэтому в бою на него можно не рассчитывать. Ну, а мои все силы уходили на поиск дороги. Мое умение ориентироваться происходит из моей способности всегда, в любой обстановке, отыскать в какой стороне от меня находится Север. Что и понятно, раз я Северный эльф. Это же помогает мне запомнить уже пройденный путь. Со временем я приобрела способность мысленно составлять карту моего маршрута, но это требовало определенной концентрации, а проклятая нора все петляла, пересекая уже пройденные ходы, поднимаясь, опускаясь. Мы все время попадали в тупики, в места, где земля обрывалась под нашими ногами, уходя вниз бездонным колодцем, и все труднее мне было запомнить путь, и когда встретились мы с врагом, толку от меня было мало. Все произошло очень быстро, в одно мгновение. Раздался противный влажный звук и Эвенир молча упал. Голубой шар над головой задрожал, его свет начал меркнуть, когда маг, испугавшись, отвлекся. Великан-галл подвинул меня плечом и что-то, похожее на огромный плевок, ударило в его щит. Свет снова вспыхнул и тогда я разглядела нашего врага. Огромное насекомое, цвета ржавчины, блестящий хитиновый панцирь, мощные челюсти, что-то вязкое стекало с мандибул размером с короткий меч... Впрочем, рассматривать его мне было некогда. Я грохнулась на колени перед Эвениром. Мне удалось очистить его лицо от скользкой дряни и влить в рот несколько капель противоядия, которое я приготовила прошлой ночью. Но глотать он не мог, и я позабыла обо всем, вдыхая в него жизнь, заставляя биться его сердце, согревая его кровь. Каким-то краем сознания я замечала шум битвы, звон меча Кловиса, крик Лесовика: "Я прикрою!", бормотание Трависа. Позже стало известно, что ему все же удалось разделить свое внимание между шаром света и морозом и он включился в битву. А потом Эвенир сделал несколько глотков, и сразу его сердце забилось ровнее, и дыхание стало глубже, и я оставила его, и взялась за оружие, как раз вовремя, чтобы сменить уставшего Лесовика. Убивать цефалов было легко. Нужно было всего лишь увернуться от их яда, парировать удар мандибулы и нанести свой удар, в шею, под панцирь. Насекомые, однако, оказались умнее людей. Убедившись, что дичь им не по зубам, они разбежались, расползлись по норам. Нам бы обрадоваться, да помолиться за счастливое спасение, но Эвенир, едва лишь встав на ноги, приказал пуститься в погоню и уверил нас, что мы никуда не уйдем, пока не передавим всех мерзких клопов до последнего. Вот и пришлось нам еще два дня ползать по тем проклятым норам и резать цефалов, и блевать от яда. Я поработала над нашей водой, зарядив ее приличной дозой противоядия, и только поэтому мы не сдохли в той норе. А на исходе второго дня мы нашли гнездо цефалов. Их матка была размером, ну, как бы мне не соврать, наверное с шестерку лошадей, заряженных парами, и на прочих цефалов она не походила совсем. Панциря на ней не было, она казалась расплывшейся толстой кишкой, начинённой студенистой дрянью с красными прожилками. Ничего более мерзкого мне видеть не доводилось, и хоть казалась она совершенно беззащитной, я подумала, что ничто не сможет заставить меня приблизиться к этой дрожащей слизи для того, чтобы нанести удар. Но этого и не понадобилось. Травис сжег ее, вместе с грудами яиц, с комьями вновь вылупившихся личинок, со всей этой дрянью. Огонь разгорелся необычно ярко и сжег все до тла, до черного жирного пепла. И в этом пепле мы отыскали крестовину Иглы Бехолдера.
- Ах, - воскликнул бард в восхищении, - значит был все-таки магический меч!
- Да, - согласилась Аллариэль, - такой меч был. Я его видела и держала в руках. Хорошее оружие, хотя и не в моем вкусе. На полторы руки. Надо быть очень хорошим меченосцем, чтобы воспользоваться преимуществом такого длинного клинка, при этом не потеряв в скорости. И сила нужна немалая, чтобы владеть им одной рукой. А если двумя, тогда уж лучше двуручный.
- Мой меч полутораручник, - впервые заговорил варяг.
- Не сомневаюсь, что ты хороший мастер, господин мой Эрик. Впрочем, такие мечи так и называют: идеальный меч для идеального бойца.
Польщенный, варяг молча склонил голову.
- Там же, в гнезде, отыскалась и дверь в третий уровень. За дверью мы нашли лестницу, ведущую, как ни странно, наверх. Оказалось, что за время наших скитаний по норе цефалов мы спустились довольно глубоко и теперь нам предстояло подниматься. Я очень обрадовалась лестнице, каменной, прочной, прекрасно сохранившейся. Любое творение человеческих рук казалось мне превосходным в сравнении с мерзкой норой вонючих цефалов. За лестницей нам открылся широкий коридор с ровным мозаичным полом, стенами, облицованными шлифованным камнем, с огнем в бронзовых светильниках. Прямо в самом начале коридора мы и сделали привал, помылись как могли, почистились, перекусили. Эвениру, еще не совсем отправившемуся после яда, нужно было отдохнуть, но он лишь вздремнул, может, с пол-часа и снова погнал нас в путь. Мне и самой не терпелось исследовать это вместилище цивилизации: тепло, сухо, светло, чисто. Прямо библиотека в Северной Воде, а не логово дракона. Мы прошли несколько довольно длинных анфилад, совершенно пустых, пока не увидели обитателей этого славного места. Вернее, они увидели нас первыми. Инстинкт затавил меня пригнуться, и я только успела заметить как с воем пронеслось над моей головой широкое лезвие топора Кловиса и уж потом услышала его боевой клич. Топор, уже на излете, задел плечо Лесовика и он кинулся на обидчика, а я едва успела обернуться, когда клинок Эвенира взлетел над моей головой. Я так и бросилась на пол, покатилась, встала на ноги, приняла обратный удар на свой клинок, даже в локте отозвалось, до самого плеча. А он прямо шипел от ярости, не хуже тех нелюдей в первом уровне, и глаза его стали такими же безумными. Прыгнул он на меня, как рысь, ничего общего с его обычной расчетливой манерой боя, ну я и воспользовалась инерцией его движения, пропустили мимо, подставила ножку, стукнула по затылку, по шлему, естественно, мечом, плашмя. Хорошо приложилась, звон пошел как надо, принц мой так и повалился лбом об пол. И только тогда я увидела как идут к нам по коридору некие длинные тени в серых робах до пола, да так идут, будто плывут по воздуху, не касаясь земли, беззвучно, плавно, довольно быстро. Помню, что-то сжалось в висках, будто с похмелья, как предчувствие хорошей головной боли, а Травис мне и заорал в спину: "Бей их, Аэлла, я этого подержу!"
Ах, как это все-таки здорово, вот так, с мечом наголо, прыгнуть навстречу врагу, с песней в горле, в сердце, с огнем в крови! Право, весь мир вдруг оживает в такой момент, расцветает, и ты уже летишь, бессмертная, ужасная... Трое их было, и я срезала их одной дугой. А, я не говорила, я воюю с мечом и кинжалом, но кинжал у меня довольно длинный. Вот, подошла, чтобы рассмотреть их получше, увидела старые, иссохшие, будто мумии тела, в которых жизнь только магией и держалась. А тут и Эвенир стал в себя приходить, да снова за оружием потянулся, а рядом Лесовик лежал в луже крови, и галл стоял над ним и глядел на Трависа, как баран. Все так быстро произошло. В двадцать ударов сердца Кловис убил Лесовика, я оглушила Эвенира и зарубила троих колдунов, Травис взял контроль над галлом. А потом и над Эвениром, едва он очухался. Как нам повезло, что маг, как и я, не поддался этому злому колдовству! "Сможешь их вести?" - я спросила Трависа, а он мне: "Конечно, воительница, ты только дорогу нам расчисти!" Так мы и пошли, я впереди, а за мною Травис повел галла и принца за ручки, как деток. Колдунов нам встретилось еще, может быть, с десяток, и единственным их оружием было такое же внушение и убить их было мне не труднее, чем наломать охапку хвороста. Последние из них поняли, что на меня их внушение не действует, и попытались укрыться в одном большом богато убранном зале с троном на возвышении. Там я их и нашла, стоявших на коленях вокруг трона, там я и покончила с ними. При этом они даже не пошевелились ради своего спасения, не попытались ни защититься, ни бежать, уповая, видимо, на магию сидевшего на троне. Но существо на троне, облаченное в золотую парчу, увешанное драгоценностями, умерло так давно, что только пышные одежды не позволяли его праху рассыпаться. И, может быть, этот иссохший труп был самым удивительным открытием, сделанным нами в логове Бехолдера. Позже мне удалось выяснить, что богато убранные останки принадлежали перворожденному Санну.
Слушатели вокруг костра с удивлением переглянулись. И только бард подавил восхищенное восклицание:
- Госпожа, ведь само существование Саннов считается ересью! Видите ли, - он оживленно обратился к своим товарищам, - Есть такое мнение, что вместе с тридцатью двумя перворожденными эльфами на свет появилось и равное количество Саннов, существ, воплощающих все темное, злое, разрушительное. Прошу заметить, я лишь упоминаю это мнение, не высказывая своей оценки!
Эльфиня пожала плечами.
- Каждое явление имеет антипод: ночь и день, тьма и свет, добро и зло. Эльфы и Санны. Перворожденные Санны бессмертны. Это означает, что они не старятся, не болеют и не умирают в следствии естественных причин. Но их можно убить.
- Госпожа, значит то же относится и к перворожденным эльфам? Можешь ли ты сказать мне кого из этих божественных князей мы уже потеряли? И при каких обстоятельствах?
Аллариэль с усмешкой покачала головой:
- Нет, этого я тебе сказать не могу. Но, если хочешь, могу тебе сказать как умер Бехолдер.
- Конечно, госпожа, - поспешно отозвался Гвайдр, мрачно бросив барду опасный взор.
- Так вот, покончив с колдунами, я решилась приблизиться с Санну. Магия в фигуре на троне была мне совершенно незнакомой, старой и даже не угрожающей, а какой-то безразличной. Но все равно, страшно было. Однако, риск оправдался: прямо у ног Санна я нашла рукоять Иглы Бехолдера. Травис тем временем занялся нашими товарищами, погружёнными в глубокое детство. Скажу вам честно, очень я боялась потерять моего принца... Ну, и галла, конечно. Но ничего, обошлось. Травис привел их в чувство, и вчетвером мы вернулись к телу Лесовика, чтобы проститься с первым нашим погибшим товарищем. Ни галл, ни Эвенир ничего не помнили, и по молчаливому согласию мы с Трависом не сказали им о том, как погиб Лесовик. Убит врагом, и все. Какая разница чья рука нанесла удар? Важно чьей воле эта рука повиновалась. Потом мы обошли эти каменные холлы, взяли хорошую добычу. Приличное оружие, золото. Защитные талисманы. Пришлось оставить много интересного, книги, свитки, стекляные сосуды. Галл хотел раздеть сидевшего на троне, я не дала. И правильно сделала. Чего мы не нашли в том дворце, так это выхода на следующий уровень. Эвенир, все еще немного рассторенный своим негероическим боем с магами, прикрикнул на меня: “Давай, благородная дева, покажи зачем мы тебя взяли с собой. Кто говорил, что умеет видеть магию?”. Да, магии в том подземном дворце было полно, а вот хода на следующий уровень не было. Так не хотелось возвращаться в земляную нору, а пришлось. И что вы думаете, там же на лестнице нашлась дверь, даже и не слишком потайная. Вот так и получилось, найди мы эту дверь раньше, может и не отыскали бы ни Санна, ни рукояти Иглы.
Дверь вела в просторную пещеру. Темнота там была полной, но факелы горели исправно и не было нужды в Трависовом шаре. Все было там просто и понятно, влажные камни, подземные ключи, гулкое эхо под высокими сводами. И враг в пещере был простым: полу-люди полу-звери, но все же больше звери, чем люди. Некоторые были вооружены грубыми клинками и дубинами, но большинство - клыками и когтями. Их было очень много и галл с Эвениром по понятной причине взяли их на себя. Грубая, кровавая работа, без радости, без азарта битвы с достойным противником. Мы с Трависом помогали как могли, он "морозил" зверей, я поддерживала принца и галла. Пришлось, конечно, и мне помахать мечом, но основную работу сделали Эвенир и Кловис. И когда последние звери уползли во тьму умирать, оба воина опустились на камни без сил. Чуть позже мы все же передвинули лагерь на берег подземного озера и, поскольку мы не успели как следует очистить эту самую пещеру, Травис стал в караул первым.
Я решила искупаться в озере. Я ничем не рисковала. Вода в озере была ледяной и чистой, в ней не было жизни, никакой, ни амебы, ни нитки водорослей. Липкая грязь норы цефалов горела на моем теле и я забыла обо всем, нырнув в ледяную полную темноту. Я ведь эльф Северной Воды, помните? Никакая сила не могла удержать меня от этого озера. Я плавала долго, ныряла, пытаясь достать дно, лежала на неподвижной поверхности, веселой рыбой кружилась под водой. А когда я поднялась к поверхности, меня ослепил свет факела. Эвенир стоял у самой кромки воды и глядел на меня так, будто это его ослепило внезапное сияние. Я хорошо знала этот взгляд.
Она оглядела слушателей почти с вызовом и так же воскликнула :
- Ничего нельзя было изменить! Это было неисправимо, что бы ни случилось позже!
Молчание нарушил бард, мечтательно протянувший:
- Как бы мне хотелось узнать что случилось позже...
Она ответила задорно:
- Изволь! Признаюсь, я устала от своего одиночества! Если хочешь знать, Эвенир завладел моим воображением еще до того, как мы спустились в подземелье. А когда я лечила его от яда, еще в первом уровне, я поняла, что впервые за тысячи лет, я хочу быть просто женщиной, хочу целовать его и ласкать, и принадлежать ему душой и телом, впервые в жизни, может быть! И там, в этом озере, я поняла, что сама судьба приготовила для нас эту ловушку. И мы уже попали в нее. У каждого героя есть в броне слабое место. Для Эвенира им оказалась я.
Аллариэль вздохнула и низко опустила голову, но, вопреки ожиданию, продолжили рассказ:
- Прошло с того дня всего сто двадцать четыре года, не удивительно, что я помню каждую деталь. Я помню, как упал на пол факел, но не погас. Следом загремел по камням его тяжелый пояс. Он не стал возиться с раздеванием, прыгнул в воду в сапогах, в стеганке, утонул с головой, вынырнул рядом со мной, задыхаясь. Я сама отвела прочь с его лица длинные мокрые пряди. Я сама поцеловала его. Если бы вы только знали, как дрожали его руки у меня на бедрах. Если бы я могла описать вам тепло его рта. Ах, господа мои, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что все это почти того стоило. Почти стоило.
Она оглядела своих спутников сияющими далекими глазами и в ее голосе прозвучала мечтательная, грустная улыбка:
- Итак, мы стали любовниками. И немедленно это сказалось на динамике нашего отряда. Мне было велено оставаться за спиной Кловиса, ему - сконцентрировать усилия на моей защите. Это оставило Трависа прикрывать наш тыл. Это стоило ему жизни.
Чем дальше мы углублялись в пещеру, тем больше следов человеческого обитания нам попадалось, и наконец мы оказались в подземельи, с коридорами и камерами, выдолбленными в камне. Там нам противостояли люди, наемники с одинаковым гербом на туниках - на белом поле желтый круг, перечеркнутый пурпурной молнией. Они говорили на неизвестном языке и обладали навыками битвы в замкнутом пространстве, и хорошо знали особенности местности. Этими особенностями были хитрые ловушки, не магического, а инженерного свойства: самострелы, встроенные в стены, волчьи ямы, пики, внезапно вырастающие из пола, такие вещи. Поначалу нам удавалось избежать этих ловушек, а потом Травис, шедший за мной, наступил на какую-то скрытую пружину, и лезвие, заточенное полумесяцем, вылетело из стены и перерубило ему обе ноги выше колена. Он истек кровью прежде, чем я смогла ему помочь.
Это заставило нас проявить большую осторожность. Мы продвигались вперед с черепашьей скоростью, Эвенир впереди, я за ним, Кловис шел последним. Пожалуй, это было труднее всего, идти за ним, видеть как он вступает в бой, снова и снова, как пропускает удары, как усталость сгибает его плечи. Никогда мне не было так страшно. А потом стрела, вылетевшая из стены, вошла ему в грудь, и я едва успела подхватить его, и Кловис с воплем бросился вперед, и разбросал врагов, и нам удалось укрыться в небольшой камере с прочным засовом на дубовой двери. Я вытянула стрелу из груди моего принца, к счастью прошедшую выше сердца, и залечила его рану, хоть и ушло на это несколько часов. А потом мы любили друг друга, прямо на каменном полу, залитом его кровью, в пяти шагах от Кловиса, стоявшего на страже у двери. И ничего нельзя было с этим поделать, и даже смерть сама не могла бы удержать нас друг от друга. На следующий день мы прошли то подземелье и в первый раз Эвенир не велел нам снова вернуться, чтобы ни один из врагов не ушел от расплаты.
На следующем уровне не было врагов. Сами стены были враждебны. Этот уровень представлял собой огромный лабиринт бесконечных зеркал. Безжалостный ослепительный свет преломлялся сверкающими поверхностями под странными тошнотворными углами, и разум задыхался, переполненный неясными образами. Скажу без лишней скромности, если бы не я, никто не вышел бы из этого лабиринта. Я завязала себе глаза и велела своим товарищам не спускать с меня глаз, и вообще не смотреть ни на что, кроме меня. Полагаясь лишь на мое чувство направления и на карту пройденного пути, постепенно возникающую в моем рассудке, я прошла этот лабиринт. Эвенир сказал мне позже, что зеркальный лабиринт был завален человеческими останками и ему было досадно проходить мимо хорошего оружия, богатых украшений, сверкающих доспехов тех, кто не догадался прохватить с собой эльфа-проводника.
Зеркальный лабиринт привел нас в квадратную тесную камеру, в центре которой на цепях висела клетка, сделанная из тонкого отшлифованного камня. В клетке лежала груда полу-истлевших тряпок. Под ними угадывалось тело, которое я сочла мертвым. Но звук наших шагов потревожил узника каменной клетки и он заворочался со стоном, закашлялся, поднялся на колени, скелет, обтянутый желтой кожей. "О, люди," он прошелестел, "живые люди". Эвенир приблизился к клетке, попробовал сломать ее прутья, не смог, конечно. Я тоже попыталась, с тем же успехом. Галл едва не сломал свой топор о камень, который казался таким тонким и хрупким. Узник снова заговорил: "Не трудитесь, ничего не получится. Столько лет, столько лет, и вдруг - живые люди!"
Я дала ему напиться, и почти сразу он показался мне сильнее и здоровее.
"Столько лет," - он снова проговорил, "Неужели настоящий герой? Скажи мне, ты будешь драться с драконом?"
"Я убью его," - ответил Эвенир. Очень просто ответил, будто речь шла о завтраке, но пленник глядел не на него.
"А оружие," говорит, "у тебя есть?" и достал из -под своих отрепьев сверкающий длинный клинок, довольно тонкий, с глубоким стоком, голубоватого светлого металла. Эвенир вынул из своего мешка крестовину и рукоять, и протянул их пленнику. Тот обрадовался и удивился, залепетал что-то, засмеялся. И сложил части меча, просто в ряд, на полу своей клетки. А когда он подал его, почтительно, рукоятью вперед, это был уже меч, сияющий, магический, великолепный.
- Он подал его тебе, госпожа? - негромко проговорил бард и эльфиня ответила чуть удивленной улыбкой:
- Да, мне. Но я тот час же отдала его Эвениру. Это был его поход и меч предназначался ему. А как только это случилось, пленник помахал в воздухе костлявыми руками и прямо напротив клетки возникло светящееся окно. Тогда пленник сказал что-то вдохновляющее, может быть: "вперед, без страха", или "с вами боги", не помню. Окно оказалось на высоте подбородка, пришлось залазить без особой грации, с вещмешками и в полном вооружении, а по ту сторону окна оказался покой дракона.
- Матушка Ран! - взволнованно выдохнул Гвайдр.
- Вот и я так же сказала! - отозвалась эльфиня. - Только еще покрепче. Мог бы предупредить, придурок старый. Тем более, что дракон выбрал себе необычный декор. Представьте себе огромный зал, как в Храме, в котором все белое. Белые колонны, стены, пол, потолок, все чисто-белое, и свет какой-то яркий, причем без тени и без бликов, и оттого все вокруг кажется плоским, лишенным глубины, и становится трудно оценить расстояние, и разум играет со зрением странные игры. А в конце зала, там, где Храму положен алтарь, распологалась мелкая чаша, в которой, свернувшись крупными пурпурными кольцами лежал дракон. И в виде приветствия он запустил в нас шаровую молнию величиной с лошадиную голову. Хорошо, что не попал.
Вот так это и началось. Или закончилось, как вам будет угодно. Готовились, собирали сведения, шли по подземелью, а оказались перед драконом совершенно внезапно и действовали тоже спонтанно, по наитию, на подъеме. Эвенир и Кловис бросились вперед, я за ними. Кловис нес огромный щит и стал он этим щитом прикрывать Эвенира, пока тот атаковал. Только Игла разрубала чешую Бехолдера, Кловисов топор отскакивал от нее, как от камня. Эвенир бросил свой щит и взял меч в обе руки. И тогда я поняла, что он не рассчитывал уцелеть в этом бою, а вернее ему это было не важно. Только одно имело для него значение - убить Бехолдера. Все остальное перестало существовать. Я пыталась поддерживать его силы, убрать боль, остановить кровь, но, конечно, я не успевала. Он получал раны быстрее, чем я могла его лечить. Все смешалось в одну бурю, рев раненого дракона, его черная кровь на белом полу, на стенах, на колоннах, и человеческая - красная... Огонь, запах паленого мяса и расплавленного железа, крик, боль... И восторг, сумасшедший, пьяный восторг самого последнего, самого смертного боя, когда знаешь, что именно для этого ты и родился на свет, а значит ты выйдешь из этой пещеры победителем или не выйдешь вовсе, знаешь даже не разумом, а кровью, сердцем, каждым вдохом... Впрочем, каждый из вас испытал подобное.
Внезапно Бехолдер ударил хвостом, мы с Эвениром как-то увернулись, а Кловиса подбросило в воздух и так бросило о стену, что кровь брызнула фонтаном, по всему залу, веером, на пол, на потолок, повсюду. Осталось нас двое. Я встала рядом с Эвениром. Щит у меня был, конечно, эльфийский работы и с неплохой магией, и справлялась я не хуже Кловиса. Страха не было. Радостно было. Радостно было драться рядом со своим принцем и погибнуть с ним заодно. А потом - удар и темнота.
Аллариэль помолчала немного. Она внимательно оглядела своих спутников, всматриваясь в их лица с неясным вопросом, почти с просьбой, и с той же интонацией продолжили рассказ:
- Мне важно, чтобы вы поняли. Эвенир был человеком целенаправленным. Амбициозным. Поражение он не мог принять. Не было у него такой способности. Это и плохо и хорошо. Но главное, что для дела, для достижения цели он не жалел ничего, себя в том числе. Гибель друзей, своя смерть, это все было достойной платой, не более. Со мной, однако, получилось иначе.
Вы, наверное, видели, как мужчина рискует жизнью для спасения возлюбленной? Это нас не удивляет. Но тот же мужчина может отказаться от своей любви ради выгодного брака, ради милости своего лорда. Ради долга. Это тоже не удивительно. Примерно такой же выбор встал перед Эвениром. И он выбрал любовь. Ах, если бы я только сумела объяснить ему, что о любом выборе, сделанном в тех обстоятельствах, пришлось бы ему пожалеть! На было из этой белой могилы хорошего выхода, ни одного не было! Но как бы то ни было, Эвенир отступил и вынес меня из логова. И дракон позволил ему уйти. Не удивлюсь, если и сам Бехолдер был в тот миг на краю гибели.
Пленник каменной клетки открыл Эвениру другое окно и подсказал ему как найти дорогу в мой мир. Но Эвенир все одно не справился бы, если бы я не пришла в себя и не нашла в себе достаточно сил, чтобы проложить путь к чертогу Северной Воды.
Там нам оказали помощь. Залечили раны. Надо мною работала сама госпожа перворожденная княгиня, так давно не покидавшая своих покоев, что большинство эльфов считало ее мертвой. Но ради меня она отказалась от своего отшельничества. Я поправилась. Эвенир не отходил от меня ни на шаг. Мы были счастливы там, в Северной Воде. Я показывала ему всякие чудеса, мы плавали в нашем холодному море, мы любили друг друга до одурения, до полной потери себя. Я даже думала о том, чтобы прожить там, у берега моря, до конца его дней. Мечтала о том, как сделаю его старость отрадной и ласковой, как окружу его заботой, как буду любить его, седовласого, дряхлого. Это было бы достойным концом хорошей сказки. Но вышло по-другому.
Стала я замечать за своим возлюбленным некоторую холодность. Все чаще он предпочитал одиночество, все чаще отказывался от моего общества. Мое внимание стало раздражать его, мои ласки его утомляли. Он стал избегать близости со мной, а когда это все же случалось, страсть его граничила с насилием. Однажды он сказал: "Не подходи, я боюсь, что не удержусь и сделаю тебе больно". Я потребовала объяснений. Он отказался. Сказал: "Не обязан тебе ничего объяснять". Мы поссорились. Потом помирились, конечно. Поссорились снова. Так и пошло, чем дальше, тем легче приходили к нам жестокие слова, тем отраднее становилось нам друг друга уязвить. И однажды в ссоре он сказал мне: "Это твоя вина, что я стал ничтожеством, позабыл о своем долге. Будь проклята твоя красота, превратившая меня в труса". "Не волнуйся", я ответила ему, "она уже проклята. Давай же доведем дело до конца. Соберем людей, снова пойдем на Бехолдера". "Нет", ответил он с полной уверенностью, "теперь за мной никто не пойдет и сам я уже ни на что не гожусь".
Вскоре после этого мой отец поразил меня несказанно, тем, что позвал меня в свои покои и произнес целую речь. О том, что мой Эвенир должен покинуть Северную Воду. О том, что черная кровь дракона наложила на него отпечаток и оттого не будет ему в жизни радости и никогда не отпустит его души жестокое раскаяние. Одиноким и неприкаяныым будет идти он по жизни и винить в своем несчастьи всех встречных, а в первую очередь - меня. Когда говорит перворожденный не грех его послушать. Для них нет в этом мире ничего нового. Но кто из нас слушает отцов? "Прогонишь его", я ответила, "уйду вместе с ним". "Уходи", сказал мне отец очень просто.
Так началась наша последняя ссора. Отец прислал за Эвениром с десяток стражи, боевых эльфов, с тем, чтобы проводить его из чертогов Северной Воды. Я собралась уйти с ним вместе, он разорался: "Мне не нужно твоих жертв! Лучше буду с такими же как сам, простыми смертными женщинами!" Я сказала ему что-то гневное, он ответил тем же. Назвал меня ведьмой, сказал, что своей красотой я превратила его в раба, околдовала, заставила отказаться от всего. Во гневе, он сдернул с меня шарф. Воины-эльфы увидели мое лицо. Результат был предсказуемый. На Эвенира страшно было смотреть. Я кинулась к нему, хотела объяснить, но он уже ничего не соображал. Глаза у него сделались белыми, слепыми... Он выхватил кинжал и полоснули меня по лицу. Тотчас же мои братья-эльфы накинулись на него, как свора охотничьих псов. Они изрубили его в куски, за несколько секунд. Когда я справилась с шоком и пришла в себя, Эвенира уже не было.
Снова перворожденная княгиня применила свое мастерство и остановила кровь, а со временем сумела прижечь, закрыть края раны. Но большего сделать даже она не смогла. А ничего не сделаешь, эльфийская сталь. Вот этот самый кинжал. Мой же собственный, милый подарок сердечному другу.
Рассказчица ловко извлекал из-под одежд крупный кинжал с длинным лезвием и тяжелой рукоятью, украшеной изумрудами, и бард содрогнулся, узнав оружие, совсем недавно вонзившееся перед ним в землю.
- Вот, похоронила я Эвенира, и поняла - не будет мне покоя, пока я не положу себе на бедра пояс Бехолдера. Мое уродство разрушили материнские чары, нет худа без добра, но те же воины, что зарубили Эвенира, остались прикованными ко мне иным чувством, общим несчастьем, взаимной виной, жалостью, быть может. Они и пошли со мной на Бехолдера. Вернее, я выбрала из них шестерых, включая двоих боевых магов. Сначала они и слушать меня не хотели, так мало было в них желания вмешиваться в дела людей. Пришлось мне их немного подразнить: с каких это пор убивать драконов - дело людей?
И только когда я рассказала им о маге в каменной клетке, они согласились со мной пойти, хоть и без особого восторга. Мое подозрение оправдалось, изнеможенный старик и вправду оказался перворожденным, князем Западного Воздуха. Мы освободили его без труда. И вообще, наш поход был прогулкой. Рассказывать о нем неинтересно. Я знала дорогу, монстров мы еще с Эвениром поубивали, новых наплодилось совсем немного. Сам дракон перед эльфийский боевой магией продержался минут десять, но решающий удар нанесла ему все же я. И пояс с него взяла себе. Вот и все.
А теперь скажите мне, почему вы, люди, не испытываете к нам ненависти? Почему вас не возмущает тот факт, что семеро эльфов справились с драконом шутя, но в течении нескольких столетий предпочитали сидеть на задницах? Смотреть как горят деревни, как гибнут дети, как истязают людей. И ничего, ничего не делать. Так почему же вы не убиваете нас? Почему делите с нами огонь, поете о нас песни, оставляете нам гостинцы у стоячих камней?
Ничего не ответили ей люди и гнев ее пропал, иссякнув. Она сняла с пояса приятно звякнувший кошель и легким движением бросила его к ногам барда:
- Серебрян, напиши песню, - сказала она почти спокойно. - Напиши о том, что принц Эвенир погиб в битве с драконом по имени Бехолдер, но только после того, как нанес чудовищу смертельный удар. А возлюбленная принца, прекрасная эльфийская дева, похоронила героя в чертоге Северной Воды и, не выдержав горя, обратилась в плакучую иву над его могилой. Только так должна закончиться эта сказка. Только так, и никак иначе.
- Так и напишу, госпожа, - пообещал бард, без недостойной спешки принимая плату.
- Но твоя сказка, госпожа, еще не закончилась, - неожиданно заговорил Гвайдр. Его простое лицо разгоралось скрытым глубоким огнем. Эльфиня взглянула на него с удивлением и он кивнул ей, твердо и убежденно. - Тебе еще предстоит понять отчего людям нравятся эльфы. И какой бывает любовь, не связанная зависимостью. Тебе нужно пойти к эльфам Западной Земли и изучить их подземелья. Убить последнего дракона, положив конец конфликту длиной в двести тысяч лет.
Их взгляды встретились и что-то мелькнуло в ее зеленых сияющих глазах, какое-то понимание и удивление. Надежда, быть может? Бард легонько подтолкнул Драстана под локоть и зевнул с притворной сонливостью.
- Благодарю за рассказ, благородная госпожа! Однако и засиделись мы! Уже и чернь в долине притихла. Пора смежить очи и придаться снам, пора!
- Да, верно, - согласился догадливый Драстан, вставая, - Благодарю за рассказ и покойной тебе, госпожа, ночи!
Следом поднялся и варяг, пробормотав: "Доброй ночи".
И через минуту у догорающего костра остались лишь Гвайдр и Аллариэль. Долго сидели они вдвоем и говорили о разном, причем говорил в основном юный Гвайдр, будто у него за плечами лежали знания тысячелетней жизни, а Аэлла смотрела в костер и улыбалась задумчиво, и медленно обводила пальцем изумрудное навершие своего кинжала.
Ушли они первыми. Давайте же верить в то, что ушли они вместе.
А рано утром, еще до света, собрался в дорогу и варяг. Хитрый бард, столь внезапно лишившийся покровителя, сумел выговорить себе место в его свите, соблазнив героя пышной лестью и торжественным, хоть и не очень правдоподобным обещанием помалкивать, когда не спрашивают. Драстан проснулся вовремя, чтобы попрощаться с обоими. Вчерашняя ночная откровенность при свете зарождавшегося дня уже казалась им неловкой, и расстались случайные попутчики без особой скорби.
А Драстан еще посидел немного, оглядывая похмельную сонную долину, копаясь прутом в черном кругу давно погасшего костра. Все же это был его костер, и Драстан в обнимку с утренним свежим молчанием прятал в усах задумчивую и чуть мечтательную улыбку, щурясь на молочное небо, уже заливающееся с краю несмелым румянцем близкого рассвета.