Облесов
Жизнь свою Облесов выстроить никак не мог. Здоровье у него всегда было слабое, а с годами он еще и обрюзг, появилась одышка, и даже глаза стали немного косить. С работой ему не везло – он вселял людям какую-то жалость, и это было неприятно начальству. Казалось, что задержись он в конторе чуть больше, и могут возникнуть какие-то условные обязательства к нему. Вот он и не задерживался. И хотя был хорошим компьютерщиком, большую часть времени сидел без работы. Но эта короткая история, в общем, не о том.
Облесов жил в маленькой квартире со своей полоумной бабушкой и с матерью-инвалидом.
Бабушка освободила квартиру после долгой в лежку болезни. Облесову тогда было тридцать. А мать еще десять лет пила на свои инвалидские деньги. Облесов ее кормил. Наконец, она тоже освободила квартиру. Старая овчарка, больная ревматизмом, протянула еще два года. На сорок втором году у Облесова началась самостоятельная жизнь. Ничего хорошего он от нее не ждал. И ошибся. Работая недолго в одной из банковских контор, он научился играть на бирже. Это было также просто, как играть в компьютерные игры, которые прежде занимали все его свободное время. Теперь место скачущих человечков заняли скачущие графики.
Облесов продал гараж и дачу, и начал играть. В своей замусоленной квартире он установил с десяток стареньких компьютерных мониторов, на которых денно и нощно наблюдал за взлетами и падениями акций. Казалось, даже развившееся косоглазие обрело теперь практическое значение. Обладая реакцией мальчика и интуицией старой женщины, Облесов очень быстро сориентировался в игре и стал переходить на более и более высокий уровень. Его это занимало – наконец-то он делал то, что ему нравилось, и за это получал должную награду.
Облесову было легко обходиться с деньгами-графиками и приумножать их. Это было все равно, что пройти от угла дома до подъезда по бордюру старой асфальтовой дорожки. Если бы под бордюром простиралась пропасть, то он не смог бы сделать и шагу. Но страха высоты не было, потому что не было высоты, и Облесов с детства привык доходить до подъезда по бордюру. Это стало для него своего рода ритуалом. Усиливающаяся полнота ему ничуть не мешала.
Деньги были для Облесова категорией реально-виртуальной. Привыкнув с детства сидеть сначала за игровой приставкой, потом за компьютером, Облесов чувствовал себя в мире цифры очень комфортно. За его пределами была вонючая квартира и подъезд, обшарпанные стены и слабоумные стареющие женщины. На олице он был чужой.
Обладая уже сотнями тысяч у. е., Облесов продолжал жить на ту пенсию, которую выхлопотала ему в свое время мать, работавшая в обществе инвалидов. По большому счету он особенно ни в чем и не нуждался. Он попробовал как-то снять со счета деньги, и был очень удивлен, что ему это удалось. Он купил новый процессов и установил скоростной Интернет.
В сорок пять лет в жизни Облесова появилась женщина. Как и при каких обстоятельствах – не важно. Она была, в общем, даже симпатична, и на двенадцать лет моложе его. О том, какими деньгами ворочал Облесов, она не имела ни малейшего понятия.
Для самого Облесова встреча с женщиной была подобна встрече с инопланетянином. Он не был наивным человеком и в свое время пересмотрел кучу порнофильмов. Но это было совершенно другое. Кстати, до постельных сцен у них пока не доходило.
Женщина невольно открыла Облесову глаза если не на мир, то по крайней мере на его ближайшее окружение. А окружали его по-прежнему засаленные доперестроечные обои и дюжина мониторов. Привести сюда живую, не отцифрованную женщину, как он теперь понимал, было нельзя. Облесов снял в банке денег, накрыл компьютер и мониторы пленкой, нанял бригаду и затеял ремонт. Облесов отметил, что вместе с обоями и старыми дверными плинтусами с отметками роста из его жизни что-то безвозвратно уходит. Что – он понять не мог. Вскоре стены и потолок отъевроремонтировались. Полы Облесов решил не трогать и сам застелил их пестрым ковром. В квартире запахло по-новому.
Наступил момент, когда все было готово, чтобы принять женщину. Но мир вокруг него продолжал открываться, и Облесов обнаружил, что его лестничная площадка, исписанная нецензурными словами и изрисованная доходчивыми к ним иллюстрациями выглядит непристойно, что-ли. И он нанял маляров.
Ну вот, история подходит к своему концу. Настал тот день, когда Облесов решился, наконец, пригласить ее к себе домой. В половине четвертого они подъехали на такси к самому подъезду. Выходя из машины Облесов с досадой отметил, что ритуал прохождения по бордюру был нарушен. Они вошли в подъезд. Сильно пахнуло масляной краской, так что даже сразу закружилась голова. Облесов поднимался по лестнице первым, в новом шикарном светлом костюме, в котором он выглядел не толстым, а просто большим. Костюм подразумевал широкие размашистые движения, и Облесов поднимался по лестнице вдвое быстрее обыкновенного. Его спутница едва поспевала за ним, отпуская какие-то шутки по поводу его прыти. У Облесова сильно защемило сердце, но так бывало с ним не раз – особенно когда он сильно радовался или волновался.
Поднялись до четвертого этажа. На пятом этаже, где жил Облесов, все еще стояли леса, и одинокий маляр наносил второй слой белой краски на и без того уже блистающие белизной стены. Все остальные пролеты были грязно-синего цвета. Облесов остановился на последнем пролете и взглянул вверх. Солнце, наконец, смогло прорваться через недавно отмытые окна подъезда, смогло ослепительно заиграть на стенах, на потолке, отражаясь, играя с самим собою, высвечивая все неровности стен. Что-то показалось Облесову странным во всей этой картине. Он никогда еще не видел такой первозданной белизны. Где-то в вышине, на лесах, в залитой краской и солнцем шляпе из газеты, парил маляр. Облесову показалось, что от лица маляра, которого он не мог видеть по близорукости, исходило ослепительное сияние.
Облесов зажмурился и прикрыл глаза рукою. Голова кружилась от быстрой хотьбы и краски, а тела как будто совсем не было. Была какая-то легкость, даже эйфория. Стало почему-то весело. Облесов взглянул на свою дверь и увидел, что она открыта. Что было за ней, он не мог разглядеть, но знал, что там – с ума сойти как здорово. Лестница вдруг преломилась и повела не вверх, а вниз, так что идти в направлении к двери теперь стало совсем легкою Но зачем идти, если можно ехать, катиться на санках, как в детстве катались с мальчишками во дворе, пока он еше не стал больной и толстый.
Как не катиться, когда вокруг такой ослепительный, до черноты в глазах, обжигающий сладкий снег. А вот и санки. Вперед, с горы! А-а-а-а! Здорово, невыразимо здорово, так просто не бывает, не может быть. И еще, и еще, и еще лучше, нестерпимее лучше, восторг восторгов, больше, чем до потери сознания…
Женщина видела, как Облесов остановился на лестничном пролете, зашатался, какой-то странный и растерянный, и вдруг лицом вниз рухнул на ступеньки, захрипел, изогнулся, затем выпрямился и затих. Она подбежала к нему, и в испуге стала тормошить грузное тело. Маляр спрыгнул с лесов и тоже бросился к Облесову. На лице подпольного миллионера застыла счастливая улыбка.