Посвящается моему другу, товарищу полковнику.
----
- Возьми рюмку водки. Теперь зажми ее в кулаке. Нежно, будто там у тебя бабочка, еще нежнее, будто там хрупкий засушенный цветок, и ты стараешься донести их в свои альбомы, чтобы увековечить всю эту красоту. Подними кулак на уровень плеча и со всей решительностью шарахни всё содержимое. Вливай быстро, затаи дыхание, как бы без посторонней помощи пропусти эту влагу всё дальше и дальше, пусть она сама найдёт путь к твоему морю желаний. Погляди, глянь скорее в рюмку – водка уже приоткрыла свой сорокаградусный глаз. Она смотрит на тебя, как бы оценивая, достоин ли ты ее. А теперь выдохни со всей своей пролетарской ненавистью к капитализму, да так, чтобы воздух, образовал воронку в этом месте. Выпей ее до дна! И ты обретешь вторую жизнь, до этого момента тебе незнакомую. Как бы в самой глубине первой, она захлестнет полезными советами, начиная с завтрашних сообщений средств массовой информации и кончая хронологией октябрьской революции. Русский язык будет могучим и великим. И в обычном зеркале ты наконец-то увидишь русскую душу, даже закрытыми глазами.
- Медитируете? ДА! Мой Цезарь, я на пруд! – спросила меня и одновременно ответила на свой вопрос моя подруга Светик, заглядывая к нам в предбанник и даже не взглянув на нашу компанию, удалилась.
- Нет, мы учим американосов правильно париться. А то совсем разболтались в этой Америке, - ответил Степан Светику, почему-то думая, что именно к нему она обращалась, но увидев, что Светика и след простыл, добавил, - Фу, пронесло!
А после указывая соленым огурцом в сторону нам пока еще чуждую по политическим соображениям, подмигнул нашим колумбийским друзьям.
Надо сказать, что потомки древних инков понимали и даже говорили по-русски. Как им это удалось, мы так и не узнали. Говорили они сносно, путая женский род с мужским, множественное число с единственным, много чего не понимая, поэтому такие слова, как «американосы», они видимо сочли за большую похвалу в их честь, стали кивать головами, говоря: « Си, да, мы американци такой!»
Наши новоявленные друзья с самих пампас представились, протянув руки, произнося по буквам свои сложные имена для нашего уха: « Гийвата, си сеньор, Хавьер Эмануэль Мария Хесус, си сеньор»
Третий колумбиец, протянув руку, очень гордо произнес: « Проста, Хулио!»
Степан запомнил только вот это Хулио. Уж очень родное и близкое слово для русского языка и уха. Поэтому, после третьей рюмки, обращался ко всем трем мачо одинаково: « Ну, чего, Хули, еще махнем!»
Для товарища полковника Степана Владимировича существовали только вертикальная и горизонтальная плоскости, причем, в зелёном цвете. А после второй бутылки водки, вертикальная плоскость плавно переходила в горизонтальную, но пока еще тоже в зеленом окрасе. Поэтому, трое колумбийцев для него были на одно лицо. И не различая их, он хлопал по плечу только одного Хулио, спрашивая его: « Хули, а ты знаешь, кто у нас здесь родился? Сам Есенин! Это, Хули тебе не Маркес! С ним сама Дункан спала! Во, Хули, как!»
Я чтобы тоже не ударить в грязь лицом, даже прочитал из Есенина пару строк: « В огород бы тебя на чучело, пугать ворон. До печенок меня замучила со всех сторон».
- Да, си, слишал! Хароший быль поэть! Вспомниль, вот, - и Хавьер Эмануэль Мария Хесус почти на русском языке продекламировал еще две есенинские строчки, - Зеленый причоска, девичь грюдь, о тонкий берозки, чо гляди пруд?»
- Хули, ну ты даешь! – стукнул по спине Хавьера Эмануэля полковник, да так сильно, что тот еще продолжил.
- Мине ответь берозка, Лупапитний друх, севодни ночь звесди сдес слоси лил пастюх.
- Поговори, поговори, Хули по- русски! Водка всех поймёт. Но, что-то мы заболтались! Совсем обалдел, Хули. Давай, Хули, поднимай тост! – воскликнул Степан.
И Хавьер Эмануэль, подняв рюмку, произнес на испанском: « Но пьердасире эль, мия, мухер тьемпо, си!»
Степан и я воскликнули в один голос: « В темпе темпо! И никаких гвоздей! Ну, будь, мухера Хули!»
Надо сказать, что после четвертой бутылки водки «Столичной», я сразу начал понимать испанский язык и спокойно на нем изъяснялся. Колумбийцы одобряюще кивали мне головой, типа говорили, что хорошо говоришь, продолжай дальше. Степана уже несло во все стороны моего предбанника. Он то пускался в пляс, то орал благим матом, проклиная всех правителей, стучал по столу кулаком, показывая «кузькину мать». Колумбийцы тоже старались ему подпевать по-русски, приплясывая, показывали свои жесты, доселе нам незнакомые.
Все же мужская мысль за тостами, как никогда, свежа и плодотворна. И мы, чувствуя, как из наших организмов водка выводила вредные вещества. Черт! Сколько же их накопилось за годы жизни!
- Ну, все! Отставить! А теперь париться! И по бабам! – крикнул полковник по военному, да так, что мачо сразу присели на скамью и в ожидании, приготовились к дальнейшим приказаниям.
- Да! Хватит! После продолжим! Можно подумать, что у нас на рязанских просторах нельзя выпить и закусить, да еще и попариться в баньке, похлеще, чем в этом Египте. Такого жару поддадим, что сам фараон бы не выдержал такого, да и выпрыгнул из своего саркофага, - поддержал я Сепана.
Так как мои воспоминания о Египте были еще свежи в памяти, то я нет да нет, упомяну об этой стране, чтобы придать беседе некий колорит и удивить иностранцев своими глубокими познаниями в истории.
Надо сказать, что по приезду домой из этого Египта я как-то сразу преобразился - стал более разговорчивым, и по словам Светика, даже уж чересчур.
Доброжелательно, почти коротко обрубал я Степины попытки, напиться до полного отключения сознания. Вносил так сказать в наши тосты хоть какое-то разнообразие. После которых, хотелось снова поднять рюмку, вдохнуть побольше воздуха, а после выдохнуть, сказать: « Ну, будь!» А после можно было и немного помолчать, закусывая соленым огурцом с черным хлебом, нарушая нашу прочную тишину непонятными словами со стороны мачо, как типа – си, мухерес.
Эти милые ребята американцы буквально заглядывали нам в глаза. И как бы спрашивали нас, – а ну, поведайте, что у вас творится в ваших головах. Но Степан только жадно раздувал свои ноздри, образовывая воронку вокруг такой тепленькой компании, закусывая огурцом, причмокивая, закатывал глаза от удовольствия, и показывая в разные направления, говорил:
- Ну, чего, товарищи, водку вы научились пить, сейчас вас научу правильному пару. Значит так, вон там скамейки, вон там шапки, вон тама пруд, а вон тама веники. Счас буду вас парить и дурь из вас сама выйдет! А потом, будь что будь! Авось пронесет может вас, а может и вынесет!
Конечно, товарищ полковник не так поэтично изобразил картину русского пара, как я описал потребление водки, но еще моложавый Степан выразил саму суть, что если после авося и пронесет, так это сразу в пруд надо нырнуть, иначе есть шанс отключиться раньше времени после прохождения вениками по спинам уже дружественного нам народа по всем политическим и социальным убеждениям.
Этих американцев, черт знает каких, то ли колубийцев, то ли перуанцев, один черт – мафиозей, нам подсунул по партийной линии наш комитетчик для образования так сказать, полной консолидации всех развивающихся стран. Они приехали к нему с дружеским визитом. Наш комитетчик Вован, как мы его называли между собой, был очень крупной фигурой в области туризма. Он владел на наших рязанских просторах сетью турагентств. Познакомился с ними в одной из поездок по этим странам, а после привез их к нам в деревню со словами: « Во, черти полосатые! Только пьют и по бабам ходят! На них водки не напасешься и баб! Уже и контракт подписали, уж пора бы и домой! Так нет, подавай им деревню русскую! Так что, ребята, выручайте. Три дня у вас побудут, после их отправлю в их Америку!»
Свалил он эту гвардию, как мы поняли на перевоспитание, прямо ко мне в дом. Я рад был помочь Вовану по старой дружбе. Принял товар по полной себестоимости. Но так как я бы один не осилил эту бухгалтерию, то пригласил Степана моего давнишнего товарища по бане и боевой славе по южным странам. У нас был обычай париться каждую субботу в моей бане, рассуждать о смысле жизни под пивко и рыбку, выловленную из наших вод огромного пруда.
Нам со Степаном было даже приятно принять этих мачо в своих дебрях. Оба офицеры, я в запасе, а Степаныч, как я его называл – в отставке, приобрели себе здесь под Рязанью домики по дешевке, наслаждаясь местной красотой, пописывали мемуары и мы радовались каждому новому лицу, пусть даже и такому, как американскому.
Степан, бравый солдат полковник, аж с восьмидесятого года, понял только одно, что нам надо обучить этих ребят всем устоям русского патриархата. То есть, безо всяких особ женского пола, в бане выпарить из них всю дурь древних племен инков.
А надо сказать, что изо всех этих женщин в нашей деревне было-то всего трое – это мой Светик, которая после Египта возомнила себя Клеопатрой; Нинель Альбертовна – потомственная немка, которую мы со Степаном называли фельдфебелем и Елена - дама с высочайшими вкусовыми качествами в искусстве, постоянно ходившая по нашей деревне с фотоаппаратом, поэтому мы ее называли очень нежно – Елена Прекрасная. Увы! Грустно и одиноко в этом мире – без женщин!
А так, как именно женщины толкают нас на самые непредсказуемые поступки, то надо уделить им больше внимания в этом рассказе.
Мой Светик после того, как я ее привез в эту деревню, где всего-то домов было семь, но с чудным прудом и до сих пор водившимися в нем карпами, долго сопротивлялась такому добровольно-принудительному поселению. Но после того, как мы по туру от Вована посетили Египет, как-то воспрянула духом, окрасила волосы в черный цвет, нацепив на себя прозрачную тунику с яркими цветами, повязав свои волосы еще более красочным шарфиком, ходила на пруд и загорала совершенно обнаженной. «Для поддержания арабского загара!» - как она говорила всем нам. На нашем пруду никого не было из посторонних, поэтому я на это совсем не обращал никакого внимания. «Лишь бы не возомнила себя Клеопатрой, - думал я.
Но не успел подумать, как Светик, однажды, стоя перед зеркалом прямо так громко и объявила: « Ну, чем не эта египтянка Цезарион!» Я так и поперхнулся! С этого раза, когда она обнаружила в себе что-то от царицы, ходила еще более обнаженной по нашему двору, величественно вытягивая шею, и ко мне обращалась не иначе, как « Мой Цезарь». В баню всегда заходила без стука, отворяя дверь, осматривая меня со Степанычем равнодушным взглядом, как бы делая одолжение и со словами полными величия:
« Я на загар!», - удалялась на пруд, покачивая бедрами.
Нинель Альбертовна, женщина самая благоразумная, с ярко выраженными не славянскими чертами лица, педантична во всей своей красе, являла себя образчиком всех немецких переселенцев в России. Как бы, сошедшая с медных гравюр Гаупта, олицетворяла в своем лице убедительный реализм, приближенный к народному быту, выдавая нам свою ученость, вносила в деревню из своей придворной жизни свою огненную фантазию.
Как любил говорить Степаныч: «Не баба, а огонь, только чересчур чистоплотная! Даже пепла не оставит тебе на память, весь под клубнику разбросает!»
И действительно, вся в белоснежном одеянии, она появлялась на своей вотчине непременно с немецким ружьем, в перчатках, приступая к полевым работам с необыкновенной аккуратностью. Если у нас на огороде росло всё, что могло расти, то у Нинель Альбертовны, благоухали розы, хризантемы, фиалки, кусты акации и еще какие-то диковинные цветы, неизвестные мне, как городскому жителю. Клубнике же, выделялась большая часть ее огорода и после сбора урожая, весь подвал был заставлен банками компота, варенья, джемов, мармеладов и наливки. Всю остальную растительность, она тщательно сортировала, удаляла, делая компост. Ружье всегда было при ней, лежало оно рядом с клубничкой, пока хозяйка обрабатывала ее с необычайной страстью. « Так надо! Здесь проходимцев полно шляется! И тем более одинокой женщине без оружия никак нельзя!» - страстно, как настоящая представительница своего народа, проговаривая каждое слово, отвечала нам.
Именно она и продала нам эти два домика по дешевке. Здесь во времена Советов была настоящая немецкая деревня, с прудом, где водили карпа, с цветами и пчелами. Это была образцово-показательная немецкая деревня, так сказать свое немецкое государство в государстве Большого Союза. Но после крушения Берлинской стены, эту деревню сразу потянуло в настоящее государство на берегу Рейна.
Всех своих родственников Нинель отправила на свою историческую родину, а сама осталась для распродажи ухоженных усадеб. Но была другая причина, по которой наш фельдфебель не покинула родину мать. Это полковник Степан. После того, как он выкупил у Нинель домик её племянницы, она сразу похорошела и даже приобрела некоторые черты славянской национальности на своем ухоженном лице. В глазах появилась русская ранимость, а губки наполнились необычайной пухлостью. Настойчиво стала подбивать к Степанычу клинья, угощая его своей наливкой, отпаивая после наших субботних посиделок в бане, потчуя на десерт клубничным вареньем, а на прощание обязательно вручала торжественно букет цветов со словами: "Знаешь, Степа, мне совершенно не нравится твоя борода! В следующий раз будь добр сбрей её! Иначе, сама приму меры! Совсем распоясался, прямо как Лев Толстой перед отлучением от церкви!"
И когда надо было встретиться с Нинель Альбертовной, полковник всегда начисто брился. А после встречи снова отращивал свою растительность, приговаривая: « Ну, Нинель! Как в оборот взяла! Будто наш главнокомандующий!»
Елена Прекрасная – женщина лет сорока пяти, купила один из домов у той же Нинель Альбертовны. Приехала она из самой столицы. Всегда с фотоаппаратом, в холщовой длинной юбке и мужской футболке на три размера больше всех ее прелестей, почти паря над нашими усадьбами, постоянно нас фотографировала. Каждый раз, когда она на несколько дней пропадала из поля нашего зрения, после всегда появлялась в разных футболках с надписями на груди, - то «Я люблю Мадрид», то «Я люблю Стамбул», то «Я люблю Париж».
А в последний раз, так и вовсе нас озадачила. На футболке красовалась огромными буквами надпись вот с таким содержанием « Я люблю Вовчика и Димку!»
- Конечно, это её дело, кого любить! Но чтобы вот так! Сразу двоих? Это не делает ей чести! – воскликнула Нинель Альбертовна.
- Прямо, как Клеопатра! Молодец! – произнесла Светик.
- Серег, а Вовчик, это случаем не твой Вован из туризма ? – спросил меня Степаныч, - Тогда кто Димка?
- Да, вряд ли, это Вован! Хм, Димка? Постой, а как зовут твоего генерала, который к тебе в гости приезжал недавно?
- Дмитрий Александрович, - ответил Степан, - Точно! Он ее еще в город подвозил на своем джипе.
Как вы заметили, наши деревенские женщины были разными. Но их объединяло одно – это дух времени. Без них мы бы влачили свое жалкое сосуществование в никчемном мирке, парились и пили водку безо всякого наслаждения. А на утро, никто бы нас не приголубил, никто бы нам не сказал доброго слова. Так бы и жили, как высохшие веники в парилке. И так бы не узнали, что мы в их жизни были королями.
Так вот, после того, как Степаныч, разложил трех мачо на полати для выбивания дури из их колумбийских голов. После того, как поддал он пару, принялся стегать их спины разгоряченными дубовыми вениками, трое Хулио не выдержав такой страсти в ежовых рукавицах полковника, выскочили, в прямом смысле из бани, как ошпаренные, направляя свой бег в самый пруд.
---
Продол. След.