Исток любимой реки детства я знаю давно, сколько себя помню. И в шесть, и в двенадцать, когда после Колымы меня родители оставили у тетки, и когда курсантом приезжал из Владивостока в отпуск, и до последнего времени я не терял связь с родником. Этот родник всегда одинаков. В углублении окремнённого известняка, словно в большой чаше, бьется он уже какое десятилетие. Можно часами смотреть в эту чашу. В любой зной здесь всегда прохлада. Здесь всегда шепчут осины, это место неизменно украшает лилово-розовая герань, от ольхи исходит тонкий аромат. Если смотреть в чашу, то возникает твердое убеждение, что родник живое существо. Можно проследить все фазы его жизнедеятельности. Сначала он как бы нехотя, подбрасывает светлые единичные кварцевые песчинки, затем пауза, и вдруг в чаше все вскипает, клокочет, доносится тихое ворчание. Ледяная вода убыстряет свое движение - и снова пауза. Затем родник, как четки, перебирает песчинки. Так происходит всегда, с незапамятных времен. В том месте, куда ниспадает вода, чернеют палочки ручейника. Мы на него в детстве ловили рыбу. Еще ниже выходит слой юрской глины, где я школьником находил «чертовы пальцы», окаменевшие кораллы, закрученные спиралью моллюски, покрытые пиритом, словно золотом. Родник напоминает мне доброго, ворчливого хозяина, приставленного следить за порядком и гармонией этих мест. Поэтому он так педантичен в своих действиях. Но однажды он выступил совершенно в другом амплуа.
Я долго не был на родине. Мне пятьдесят лет. Опять стою у родника. Смотрю в лоно чаши и не узнаю милого ворчуна. На меня смотрит прокурор, инквизитор, судья. Лениво перебирая кварцевые четки, как бы задает вопрос: «Сколько ты сделал хороших и плохих дел за эти
годы?». Не дождавшись ответа, что-то обдумав, родник разразился гневом. Вероятно, баланс получился не в мою пользу…