Гипноз
Нравится нам все-таки работать в авральном режиме. То, чем мы занимались в данный момент, можно было сделать еще вчера или даже позавчера, но командование поставило об этом в известность только сегодня к вечеру, что, конечно, резко сократило временные рамки, но увеличило чувство ответственности, а заодно и уже привычную всем нервотрепку.
Учитывая важность предстоящей операции и задач, стоящих при ее выполнении перед нашими подразделениями, спустить это дело на “тормозах” не представлялось возможным. Нужно было все продумать до мельчайших подробностей, учесть все нюансы, форс-мажоры; взвесить возможности каждого участника – от рядового до командира полка, в том числе и наши – двух замов, непосредственно занятых этой работой.
К полуночи, в основном все было закончено, оставались мелкие детали, штришки, без которых картина предстоящей операции ну ни как не складывалась. Связать ее мы, конечно, могли, но кто даст гарантии, что во время проведения боевых действий, узел связанный нами наспех, не развяжется в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте, больно ударив как по нам лично, но главное по тем людям, которые надеялись на нас, верили в нашу состоятельность и ожидали от действий наших подразделений соответствующих, а именно хороших результатов.
Лапочка над картой, расстеленной на двух составленных вместе столах, замигала, накал ее уменьшился до тления сигареты зажатой в углу губ моего сослуживца Николая, а затем и вовсе погасла. Теперь единственным источником света осталась именно эта сигарета, неизвестно какая по счету. Все остальное содержимое пачки грудой окурков лежало в пепельнице и возле нее, напоминая о том, сколько времени мы уже сидим и о том, что Минздрав, где-то там, в Союзе, строго предупреждает о вреде курения, что в общем-то мало волновало, поскольку “духи” находящиеся совсем недалеко, для здоровья были гораздо вредней.
Между тем, лампочка под потолком вдруг подала признаки жизни - вновь засветилась нитью накала, освещая небольшое пространство вокруг призрачным светом, так и не обещающим нормальной работы.
С яростным воплем: “Они что, издеваются там?”, я схватил телефонную трубку и набрал номер дизельной станции. После продолжительного писка в трубке раздался полусонный голос:
- Дизелист слушает…
На мой возмущенный крик о том, что я думаю по поводу дизельной станции и о них самих конкретно, прозвучал не внушающий оптимизма ответ:
- Дизел стохла, напруга мало дает однако, ремонт ната.
- Так ремонтируйте, черт возьми! – с этими словами я бросил трубку и, обернувшись к Николаю, спросил, что он думает по этому поводу.
- А что тут думать? – резонно заметил он. – Амба с работой! Считаю, что надо идти отдыхать, а с рассветом, часиков этак в пять, продолжить. У нас будет еще часа три, что бы все закончить.
С этими словами мы почти на ощупь двинулись в направлении выхода, то и дело задевая столы, стулья и другие, так называемые предметы мебели.
За дверью ожидала непроглядная тьма южной ночи с обилием ярких мохнатых звезд. Стояла тишина и только где-то далеко изредка переговаривались о чем-то между собой автоматы, и небо перечеркивали пунктиры трассирующих пуль. Так и хотелось крикнуть: “ Что вы делаете? Вы же можете сбить на небе эти красавицы – звезды и исчезнет великолепие и небо рухнет на нас!”
Штаб располагался в торце модуля, а мы жили в средней части: командир полка и его заместители.
Тьма была такая, что и на расстоянии вытянутой руки ничего не разглядишь, а свет на улице не включали в целях маскировки, но, благо, нам с Николаем и идти-то было всего метров двадцать, да и дорога была знакома. Роль поводыря досталась напарнику. Он осторожно ступал по невидимой тропинке, ощупывая ее ногой и широко разведя руки в стороны, нашаривал предметы, стоящие вдоль тропы, дабы не разбить о них лоб; мне же досталась пассивная роль слепца, держащего руку на плече проводника и шаркающего подошвами видавших виды кроссовок.
Наконец мы уткнулись носом в перила крыльца и начали осторожно подниматься по ступеням. Николай долго шарил ладонями по поверхности двери, нащупывая ручку и наконец, обнаружив, потянул на себя. Я сразу заметил, что в коридоре жилого блока, под потолком, неверным светом тлела лампочка, а потом, как будто что-то взорвалось передо мной. Напарник, спиной вперед, полетел с крыльца, увлекая меня за собой. Мы кубарем скатились по ступенькам, при этом я больно ударился спиной об одну из 152- миллиметровых гильз от гаубицы, двумя рядами вкопанных у крыльца и выполняющих роль декоративных столбиков. Что странно – никакого взрыва, с присущими ему дымом грохотом, не было и в помине: стояла такая же, как и прежде тишина, нарушаемая только всхлипами и иканьем Николая.
- Что случилось? – невольно понизив голос до шепота, спросил я. – Ты почему не отвечаешь?
Вместо ожидаемого ответа, он начал тыкать пальцем в дверной проем и как-то странно шипеть.
Выхватив из кобуры пистолет, я на четвереньках осторожно подполз к двери и заглянул в коридор, ожидая увидеть там, как минимум бородатого душмана с нацеленной на меня базукой или Калашниковым в руках. Но, то, что я увидел в реалии, потрясло больше, чем несколько “духов” вместе взятых. На цементном полу, щедро политым дневальными водой для прохлады, в неверном свете лампочки я увидел огромную змею, явно приползшую сюда в поисках той же прохлады. Полутора – двух метров длинной, ее тело, похожее на резиновый шланг, отливало черным мрамором, а голова была поднята над полом сантиметров на пятьдесят. Ее глаз я не видел, но на раскрытом капюшоне четко выделялся узор в виде очков. Казалась, что сейчас она рассматривает меня сквозь эти очки и думает: “Кто ты? Зачем ты пришел, побеспокоив меня? Тут так хорошо отдыхать, а ты мне мешаешь. Может тебя тяпнуть за одно место, что бы отстал?”
Первая мысль – стрелять! Убить ее к чертовой матери, тем более, что вот она, здесь, рядом, в паре метрах. Промахнуться трудно. Но, сразу же посетила другая мысль –вокруг спят люди: вот тут, справа - командир, слева – зампотех, прямо дверь зампотыла. А вдруг вместо змеи уложу его? Кто же будет кормить и одевать солдат.
Осторожно, все так же на четвереньках, я начал пятиться назад, пока не уперся пятой точкой в лицо Николая.
Обернулся, взглянув на него.
Взгляд напарника был стеклянным, словно антарктическое озеро, будто кобра уже загипнотизировала его и приползет сейчас, чтобы сожрать, словно крысу.
Будучи людьми северными, мы с Колей не привыкли к подобным тварям. Нас шокировали и фаланги, и скорпионы, и тарантулы, не говоря о тараканах невиданных размеров, противно хрустящих под ногами словно семечки. Представьте, каким шоком было для нас столкнуться нос к носу с данным пресмыкающимся. Кто знает, что у него на уме?
Тем временем кобра, увидев, что мы бесславно отступили и впали в ступор, зашипела как проколотая шина, медленно опустилась на бетон пола и заспешила к выходу. Увидев, что мы все еще находимся у нее на пути и, не ожидая от нас ничего хорошего, как и мы от нее, начала втягивать свое резиновое тело в прорезь в стене, сделанную для проводки трубы отопления.
Ну, знаете, какие у нас строители, тем более военные. Вместо того, чтобы прорезать отверстие по размеру, они сделали отверстие с запасом, да еще с каким. Туда спокойно смог бы заползти и крокодил, если бы его здорово приперло.
Как известно, пространство между фанерными стенами модуля забито для утепления стекловатой, но в нашем случае, там проходила труба и поэтому часть ее была вытащена, но этого было не достаточно, чтобы поместить там все тело кобры. Она резко развернулась в этом пространстве, размещаясь поудобней, оставив при этом торчать наружу голову, как бы приглашая на бой: “Ну, кто первый? Ты? А может ты?”
Естественно, к такому сражению мы готовы не были и придя в себя, позорно ретировались из модуля.
Почти одновременно, нас посетила простая и в то же время очень оригинальная мысль: “Надо что-то делать!”
И первым действием была побудка наших коллег, спокойно почивавших на своих кроватях, будучи отделенными от змеи лишь тонкими листами фанеры.
После нашей активной побудки, выскочив из окон и врубившись в сложившуюся обстановку, они приняли наше решение за основу и тоже согласились, что: “Надо что-то делать!”
Особенно живописный вид в этот момент имел зампотех полка, держащий в руках старинную, устрашающую, но до безобразия тупую шашку времен первой мировой. Откуда она появилась – никто не знает до сих пор. Знают только, что шашка эта “зампотешная” и передается от зампотеха к зампотеху из рук в руки при каждой их замене.
Взмахнув этим раритетом над головой, что придало ему больше уверенности, зампотех изрек:
- Срочно зовите сюда таджика Джафарова! Он, говорит, имел дело со змеями и сейчас, кстати, стоит в наряде, дневальным.
Поскольку шум при вышеуказанных событиях стоял изрядный, поднялись уже многие и сейчас стояли на приличном расстоянии от театра действий, делясь впечатлениями.
После клича зампотеха, кто-то побежал в казарму и, вскоре привел Джафарова – маленького таджика с глазами-сливами и выпяченной нижней губой (видимо от сознания своей значимости и незаменимости). На вопрос, может ли он что ни будь сделать с этим гадом ползучим, он еще сильнее выпятил губу и потребовал принести ему палку с рогатиной.
Где взять в Афганистане палку с рогатиной именно в тот момент, когда она срочно нужна? Это тебе не центральная Россия, где каждая ветка – палка, и обязательно с рогатулиной.
Учитывая безвыходность положения, выпилили в доске выемку в виде рогатки, и вручили это изобретение змеелову.
Он приосанился, и взглянув на окружающих его командиров и сослуживцев, решительно вступил в коридор штабного модуля.
Все, кому было плохо видно, подступили ближе и вытянули шеи. Чувство любопытства, явно пересиливало чувство опасности.
При виде змеелова, кобра отрывисто зашипела и попыталась покинуть свое убежище, что бы вступить в бой на равных, на свободном пространстве, но была прижата головой к стене. Рот ее был раскрыт, и тело выползало из убежища, пока не шлепнулось об мокрый пол.
В это время в коридор лихо влетел зампотех с шашкой “наголо” и рубанул кобре по шее. Тело ее было упруго, как поливочный шланг, а шашка не точена, однако после определенных усилий, голова была отделена от туловища. Рот продолжал раззеваться, а огромное тело билось на бетоне, разбрызгивая вокруг воду и кровь. Капли ее попадали на стены модуля и медленно стекали на пол, словно некий знак.
Потихоньку тело кобры перестало биться, судороги оставили некогда сильное тело.
Джафаров и зампотех, стояли как истинные победители, улыбаясь на похвалы и удивляясь своей безрассудной смелости.
На этом и можно было закончить наш рассказ, но, как известно, мысли-скакуны, у русского человека, особенно в такой стрессовой ситуации, непредсказуемы. Кто-то, уже не важно, кто именно, высказал свои соображения и предположения насчет случившегося: сообщил, что кобры мстительны, а поскольку это была еще и самка (до сих пор мучаюсь вопросом, как он узнал об этом), то самец обязательно отомстит за нее. А живет он, кстати, во-о-он за тем разобранным модулем; все видел, все слышал и месть его будет страшнее всяких кар. Мысль эта ввела зампотеха в неописуемое волнение. Единогласно решили сжечь тело кобры, возжелавшей прохлады и уюта, рядом со своими извечными врагами – людьми.
Сказано – сделано. Туча добровольцев немедленно начала собирать различные деревяшки на территории части. Наконец, куча собрана, облита бензином и подожжена. В ночной тьме, после случившегося, пламя казалось слишком ярким и нереальным, состоящим, словно из отдельных, живых язычков.
Разворот мыслей при этом был неудержим. Кто-то предложил для большей гарантии змею разрубить на части и бросить в костер. Что и было сделано немедленно и со сноровкой, приемлемой совсем не там, где она бывает необходимой.
То, что было дальше, показалось сказкой, типа “Колобок”.
Части кобры, брошенные в костер, вдруг зашевелились, заизвивались; каждая по отдельности, начали выползать из костра в разные стороны. Зрелище это ввело всех в стойкий ступор: кто-то быстро убежал в сторону, кого-то начало неудержимо рвать, и все, чем их кормили, пошло совершенно не впрок.
Пока происходили эти события, полоса солнца на востоке разгорелась, предметы проступили отчетливее, и мы с Николаем поняли, что отдых не удался, а дело надо делать.
Не говоря друг-другу ни слова, мы развернулись и пошли в штабной модуль.
Много было пережито за время службы в Афганистане, но картина горящего костра с выползающими из него остатками живого организма, желающего “Жить!”, до сих пор стоит перед глазами.;
Баня
Баня…
О ней можно говорить бесконечно. Вспомнить, что бани бывают турецкие, финские, русские. Вспомнить о пользе бани и правилах помывки в ней. Для одних баня – лишь слово, для других – необходимость, для третьих – удовольствие. А сколько сопутствующих понятий к этому волшебному слову: печка, полок, веник, парная и так далее. И, в свою очередь можно говорить бесконечно еще и о каждом из них.
Баня – это не просто мытье. Это особый процесс, священнодействие. Все в нем имеет свой вес: подготовка, сам процесс и особенный, “послебанный”, отходняк.
Но настоящее удовольствие от бани я получил только в Афганистане. Когда после операции приходишь на базу уставший, пропитавшийся едким вонючим потом, запорошенный белой, как пшеничная мука пылью. Только баня могла тогда успокоить, снять накопившееся напряжение.
Польза бани – вопрос бесспорный. Хотя спорить можно бесконечно, но я бы хотел рассказать один случай имевший место в период службы под городом Кабул.
Когда часть сформирована, укомплектована личным составом, то одним из основных вопросов, решаемых отцами-командирами, становится организация быта солдат; в том числе и помывка.
Одна из частей, выполняющая боевые задачи под Кабулом, уже была полностью сформирована, а вот своей бани так пока и не заимела. Мылись у соседей, выслушивая постоянные укоры. И вот однажды, получив очередной отказ, наконец-то решили построить свою баню.
На первый взгляд все обстояло просто: найди средства, материал, а самое главное – имей желание, то строй на здоровье! Но не тут-то было. Это Афганистан! Кругом только песок, камни и “душманы”, так что кроме желания у нас ничего не было и в помине.
Тогда, оглянулись по сторонам и обратили внимание на печи по сжиганию мусора, которые во множестве стоят на необъятных свалках вокруг Кабула. Куполообразные, глинобитные. Итак – материал под ногами, строй – не хочу. Сразу же родился и проект. Глинобитные стены, крыша совершенно ни к чему: сейчас лето, никакого дождя не дождешься, а к осени что-нибудь придумаем. Работа закипела. Узнав, что строят, солдаты трудились с энтузиазмом, с задором, предвкушая банные удовольствия, ожидавшие по окончанию.
Зампотылу была поставлена задача достать сантехнику и трубы. Почесав затылок, тот ответил “Есть!” и его подчиненные разбежались в разные стороны. И вот появились долгожданные трубы и краны; зазвенели оцинкованные тазики. Кто-то уже заказывает товарищам, идущим на задание в “зеленку” наломать веников. Не важно, из чего, лишь бы был веник.
Вскоре, на указанном месте появилось строение с толстыми, неприглядными стенами из глины, с единственной дверью и, конечно, без окон. Да и глупо было бы делать их, когда и потолка-то нет. В стороне расположилась невысокая башня с баком для воды.
Учитывая энтузиазм строителей и крайнюю простоту сооружения, ожидаемый всеми момент пуска бани в эксплуатацию наступил довольно быстро. Честь первой помывки, конечно же, досталась строителям. Двадцать счастливчиков с гордо поднятой головой, сменным бельем и вениками в руках торжественно вступили в помещение новой помывочной. По стенам змеями вились трубы, сияли белизной свежеструганные лавки, на которых горкой лежали вверх пузом новенькие, блестящие тазики.
Веселье началось. Заход в парилку – помывочная, заход в парилку – помывочная и так без конца.
Тут следует отметить, что рядом с нашей частью, буквально через забор из колючей проволоки, стоял артиллерийский полк, в бане которого мы и пытались раньше мыться. В определенное время, следуя приказу из штаба, они вели обстрел прилегающей территории гор, разбитой по квадратам, для чего использовали реактивные установки и крупнокалиберные дальнобойные гаубицы. Одна из них находилась в непосредственной близости от нашего расположения.
И вот в самый разгар веселья ухнула эта гаубица. Земля, вернее камни, на которых она стояла, глухо отозвались на этот грохот и тяжело вздрогнули. В жилых модулях подскочили кровати, весело зазвенела посуда, расставленная на столах в ожидании парильщиков для священного послебанного чаепития.
Дело привычное, но того, что произошло дальше, не ожидал никто. Словно в страшном замедленном кино новое, еще не испробованное как следует здание бани, как картонная коробка, развалилось на все четыре стороны, подняв при этом тучи пыли. Остались нетронутыми только пол, на котором стояли все те же белые скамейки и весельчаки-строители, успевшие все же вкусить банных прелестей. Из сломанных труб хлестала вода, обливая неудачливых банщиков, попадая на горячие камни в парилке, отчего те отзывались змеиным шипением и исторгая облака пара.
Должен сказать, что все при этом замерли, прикрыв от неожиданности свои срамные места тазиками и вениками, хотя здесь никто и не мог застать их в таком бесславном виде. Эта картина напомнила мне финальную сцену из комедии Гоголя “Ревизор”, только замешена она была еще покруче.
Не буду задерживать ваше внимание на разборках и разгонах последовавших в дальнейшем. Главное, слава Богу, что все остались живы и здоровы. А соседям-артиллеристам пришлось снова безропотно принимать нас в своей бане, пока мы не построили другую, более солидную. Сделали это без привлечения горе-строителей показавших свою несостоятельность в этом деле.
На минах
По неотложным служебным делам мне пришлось срочно выехать из Кабула в Баграм, где меня должны были встретить. Туда пришлось идти с попутной колонной, обратно же предполагалось добираться на перекладных, как Бог на душу положит, что в период ведения боевых действий не такая уж и редкая вещь. Как и ожидал, в Баграме меня встретили, быстро решили ряд бытовых вопросов. После того, как все было улажено, сразу же приступили к работе в штабе. Работа предстояла большая: планировалась передислокация подразделения на Самиду и Муламарджой.
Над Баграмом висело неимоверное солнце, которое так же неимоверно жарило все вокруг, видимо задавшись целью спалить все живое и в конце расплавить мрачные, коричневые горы. Поэтому решили работать по ночам; но и они не приносили прохлады. Как бы там ни было, но свою работу мы выполнили в кротчайшие сроки. Что бы снять усталость, предложили попариться в бане, рядом с которой расположился крытый бассейн. От парилки я категорически отказался, так как температура в ней была не на много выше той, что царила вокруг; а вот в бассейн пошел с удовольствием.
Он оказался совсем небольшим, примерно четыре на четыре метра, при глубине не менее трех. Выложен изнутри неимоверной красоты небесно-голубого цвета плиткой с замысловатым рисунком. По неофициальным данным она была конфискована во время ликвидации каравана с оружием, следующего из Пакистана в Афганистан. Заказчик этого керамического чуда был видимо далеко не бедным человеком.
Вода в бассейн поступала с помощью насосов из артезианской скважины и оказалась такой холодной, что сводило не только руки и ноги, но кажется, и все органы внутри. Просидеть в такой воде более двух – трех минут было ну просто невозможно, поэтому приходилось постоянно выбегать на улицу, чтобы погреться в палящих лучах солнца. И хотя грелся не более пяти минут после каждого заплыва, спустя несколько таких процедур понял свою роковую ошибку. Тело начало сильно щипать, лицо горело, а в ушах стоял тихий писк. Быстро одевшись, я выскочил вон из бани и побрел в расположение, готовится к походу на аэродром для возвращения в Кабул.
Уже через полчаса все тело покрылось волдырями, форма неприятно терла кожу, вызывая резкую боль. Особенно страдали плечи, спина и ноги. Представьте себе фигуру движущуюся в направлении аэродрома широко расставив ноги, разведя руки в стороны: в одной дипломат, в другой зажат автомат со спаренными магазинами. Плюс вид дороги, по которой двигался. По обе стороны лежали сожженные вертолеты, самолеты и заправочные автоцистерны. Такая картина далеко не придавала оптимизма.
В таком вот виде и с таким настроением я и прибыл на аэродром.
Если вы думаете, что я направился к кассе, чтобы купить билет до Кабула, то глубоко ошибаетесь. Тут можно рассчитывать только на себя и везение. Поиск попутного транспорта подобен здесь поиску такси у городского парка.
Подходишь: “На Кабул летишь?”
Ответ: “Нет!”
Пошел дальше.
Вопрос: “На Кабул летишь?”
Ответ: “Лечу.”
Вопрос: “Возьмешь?”
Ответ: “Возьму.”
Все, вопрос решен. Значит, сегодня все-таки улечу. Мой поиск оказался не таким уж и долгим. Пилот второго по счету грузового вертолета, ласково прозванный “корова”, согласился принять меня на борт, но только после того, как будет полностью загружен. Вскоре, к вертушке подъехали два мощных грузовика доверху нагруженных какими-то ящиками. С помощью оравы расторопных малых под руководством старшего лейтенанта, они достаточно быстро перекочевали во чрево грузового отсека. Вертолет был полнехонек и, мне пришлось взбираться на верхотуру ящиков и устраиваться там как курица на насесте. Таким образом, чтобы взглянуть в иллюминатор на вид за бортом, приходилось сильно пригибаться; он находился где-то на уровне моих ног. Если учесть, что мне и сидеть-то было больно, можно представить степень мучения. Ладно, думаю, мужайся, сам виноват, что дорвался до солнечных ванн.
Зарокотали моторы, вертолет дернулся и тяжело побежал по взлетной полосе. Именно побежал. Оторвавшись от земли с помощью своих маленьких крылышек, как настоящий самолет, только с огромным свистящим винтом над нами, начал медленно, кружа над аэродромом, набирать высоту, поджидая вертолеты сопровождения. Было хорошо видно, как они поднялись, встали с обеих сторон от нас и взяли курс на Кабул, постоянно отстреливая влево и вправо термитные ракеты.
Старлей, сопровождающий груз, сидел рядом со мной и сосредоточенно о чем-то думал. Разговор не клеился, да и грохот двигателя и свист винтов далеко не располагал к ведению каких-либо бесед. Но, постепенно привыкли к этому шуму, и речь собеседника стала слышна довольно отчетливо. Тем для разговора было предостаточно, но почему-то меня заинтересовала тема о минах: их типах, силе взрыва, способах применения. Чувствовалось, что лейтенант был в этом деле дока. И только уже подлетая к Кабулу, я имел неосторожность спросить о содержимом ящиков под нами.
“Так те же мины и есть, только спецприменения, особой мощности,” – ответил тот.
Раздражающий доселе писк в ушах мгновенно замолк.
“Господи, сохрани и помилуй,” - подумал я. - А если бы “Стингер”? Да что он, простая шальная пуля, и мы бы мгновенно превратились в ничто, разлетелись на молекулы. Хорошо хоть быстро, не мучаясь.”
Вот с такими мыслями я вышел из вертолета и еще долго они не покидали меня, заставляя задумываться о бренности человеческого существования. Как много всего сделано для его уничтожения. И как мало надо для счастья просто остаться в живых.
Сазаны
Моторы транспорта АН-26 мерно рокотали за бортом и от их работы, все тело самолета - работяги содрогалось в мелкой дрожи. От этого глаза закрывались сами собой и, наваливалась тяжелая дремота. Уснуть же оказалось совершенно невозможно: поднявшись на высоту более трех тысяч метров, чтобы уйти из зоны действия “Стингеров” мы попали в холодные слои воздуха и после жары, стоящей на земле, казалось, что форма покрылась тонкой корочкой льда и, она сейчас захрустит на тебе при любом движении. Захотелось тепла и уюта. Странное все же существо – человек. Только что изнывал от жары – плохо. Стало прохладно, а затем и откровенно холодно – опять плохо. Так что же тебе надо – дорогой мой? Постоянной комфортной температуры? Но так не бывает, особенно на войне.
Под крылом самолета проплывали бесконечные мрачные горы и, казалось, что это не складки гор, а застывшие морские волны, в одно мгновение схваченные сильным морозом. Мы летели в Джелалабад за спецоборудованием и знали, что вскоре предстоит такой же перелет обратно.
Но вот под крылом показались извивы какой-то реки, немыслимым образом несущей свои бурные воды среди скал. Сразу же вспомнились наши спокойные русские речки: полные прелести утренние часы на рыбалке, тлеющие угольки в костре, кусты, склонившиеся над сонными водами, всплески гуляющей рыбы и поплавки удочек, застывшие среди кувшинок. Я невольно вздохнул и закрыл глаза: как это все близко и как одновременно далеко в настоящее время.
По времени уже должны были прибыть к месту назначения и, действительно, самолет заложил резкий вираж, наклонившись на правый борт и начал круговое снижение. Показалась взлетно-посадочная полоса, последовал несильный удар и АН-26 покатил, постукивая шасси мимо стоящих вдоль самолетов и вертолетов.
Наконец прекратил свой бег, развернулся под усиленный рев моторов и остановился. Нас окутала тишина. Через некоторое время аппарель с визгом откинулась, и я шагнул вон из разверзнувшейся пасти. В первый момент было такое впечатление, что передо мной раскрыли горящую топку паровоза. В лицо ударил нестерпимый зной, стоящий за бортом. Невольно подумалось – вот они контрасты войны. Медленно спустившись по ступенькам, я уселся на все еще прохладный металл и огляделся.
Аэродром Джелалабада представлял собой классический стиль полевого военного аэродрома с его диспетчерской вышкой, вращающимися и кивающими локаторами и вертолетами различных типов, стоящими вдоль взлетной полосы и вдалеке в капонирах. В стороне виднелись какие-то строения: по всей видимости, хозяйственного и жилого предназначения. Воздух был влажен и текуч. Тело мгновенно покрылось липким, потом и его ручейки потекли между лопаток. Все-таки в этой части Афганистана климат отличается от других, где я бывал и переносится гораздо сложнее.
Над взлетной полосой висело марево, воздух струился и переливался, медленно поднимаясь вверх. Невольно казалось, что вертолеты, стоящие на ней медленно и бесшумно отрываются от земли, хотя лопасти их были неподвижны и провисли вдоль крутых боков.
Между тем, по рации сообщили, что аппаратура подготовлена для перевозки, но в связи с некоторыми неувязками будет доставлена на аэродром для погрузки только через несколько часов.
Подумав о том, что нашему русскому человеку всегда не хватает времени, я медленно побрел по тропинке, ведущей к нескольким деревцам окруженным зарослями тростника. Подойдя ближе, услышал странный стук и шелест; его стебли качались, создавая эти звуки и, я невольно оглянулся по сторонам. Нет, ветра совершенно не было, воздух был неподвижен: ни одна травинка возле тропы не шевелилась, флаг на мачте возле диспетчерской бессильно повис. Либо это галлюцинации, либо кто-то бродит по этим заросшим прудам, что-то ищет в густом тростнике.
В это время в мою сторону двигался немолодой уже прапорщик с летными эмблемами на петлицах и великолепными черными усами, выделяющимися даже на загорелой до шоколадного цвета коже лица. Мы поздоровались и, как всегда, нашли общие темы для разговора. Оказалось, мы почти земляки, что сблизило еще больше.
Вот тут-то я ему и задал вопрос: кто же ходит – бродит по тростникам в этом огромном и мелководном пруду, кто качает – шатает эти стебли толщиной в палец.
Прапорщик хитро улыбнулся и поведал о том, что в этих прудах живут огромные сазаны, которые в жизни очень не прихотливы: питаются водными растениями, всякой мелкой живностью и иногда нагуливают вес более десяти килограммов. Афганцы, с его слов, рыбу не употребляют, не ловят ее, поэтому пруды и речки, во множестве имеющиеся здесь (отчего и высока влажность воздуха) полны рыбой.
Мне опять невольно вспомнились наши русские реки средней полосы, где поймать сейчас стоящую рыбу довольно сложно и приходится довольствоваться небольшими плотвичками и окуньками.
“Да-а”, - протянул я, неплохо было бы половить этого хваленого сазана, почувствовать в руках тяжесть добычи.
“Так я затем сюда и пришел, что бы поймать на обед парочку”, - был ответ. Получив разрешение на просьбу присутствовать при этом процессе, я вслед за прапорщиком двинулся к кромке пруда, где среди камыша виднелась небольшая прогалина относительно чистой воды. На вопрос, чем же он собирается ловить, тот вытащил из незамеченной раньше старой противогазной сумки моток толстенной лески с огромным крючком и свинцовым грузилом вылитым, видимо, в ложке. Оттуда же он извлек большой шарик теста, судя по запаху, замешенному на подсолнечном масле.
Деловито размотав нехитрую снасть и насадив на крючок кусочек наживки, он, размахнувшись, бросил орудие лова в воду. Леска легла точно вдоль камыша, груз булькнул у самой его кромки, убедив меня, что прапорщик делает это не в первый раз и уже имеет определенный опыт.
Я сел рядом и приготовился ждать поклевки, в чем, честно сказать немало сомневался, взглянув на это, с позволения сказать, примитивное орудие рыболовства.
Но, на мое удивление, ждать пришлось совершенно не долго: леска в руках прапорщика вдруг дернулась, пошла в сторону и резко натянулась. Последовала подсечка и вот уже на том конце бьется кто-то тяжелый и сильный. Руки рыбака начали быстро перебирать снасть, которая не ослабевала, ломая стебли тростника, когда рыба уходила в сторону. И вот я увидел сазана. Он был огромен и весь закован в золотисто-красную чешую, будто рыцарь в латы. Бился в траве, пытаясь подобраться ближе к воде, к воде. Косил на нас красным глазам, как дикий жеребец, но был отброшен подальше от кромки водоема.
Снасть вновь заброшена и, весь процесс повторился, после чего прапорщик смотал леску и положил ее в сумку. Сунул сазанов в пакет и двинулся, сопровождаемый мной в сторону жилых строений.
“А почему ты больше не стал ловить?” – спросил я.
“А зачем? Двух штук на обед хватит, а когда надо – еще поймаю. Большой улов при такой жаре быстро стухнет. А тут они у меня как в садке”.
Тут я поймал себя на мысли, что ловля сазанов в этих прудах – вовсе не процесс. Пришел – взял. Как на продскладе. Не интересно. То ли дело у нас. Ловишь рыбку, изощряешься: приманку, крючки, леску меняешь, приноравливаясь к рыбе. Ходишь, ищешь клеевые места, любуешься на природу. Вот это – процесс! И при этом процессе любая маленькая плотвичка в сто раз дороже и милей, чем эти два огромных сазана, “взятых из садка”.
Вскоре пришли машины. Аппаратура была загружена и моторы самолета, взревев, понесли нас в Кабул.
И с грустью я смотрел на видневшиеся кое-где на земле пруды. До свидания, а лучше прощайте, сазаны!
Чичи
Как известно Афганские горы отличаются особой, неприступной мрачностью и унылой однообразностью. Иногда кажется, что на этих каменных уступах и глазу не за что зацепиться; только кое-где, порой в самых немыслимых местах, растут жидкие клочки какой-то травки и обреченно кланяется порывам горячего ветра невзрачный цветок, заблудившийся среди каменных осыпей.
Не верится, что и здесь есть цветущие, благоухающие места, где несмотря на засуху, в изобилии растут сказочно красивые деревья, награждающие усталых путников сочными рубиновыми гранатами, сладкими как патока бананами и различными цитрусовыми.
Одним из таких мест является зеленая зона Джелалабада, где стояло подразделение нашей части. По долгу службы мне приходилось бывать в тех местах и вынести запас достаточно ярких воспоминаний. Одно из них особенно сильно врезалось в память.
Во время дождей, на территории подразделения все цвело и благоухало. Над головой, в тени пальм, где мы порой скрывались от палящего солнца, гроздьями свисали бананы, а в зелени неизвестных мне деревьев, на все голоса, распевали экзотические птицы.
В один из первых дней моего очередного пребывания, проходя по дорожке от казармы к штабу, на одной из банановых пальм заметил небольшую обезьянку, которая сидела среди листьев и с аппетитом уплетала бананы, ловко очищая их и бросая кожуру на дорожку, на головы проходящих внизу людей. Я отлично помнил, что видел ее и в прошлый приезд; именно в этом же месте. Поинтересовавшись у одного из местных офицеров, откуда взялась здесь, на территории подразделения, эта веселая зверюшка, я выяснил, что живет она уже давно и все считают ее своей. Как говорят, уже не раз озвучивали предложения включить обезьяну в списки личного состава с постановкой на полное вещевое и продовольственное обеспечение. Впрочем, в вещевом обеспечении она особо и не нуждалась. Постоянной клички у нее не было: каждый звал так, как хотел, а она в свою очередь, одинаково откликалась на все, чувствуя возможную выгоду от общения с личным составом.
Отличалось это животное веселым нравом и чисто человеческими выходками. Впрочем, ничего удивительного в этом и не было: уже давно живет среди людей! Неоднократно пытались приучить ее жить в одной из казарм, в офицерском общежитии, но все заканчивалось полным неприятием неволи с поспешным бегством на родные деревья.
Славилась эта Чичи (назову ее так), чисто хулиганскими выходками. Идет кто-нибудь внизу, по дорожке, а она быстро спускается с ветвей, срывает с проходящего головной убор, и так же быстро поднимается обратно. И, никакая сила, никакие словесные уговоры не могли заставить вернуть так дерзко украденное. Только когда в руках потерпевшего появлялось какое-либо лакомство: будь то конфета, печенье, сушка или сигарета, она спускалась и быстро хватала угощение. И только потом возвращала украденное.
Да, да – вы не ошиблись. К числу угощений, причем самых приятных, она относила и сигареты. С кем поведешься… Живя рядом с людьми, она переняла их пагубные пристрастия. Причем курила, как говорят, по-взрослому, в затяжку, с довольным придыханием. Любимыми же сигаретами были “солдатские термоядерные”, без фильтра. Они отличались особой крепостью и вонючестью. Горлодер, одним словом. Предупреждения Минздрава порочная обезьяна игнорировала не только в отношении табачных изделий: была не дура “опрокинуть и горючки на халяву”. Она как будто нутром чувствовала, где затевается застолье. Будь это в офицерском общежитии, или в солдатской казарме, в строжайшей тайне от командиров. Повод пирушки ее совершенно не интересовал, а вот качество спиртного – обязательно. Чичи предпочитала напитки крепкие и вонюче-отвратные (как и сигареты). Чем хуже – тем вкуснее. Самогон был верхом блаженства. Отказать ей никто не смел, по причине полного ее самоуправства. Подберется втихаря, схватит, тяпнет и, в сторону. Так что, завидев ее, все держали стаканы в руках как можно крепче. Употребив похищенную дозу, она забиралась на банановую пальму и закусывала плодами, вынашивая в голове очередную подобную аферу, поджидая удобного момента. Ну, прямо как настоящий алкаш, не утруждающий себя моральными и нравственными принципами!
Несмотря на эти выходки, все подразделение относилось к ней по-родственному, прощая все проказы и каверзы, постоянно угощая и, по возможности, защищая от чужаков.
Покидая это подразделение, я не преминул проститься с Чичи, купив ей маленькую шоколадку. Предварительно сняв обертку и спрятав в карман свою “афганку”.
В этом подразделении мне вновь довелось побывать только спустя полгода. И первое, что я сделал – пошел к той пальме, где постоянно жила Чичи. Я не мог не поздороваться с ней и отдать угощение. Простоял у пальмы битых полчаса – все впустую! Как я не звал и не искал ее глазами среди листвы, так и не обнаружил.
Как выяснилось позже, Чичи погубили ее хулиганские выходки.
В часть прибыла проверка в составе нескольких генералов. Проходя через территорию нашего подразделения, они неожиданно подверглись нападению вороватой обезьянки. Фуражка с головы одного из начальников мигом оказалась на верхушки дерева. Один из сопровождающих офицеров быстро отреагировал на происходящее. Раздалась короткая автоматная очередь и, маленькое порочное тельце глухо ударилось об утрамбованный песок дорожки. Прокатилась мимо злополучная фуражка.
Могу только догадываться о степени возмущения личного состава данным поступком. Но сделанного не вернешь. Так маленькая обезьянка по кличке Чичи стала жертвой привитых людьми пагубных привычек и людской же жестокости.