Я чту человека, способного улыбаться в беде,
черпать силы в горе
и находить источник мужества
в размышлении.
(Пейн Т.)
- Пивасика и водочки сколько берем? – деловито спросил меня Зинка, когда слегка улеглась его радость, причиной которой явилось мое неожиданное для него приглашение в баньку за мой счет.
- Так! Тики чай! – резко «закатал» я Зинкины губы, - Двухлитрового термосяки нам хватит?
- И чё, даже без девАчек? - загнусавил Зинка, выражая всю свою скорбь от рухнувших надежд, отлично чувствуя «холод железа» моего слова.
- Ты… Заратустра! – вскипел я, употребив первое, что пришло мне на ум, несомненно, новое для Зинки слово. И чего оно вертелось у меня на языке? Ах, ну да, я сам вычитал его недавно у Валерки Старовойтова на Прозе. Петухом Гамбурским и Навуходоносором его - Зинку уже не «достать» - старо как мир… - Тебе, шо, мало табуреткой по куполу? – бесновался я в трубку, намекая другу на недавнюю историю его «ралаксации», - Короче, я с Жихом – в баньку, а тебе - в заведение, где можно купить девАчек. Адью!
- Не-не, Митяй, я – с вами! – покорно согласился Зинка и уже более вкрадчиво спросил, - Митяй, а шо то за перец такой Заратустра? Оскорбухи какие-то другу в предъяву кидаешь…
- Да не знаю! – раздраженно отмахнулся я, - Кажись что-то из зороастризма, или маздеизма, короче, жрец и пророк, которому было дано Откровение Ахуры Мазды в виде Авесты. Кстати, был любвеобилен и имел, кажется, трех жен…
В этот момент я четко представил Зинкину рожицу, украшенную синюшной шишкой на лбу, с твердо обозначившимися залысинами на висках.Давно ли он ходил с лиловым носом?
- Да ну на-а-а!!! – выдохнул опешивший Зинка и эфир сотовой связи был повергнут в шок от нашего дружного регота...
Зинка любит любить. Через это он периодически страдает. И не он один. Покладистая и добрейшая жена моего лепшего друга Зинки («в миру» - Кольки Зинченко) Нина Ивановна упорно терпит и страдает вместе с ним, впрочем, периодически отыгрываясь за свои женские страдания на седой башке новоявленного Казановы.
А еще он – Зинка к «свободе» стремится постоянно. Ну мОчи никакой нет, так хочется свободы! Ну, что тут поделаешь - такое вот мужика несоответствие по жизни преследует. Прям продыху нет, просто беда с этим преследованием...
Н-да, любовь и свобода…
Да, так вот, о чем бишь я?
Итак, хорошей женой у Кольки слывет Нина Ивановна, понимающая, не истероид какой-нибудь, мозги не выносит, вообще характер идеальный, еще и красавица, с поправочкой, естественно, на ее возраст.
Захотелось как-то Зинке сладкой коврижки – свободы, значит, вкусить, полакомиться «в нычку» от друзей-товарищей, накрывшись как бы одеялом молчания в этой «казарме жизни». Ну, мало ли – может быть какие-то негритосы угнетенные в душе проснулись, не знаю. Неистово побыть одному захотелось, чтобы никто перед глазами «туда-сюда, туда-сюда» не шастал. Вот хоть режьте, а дайте! А «тута» как раз подвернулся случай: Нина Ивановна поехала в гости к своей матери, теще значит. Ну, там соскучилась, старушке по дому надо сильно-срочно что-то поделать. Поеду, грит, поеду, не удерживай! Дня на три-четыре, меньше никак...
Ну, Зинка, значит, на радостях первый день «релакснул» в одиночестве, другой, опять друга Митяя не вспомнил, а тут и бес в ребре запросил бабенку...
Вызывает, значит, он по мобиле запасной свой вариант, ну пусть будет Катьку. Дескать, уставший лайнер просит посадку, вот-вот плоскости сшибет и рухнет на хрен! Давай, Катюха, посадочную полосу и все тут! Катька, как опытный "диспетчер аэродрома" не могла ведь пойти на преступление и завалить терпящий аварию весь в сигнальных огнях лайнер.
- Садис-с-сь… - отвечает лукаво, - Только на твоей полосе, у меня – не прибрано…
Ну, на своей, дык на своей… Свобода ведь.
Шампусика набрал, вкуснятинки всякой прикупил... Ну и, стало быть, романтический ужин они устроили. Ванна, пена ковром, ароматные свечи, томная музон: «Ямайским ромом пахнут су-мерки…»
Сидим, - говорит Зинка, - в ванной, винцо потягиваем, прелюдия уже вся в либидо...Или либидо в прелюдии… Как правильно? Хорошо так сидим... Ну и тут звонок в дверь: Дз-з-з-ы-ы-ынь! Еще раз - дз-з-з-ы-ы-ынь! По телефону – Ка-ля-ма-ля-пук! Ка-ля-ма-ля-пук!
Не, ну бесполезно тут сидеть как мыши, когда мышеловка захлопнута. «ПАмаги мне! Сердце ги-ибнет в огнедышащей лаве любви!»
Ну, а Зинка сразу понял, чуйка ему подсказала, что Ниночка с корзинками-баульчиками только от мамы, может, даже и пописать ей не терпится, а дверь проклятую никто не открывает.
Замерли они с Катькой, как голубки в ванной, посреди прелюдии и все либидо вдруг так резко упало у Зинки, прям так и обвисло, как сброшенный недоуздок с морды жеребца... Елки-палки…
Катька вообще испугалась сильно, чуть не описалась, глаза вот-вот выскочат из орбит от недоумения, дескать, а кто это, а чё это??? А тут Зинка её еще пуще прежнего пугает - делает страшные глаза и дико шипит, подставив указательный палец к губам - «Т-с-с-с!!!.»
С полчаса продолжался этот истерический трезвон. Голубки даже и подмерзать стали. Подождали еще. И вот, вроде бы все утихло и они даже уже несмело шевелиться начали, успокаиваться, так сказать.
Но тут вдруг, неожиданно кто-то вырубил свет. «Да будет свет!» - сказал монтер и перерезал провода…
Зинка потом вспоминал, что очень это было неожиданно и неприятно, даже дыхание вначале «в зобу сперло», а Катька вообще скулить начала где-то в темноте из пены.
Как говорится - вечер переставал быть томным…
Ну, и полез Зинка, в темноте из ванной, мокрый, весь в пене, матерясь и чертыхаясь, нащупал полотенце, чтобы, значит накинуть на бедра... Эх, какое там либидо!
Где-то в прихожке навернулся, зацепившись за «обстановку». У Катьки вообще истерика началась - не видно же ни хрена, а тут вопли, сопли, мат, трах-тиби-дах какой-то…
Открывет Зинка тихонько дверь, дабы избежать предательского скрипа дверных петель и… получает табуреткой по «кумполу»…
Нина Ивановна была женщина терпеливая и смекалистая. Дала время голубкам успокоиться. Старенький табурет в тамбуре припасла. Потом, выключатели на электрическом щите взяла и вырубила…
И когда Зинка выполз весь в пене, испугано зыркая и пытаясь понять, что за хрень случилась с электричеством, Ниниванна звезданула ему этим табуретом по наглой морде...
Думаю, что дальше было, рассказывать не надо.
Занавес. Броня крепка и танки наши быстры...
***
Под дикие вопли и стоны я нещадно хлестал двумя дубовыми веничками раскрасневшиеся спину и задницу друга, пытаясь пресечь все его попытки вырваться от этой экзекуции.
- Ну ты и зверь, Испанец! – орал нешуточно Зинка, когда хлопнув его ладонью по спине, я позволил ему, наконец, соскочить с полока и раскаленному до цвета бордо рвануть к заветному бассейну с холодной водой.
- Следующий! – крикнул я Жиху, что копошился где-то там - в предбаннике, очевидно, готовя «чай с вареньем»…
Наконец, когда оба друга, охая и покрякивая, как пойманные селезни, завернулись простынями и скрылись с моих глаз, я и сам, сунув веники в кадку с водой, плюхнулся, наконец, в заветную стылость бассейна, сопровождая взрыв поднявшихся брызг диким ревом тиранозавра.
- Рембо… Первая кровь! – буркнул Жих, когда я распаренный и раскрасневшийся вышел в предбанник, обмотав вокруг бедер полотенце. Импровизированный стол вместо чая был «заряжен» батареей бутылок: пластиковых с пивом и прозрачных как слеза стеклянных с водочкой «Немирофф». В центре стола громоздились аппетитные лапти вяленого леща, сухарики, орешки и даже трехлитровая банка с солененькими огурчиками. В углу «поляны» сиротливо скучал мой нетронутый термос с чаем.
- Вы что, охренели, мужичье! – возмутился я, - Когда вы успели это притащить???
- Кончай, Испанец! Забыл? – урезонил меня Жих, разрезая сочные жирные лапти леща на полоски.
- Не, ну, правда, Митяй, давай без дураков… - миролюбиво поддержал Жиха Зинка, - Помянуть Жураву и всех наших надо? Надо! – продолжил мне втирать Зинка…
Когда наши незапланированные поминки постепенно переросли в банальную пьянку и мы были достаточно «хороши» для задушевных бесед, захмелевший Жих вдруг как-то трезво произнес:
- Мужики, а вот не сидел бы я тут с вами и водочку не лакал бы… До сих пор снится: Молодой и глупый лежу на горячих камнях и, улыбаясь, смотрю на огромное белое солнце… Вся моя жизнь, казалось бы вечная и длинная, оказалась одним мгновением…
Я обнял Славку за плечи, заглянул ему в глаза и попытался изменит ход его мыслей:
- Кончай, Жих, душу травить… Надо жить…
- Нет, погоди, не перебивай!.. Который раз вижу во снах, как всё ближе и ближе чужое гортанное "Алла-а-а!", а в немеющих прижатых к груди руках намертво зажаты скобы двух эфок с выдернутыми чеками... Отпусти их и затикают последние мгновения жизни. А твой первый бой станет последним… Я смотрю на солнце и улыбаюсь... Мне не страшно - мне обидно…- продолжал Жих. - Время от времени мы проходили через этот блокпост, возвращаясь с боевого, и «каждую собаку» здесь уже знали в лицо. Уставшие бойцы с местными «аборигенами» организовали мужские посиделки, а я вышел во двор блокпоста и сел, прислонившись спиной к камням дувала. Меня мутило, я был замучен этим рейдом - то ли подцепил чего, то ли съел, то ли солнце приласкало. Хотелось немного посидеть, прикрыв глаза и немного забыться.
Но не тут то было – слышу кто-то шаркает ко мне. Я нехотя открыл глаза, вижу - подваливает ко мне мой знакомы Толик Грач родом из Рязани, здоровенный как шкаф и легко краснеющий как девица. Еще когда знакомился с этим летехой в первое посещение блокпоста, случайно в разговоре сказал, что знаком с одной хорошей девчонкой из Рязани. Этим обстоятельством он почему-то проникся ко мне, как к земляку и стал делиться своим сокровенным. Краснея и смущаясь почти до слёз, рассказал про свою девушку Элю, даже вытащил из нагрудника и зачитал мне пару её писем. С тех пор так и повелось - как мы на блокпост, так тут и Грач с письмами...
Я поднялся, стряхнул с себя усталость, блажь и нежелание никого видеть и разговаривать, шагнул навстречу, протягивая руку для приветствия и улыбаясь этому простому хорошему парню.
В следующее мгновение у него на лбу уже зияла чёрная дыра от пули, а я, моментально оценив обстановку, прыжком и кувырком забился за выложенный камнями бруствер колодца, автоматически снимая большим пальцем свой калаш с предохранителя. Следующая пуля снайпера могла быть моей…
Осторожно выглядываю из-за укрытия и вижу возле Грача белый листок Элькиного письма, с разбрызганной на нем кровью.
Выстрелов больше не было - снайпер ушёл...
А еще часто вижу во снах, как я - молодой и здоровый парень, еду на раскаленной броне, подставив лицо солнцу. Мне всего двадцать три. Рядом на броне сидят мои бойцы такие же парни, на пару-тройку лет меня моложе. Любая «случайность», любое мгновение для любого из нас может стать последними, но мы не очень в общем-то об этом паримся. Я не знаю, о чём точно они думают - о войне, о доме, о девушках, но знаю, что любой из них верит в то, что рядом у него надежное плечо…
Все мгновения сжаты в несколько секунд, которые нужны пулемётчику духов, чтобы перезарядить ДШК, а мне - чтобы преодолеть те световые мили, отделяющие меня от него. Автоматчиков я даже не беру в расчёт, почему-то я знаю, что они ничего мне не сделают; для меня важен только пулемётчик, эта вонючая скотина в чалме, не дающая нам подняться…
Вот очередь на мгновение захлебнулась и я с двумя бойцами Серым и Николаенко делаю стремена, рванув на пулеметную точку. Казалось, все мгновения слились в одно целое, огромное как жизнь и длинное, как вся Вселенная... Встречные очереди из АК как назойливые мухи… Но тут снова заработал ДШК. Мгновенья Серого одёрнули его назад, кроваво пригвоздив к камню… А вот и Николаенко сложился пополам, но я вцепился в свою ярость зубами - я должен успеть!
Брошенная мною эргедешка взрывается и, кажется, обрывает смертоносный ливень душманского ДШК. Я ничего не вижу, не чувствую и не думаю, мелькнуло только охваченное ужасом лицо молодого ещё духа, вскинувшего на меня автомат, но его очередь проходит мимо… Мазила! И я, поверивший в своё бессмертие, в дикой ярости скачу меж оглушенных взрывом духов, расстреливая их в упор…
- Расслабься, Жих… Давай накатим…