Был странный день в стенах монастыря.
Дни тревожные – стрельба в «белом доме». Я шла на работу, но выстрелов не слышала, пока не зашла за монастырские стены. В первый момент я подумала, что они уже здесь. Обычно городской шум не проникал за крепостные стены. Даже скрежет проходящего рядом трамвая. Тут же казалось, что пулеметная очередь выпущена прямо у Резиденции. Поняв, что это только звуковой эффект, я прошла в лавку. Вместо торговли меня поставили в храме и дали Псалтырь, велев читать вслух. Народу в храме было много. Я читала весь день.
В самом начале воцерковления я купила брошюру с основным текстом литургии на русском языке. Открывала во время службы и следила за всеми ее событиями. Вскоре я легко со слуха понимала текст на церковно славянском языке и тогда стала покупать молитвенники со славянским написанием. Дочь пошла дальше. Она посещала курсы славянского языка в университете. Оказывается, в средние века мы говорили со всеми славянами на одном языке, мало похожем на современные. Было много носовых и гортанных звуков, которые мы не смогли бы произносить. Поэтому церковнославянский это облегченный древний язык. И все же он намоленный.
Надо сказать, что еще в молодые годы, занимаясь восточной философией, я столкнулась понятием намоленности вещей и звуков. Наше трепетное отношение к святыням накладывает на них незримый отпечаток – намоленность. Так же намоленной становится форма написания букв молитв, и даже звук. Как легко мы принимаем глубину чужих суждений, и как сопротивляемся отечественным. Живя в столице я, тем не менее, возрастала вдали от своей культуры, и только поиск глубин миросозерцания привел меня домой. Погружаясь в греческую философию «Добротолюбия», я видела, как много чудесного из нее использовано в «Агни Иоге».
Были ли еще чудеса? Да. Никто не приходит к вере без чуда. Но говорить о них не буду. Не уверена, что вы мне поверите. Духом я слабовата. Мне нужна поддержка. Расскажи я о сокровенном, вам, вероятно, не помогу, а сама потеряю их силу.
Как то я попала на исповедь к старцу. Простояла полдня, устала. Наконец вошла к нему с одной из групп. Перед исповедью он пропел несколько тропарей. В том числе равноапостольной Нине. Там никто меня не знал. Просто для него мы были как на ладони со всеми нашими именами.
Есть чудо и совсем простое, житейское. Я беспокоилась о неустроенности дочери. Она умна, талантлива. Легко училась, делала карьеру. Когда я первый раз брала ее в паломничество в Пюхтицу, она подумала ни хочу ли я ее там оставить. Мы посмеялись. Она, очевидно, не стремилась в монахини. При всяком удобном случае я ставила свечку святителю Николаю, помощнику бесприданниц. Все произошло неожиданно. Устроившись на работу в крупный институт, Саша, как самая молодая, отвечала за интернет в отделе. Казенных денег в то время совсем не было, и ее коллеги подрабатывали, участвуя в проектах с немцами и американцами. В институте ей оплатили курсы английского языка. Ускоренные, за два месяца. В школе учила французский, а в университете еще и испанский. Потом ее послали в Берлин в командировку, одну, без начальника и переводчика. Там-то она и познакомилась со своим будущим мужем астрофизиком и англичанином.
Я помню на чтение Андрея Критского она пришла в монастырь. Расстроенная. Я спросила, в чем дело. Тони не знал ее адреса и в этот день прислал ей «валентинку» на адрес директора института. В стихах. Там он писал, что она королева геоморфологии. Так как, рассказывая, Сашка плакала, я предложила написать опровержение. Посмеялись…