А так как жил он всю свою жизнь, с самого рождения в сороковом году, в доме у Биржевого моста (окна отцовского кабинета и столовой выходили на Эрмитаж, а двух спален - во двор-колодец), и всю жизнь его почти ежедневный маршрут был от дома и до Академии Художеств (сначала к отцу, потом на учебу, а затем и на работу), то он точно знал точно знал, сколько шагов ему нужно пройти.
Сперва, еще в детстве, их было 9812, маленьких детских шага, потом постепенно их становилось все меньше и меньше, и почти всю его взрослую жизнь их было 5820. С возрастом их снова стало больше, но ненамного, ненамного…
Его отец, Андрей Павлович Лукин, руководил мастерской станковой живописи в Академии Художеств, был большой художник и известный бонвиван. Сын же поступил на отделение искусствоведения , был лучшим студентом, его тонкие и яркие работы по медиевистике, опубликованные еще во время его учебы, подарили ему репутацию знатока. С поступлением в аспирантуру проблем не было, без всякой протекции отца. Защитившись, он остался преподавать историю искусства.
Он знал ее прекрасно, трепетно любил – всю, от бегущих бизонов Альтаира до Герники Пикассо, но главной страстью, которой он посвятил множество трудов и блестящую диссертацию, было Средневековье, пламенеющее, страстное, устремленное ввысь Средневековье, прекрасной витражной розой распустившееся среди жестокого замеса крови, невежества и войн.
Студенты его обожали, тихого, мягкого. Он был похож на чудаковатого профессора из колхозных комедий пятидесятых – всегда немного не от мира сего, не очень уверенно ориентировавшегося в сегодняшнем дне – словно сам он был гостем из дальних веков, которым преданно служил менестрелем.
Говорил он в обычной жизни негромким, чуть детским, голосом. И лишь когда Павел Андреевич затрагивал на лекции или в разговоре особенности живописной техники цеховых художников нижней Саксонии или сравнительного анализа инициалов меровингских и каролингских манускриптов , или другую животрепещущую тему, голос его обретал и силу, и мощь, то взмывая к верх, вслед за поднятым для нотабене указательным пальцем, то обретал бархатистые обертона искусителя.
Его лекции (которые редко кто прогуливал) напоминали сольные выступления гениального актера. Только нет таких актеров, полных глубоких знаний о культуре средних веков и любви к ней..
Его ценили и любили коллеги – как было не любить его, ни разу не сделавшего никому зла, и не давшего непрошенного совета. Чудак-человек, большой ребенок. Он был всеобщим любимцем, этот вдохновенный гений без пороков.
У него было две особенности, у Павла Андреевича.
Первая, интимного характера, исключила его из всеобщего круговорота самовоспроизведения. В совсем нежном возрасте он перенес осложненный эпидемический паротит, в просторечии свинку. Последствия осложнений и лекарств, эти осложнения устранявших, были таковы, что он не только навсегда потерял возможность стать отцом, но и способность испытывать доступные всем смертным удовольствия, к отцовству порой приводящие. Эта утрата, вопреки опасению и матери, и , более отца, слывшего и бывшего шармером и опасным шалуном до самых своих седин, не превратила его ни в ущемленного и униженного невротика, ни в мизантропа. Имея лишь смутное представление о том, чего лешен, он находил полное утешение в работе, и ничто не отвлекало его от блаженного служения красоте. И с женщинами он был старомодно-галантен, слывя рыцарем , он любовался ими бескорыстно, без плотской суеты, видя в них прекрасные создания божии, как цветы и картины.
А еще он писал портреты. В основном знакомых , их жен, детей, возлюбленных, родственников. Он не обладал виртуозной техникой и щедрым талантом своего знаменитого отца, однако был очень ценим как портретист.
Нет, он не льстил своим моделям – послушно следовал натуре, однако на всех изображенных им лицах лежал мягкий золотой отблеск какой-то иной жизни, которую они могли бы прожить, но не прожили. Словно художник магическим образом открывал дверь в параллельную реальность, где эти же люди были чище и лучше себя здешних. Словно то, что они не успели или не сумели прочувствовать и продумать, совершить среди пошлой суеты каждодневности им было дано там. Газа героев его портретов словно видели те же страдания и несовершенства мира, но им удалось сделать какие-то другие выводы, принять иные, более правильные решения…
Но даже и это не стоило бы упоминания (мало ли талантливых портретистов, чьи умения угодны публике?), если бы не одна странная закономерность , замеченная со временем всеми.
Все время, пока длились сеансы, (а художник он был кропотливый и медленный) его моделям необыкновенно везло – как в мелочах, так и по крупному. Они удачно устраивали свои дела, успешно сдавали экзамены, выигрывали в лотерею. Все два месяца (столько обычно длилась у него работа над портретом) они ни разу не опаздывали, не теряли документов и денег, во всем им сопутствовала удача – даже в разгар гриппозной эпидемии они не заболевали, и словно молодели, хорошели.
Когда же портрет был готов, исполнялось их лавное, самое страстное и заветное желание. Дети рождались загаданного пола, давалась долгожданная квартира, получалась большая премия , делались предложения руки и сердца, даже зацвел один раз какой-то редкий, цветущий раз в тридцать лет, кактус- смешные желания, для того чтобы называть их сокровенными. Но что же поделать, если вот из них и складывается человеческая жизнь. Да и воображение у большинства весьма скромное.
В среде ленинградской, а потом петербургской образованной интеллигентной публики за ним установилась слава человека «с легкой рукой», и «хорошим глазом».
Не склонные к мистике преподаватели ВУЗов и работники архивов посмеивались, конечно, над этими слухами, однако с удовольствием проверяли на себе действие этой доброй приметы. Тем более что брал он (если брал) за свой труд до смешного мало. Настолько, что наиболее щепетильные пытались его гонорар увеличить. Однако он всегда отказывался, смешно всплескивая суховатыми руками – что Вы, что Вы! Мне и это-то совестно принимать – если только за холст и краски…Я же любитель, дилетант. И потом, мне доставило огромное удовольствие писать Ваш портрет – у вас удивительное, редкое лицо – эта сильная лепка черт, интересных разрез глаз…Нет, нет, что Вы – и не уговаривайте!
Хотя ему было уже не мало лет, однако никакой дряхлости в нем не наблюдалось – старел он красиво, лишь усыхал немного, словно все телесное, и раньше не самое важное в его облике, постепенно уступало место духу, всегда готовому к эстетическому восторгу и парению. Да и неизменные ежедневные 12 000 шагов в любую погоду по прекраснейшему маршруту – через Стрелку до сфинксов и обратно тоже влияли благотворно.
У него было сухое, крепкое тело, не травленое никотином – он никогда не курил. К спиртному он тоже склонности не имел –единственное, что мог порой пригубить порой – рюмку, не больше – Кагор, да и то больше любуясь витражным рубиновым цветом вина. Но дома у него всегда водились и коньяк, и вино, и водка – гостей в его опустевшем после смерти родителей доме всегда было много. Бывшие и нынешние ученики, коллеги, друзья дома любили приходить в этот просторный, пахнущий мастикой и красками дом, где картины на стенах отражались в старых высоких (до потолка) зеркалах, где поскрипывали рассохшиеся от времени половицы старого дубового паркета, и где хозяин всегда был рад пришедшим, даже отвлекшим его от работы – потому что относился к людям с непривычными для многих любовью и участием.
Его мягкие, чуть старомодные манеры напоминали о том времени, когда в ходу были такие выражения как «отнюдь», «третьего дня», «вёдро».
И хотя под старой бронзовой люстрой, освящавшей круглый стол в центре столовой порой разгорались бурные споры, однако гости всегда расходились умиротворенные, говоря потом женам и знакомым – все-таки Павел Андреич - золотой человек!
* * *
- И человек золотой! А художник какой – просто волшебник, не чета этим, нынешним. Каждый раз, когда он писал мой портрет – сколько там – раза три, я думаю…Ну да – три раза – в восемнадцать лет попросил меня попозировать, а потом подарил портрет на день ангела, потом лет в тридцать, когда Ванечка родился, и вот на юбилей – да, три раза. И вот каждый раз, Наташа, как пишет портрет – у меня была счастливая полоса, а уж как закончит – то вот происходило…ну вот самое, понимаешь, самое важное желание! Практически сразу! – говорила, наливая чай своей соседке Софья Михайловна, автор множества работ и книг по русскому усадебному быту.
- Ну надо же, какое совпадение, - удивленно подымала тонкую ухоженную бровь ее гостья, доцент кафедры русского языка и литературы в Университете.
- Да нет же, какое там совпадение, Наташа. Это у него…ну не знаю…ну дар такой! Понимешь, аура!
Глядя на недоверчивую усмешку приятельницы, Софья Михайловна разволновалась всем своим пышным телом. – Наташа, ты не улыбайся, это так и есть! Можешь спросить…Господи, да кого угодно – хоть вон Петьку. Ну Петю, Петю, Петра Ефимовича из Русского, или завлита из Молодежного, или Галку – он дочку ее писал, она замуж сразу вышла, и так, знаешь, удачно – все обзавидовались. Ну, Веерку – да тебе все подтвердят – у всех – у всех после его портрета сбывались желания.
Когда гостья ушла, Юлик, прогуливавший в тот день лекции по причине симулированной простуды, подсел к Софье Михайловне:
- Бабуль, а чего ты тут рассказывала про какого-то художника, что ли, который пишет волшебные портреты? Чего за художник?
- Ох, Юлик, ну не волшебные, не волшебные! Нормальные портреты. Просто Павел Андреевич – да ты помнишь, мы с тобой у него были – он у Биржевого живет – тебе еще его мебель резная понравилась… Ну так вот… Павел Андреевич – просто очень хороший человек. Чудесный. Чистый. И вот, видимо, после общения с ним люди как-то, ну душой, что ли, очищаются, вот и приходит к ним удача.
Юлиан был юноша основательный. Всех упомянутых бабушкой знакомых , могущих подтвердить, по ее словам, «особый дар» Павла Андреевича (Да, вспомнил Юлик этого милого старичка, мебель у него была действительно, ценная, впрочем, не ценнее роскошной квартиры) в ближайшее время под разными предлогами посетил, аккуратно задал вопросы. Они все, да, подтвердили, улыбнувшись, этот казус, тоже предположив, что все дело в чистой душе художника , ну и стечение обстоятельств – чудный, просто чудный человек этот Павел Андреевич, как жаль что мало таких светлых людей…
Юлик продолжил наводить осторожные справки, и в конце его упорных изысканий составился список из двадцати четырех человек – и у всех, у всех после сеансов портретирования произощли всякие позитивные сдвиги.
Недели через три Юлик сказал, что хотел бы еще раз сходить в гости к тому художнику. Бабушка не возражала -, набрала номер и договорилась - с Павлом Андреевичем они приятельствовали давно, еще со студенческих лет. Ей даже казалось когда-то, что он пытается за ней ухаживать – помогает со сложными лекциями, дает редкие книжки из отцовской богатой библиотеки, провожает до дома. Но…дальше проводов и книжек дело так никогда и не пошло, а добрая дружба протянулась через все годы.
В субботу Юлик и Софья Михайловна навестили Павла Андреевича, вошли в мягкий крг света под старинной люстрой, вступили в неспешный спокойный разговор (гостей и в этот день было много).
Юлик весь вечер старался понравиться хозяину, задавал вопросы про Кельнский собор, рыцарские ордена, про Умберто Эко (да, он готовился к встрече ).
Через несколько дней позвонил ему, попросил о встрече, пришел под благовидным предлогом.
За месяц он стал завсегдатаем, приходил часто, выказывал интерес к обожаемому Павлом Андреевичем Средневековью (пришлось порыться в книгах, в бабушкиных). Бабушка на внука нарадоваться не могла – раньше все по клубам да по клубам, а тут зачастил к старому другу, историей интересуется…Повзрослел мальчик, поумнел…
В интеренете, на нескольких популярных женских и посвященным оккультным наукам сайтах появились одинаковые объявления, в которых предлагалось решение проблем,исполнение желаний, очищение астрального тела и исправление искривленной кармы при помощи целительных портретов. Гарантировался возврат денег при отсутствии результата. Для связи указывался электронный адрес - yulian@mail.ru.
Недели через две в списке желающих было уже двенадцать желающих, кончно же, женщин. Цена была немаленькая. Но и незапредельная – всего-то 30000. Разве много для гарантированного чуда?
Юлик пришел в знакомый дом на набережной для серьезного разговора собранный, расцвел на пороге своей самой открытой и очаровательной улыбкой. Хозяин открыл моментально, не успел Юлик позвонить – словно ждал за дверью.
Но был он в тот день как-то непривычно насторожен, и взгляд его был странно-печален.
- Вам нездоровится, Павел Андреевич? – очень искренне забеспокоился Юлик.
- Нет, нет, Юлик. Проходите. Вы по делу?
- Да я, собственно, на минутку, не хочу отвлекать вас о дел. Но …Знаете, мама одной моей подруги хотела бы заказать у Вас свой портрет. Я собственно, зашел договориться.
Павел Андреевич посмотрел на Юлиана внимательно, и печаль во взгляде его усилилась.
Юлик поспешно добавил:
- Она заплатит. Правда, очень много она не сможет, Вы бы за какую цену согласились?
Павел Андреевич посмотрел в окно, за которым блестел на солнце шпиль Петропавловки.
- Юлиан, а почему она решила обратиться именно ко мне? Я ведь, собственно, не профессионал… Давайте – я порекомендую Вам нескольких прекрасных молодых ребят, они, я знаю, с удовольствием возьмутся. И потом, Вам, может, неизвестно, но я не очень люблю писать людей… незнакомых. И совсем не люблю писать по заказу… - и снова печально посмотрел на Юлиана.
- Ох, как жаль…А я так… надеялся, что Вы согласитесь, - расстроился Юлик. – Ей так понравились Ваши бабушкины портреты…Да и я так Вас хвалил, много оВас рассказывал…Может, все-таки возьметесь? Ей очень, очень захотелось …
Павел Андреевич помолчал, постучал пальцами по столу, вздохнул несколько раз тяжело под пристальным и просящим взглядом собеседника и ответил:
- Хорошо, Юлиан. Я возьмусь написать ее портрет. Только с одним условием. Бесплатно. Денег я не возьму.
- Как можно, Павел Андреевич! Это нехорошо .
- Нет, Юлиан. Только на таких условиях я соглашусь – бесплатно, - сказал, глядя в сторону , Павел Андреевич.
- Спасибо, Павел Андреевич, спасибо! – и Юлиан поднялся. – Не буду Вас больше задерживать. А когда ей приходить?
- Давайте…Так, среда, четверг…В пятницу. Да, давайте, первый сеанс проведем в пятницу.
Всего Вам хорошего, и передавайте сердечный привет Сонечке.
- Обязательно, Павел Андреевич, до пятницы.
Он шел ликуя. План сработал – и вышло даже лучше, чем он ожидал – все 30 000 достанутся ему, не придется даже делиться. Дамочку эту он проинструктирует – чтобы не заводила ненужных разговоров, не вспугнула старичка.
Осталось только придумать, как уломать его на остальные портреты. На еще 11…Может, сочинить историю про какую-нибудь выставку «Женское лицо России»?... Ладно, разберемся, главное – чтобы он не загнулся раньше времени, мало ли там – сердечко слабое…
Прошло несколько месяцев.
Павел Андреевич успел написать уже четыре женских портрета (Юлиан умел быть очень настойчивым и убедительным, и получил от каждой клиентки по 30000 оговоренных рублей).
Все четыре женщины остались довольны результатом - одна из них наконец-то смогла забеременеть долгожданным ребенком, другая смогла без всяких усилий похудеть на двадцать один лишний килограмм, к третьей вернулся ушедший было любимый муж, и их пара переживала новый медовый месяц, а четвертая получила повышение, к которому так стремилась в своей крупной международной фирме, и с которое ее постоянно обходили.
Правда, Павел Андреевич стал заметно суше и сдержаннее при общении с Юликом, смотреть старался мимо него, а если все-таки обращал на него взгляд, то были в нем, печаль и горечь.
Ну, а Юлиан…
Так вышло, что первый гонорар у него украли где-то в клубе (на радостях позвал большую компанию, взял с собой всю пачку ). Следующие 30000 он непостижимейшим образом умудрился выкинуть в урну, перепутав конверт с пачкой рекламных листовок.
Третьь сумму он решил поменять на евро, да у обменника его кинули, соблазнив более выгодным курсом. Четвертую, выданную ему в новеньких пятитысячных купюрах, он для сохранности положил во внутренний карман своей старенькой куртки, висевшей сто лет в кладовке. Надо же было такому случиться , что именно на следующий день, когда он был на занятиях по экономике, бабушка наконец-то решила избавиться от старого хлама – и дедушка, кряхтя и хватаясь за сердце, вынес его на помойку.
Юлиан, однако, не оставляет попыток извлечь легкий заработок из своего тайного знания – да и очередь все растет.
А Павел Андреевич, он все грустит и вздыхает. И пишет портреты. Они у него, правда, чудесные…
-