Дорога казалась сложенной вдвое.
Андрей вышел из купе и встал у окна. Стук рельсов нарушал тишину уплывающего пейзажа. Самого пейзажа, впрочем, уже не было видно. Накатывающие сумерки за окном сливались с темнотой вагона, и только новенькая блестящая луна плыла в ритме железных колес, освещая зевающие верхушки засыпающих берез.
Полчаса назад он медленно шел вдоль состава мимо безнадежно сияющих форменными пуговицами проводниц. Одна из них крикнула: «Садитесь, отправляемся». Тогда он подошел к ней и протянул билет. Она мельком глянула в паспорт, зашла в вагон: «Ваш – пятый, этот – тринадцатый», и, оглянувшись: «Чего стоим, мужчина? Отправляемся, отправляемся».
Он поднял с земли сумку и забрался в поезд.
В купе по-домашнему расположились две женщины, которые аккуратно развесив пальто, уже пили крепкий стеклянный чай, приятельски улыбаясь друг другу.
Привычно оглядел обеих. Одна – крупная, с длинным крепко сделанным лицом, небрежно поправила волосы и поморщилась, поймав его неосторожный взгляд. Вторая сидела, уютно подобрав колени, задумчиво водила красным ноготком по ободку стакана и, казалось, совсем не заметила его появления.
Андрей смущенно поздоровался, закинул сумку и торопливо вышел. Хотелось курить и смотреть в темное зеркальное окно, равнодушно охраняющее обрывочное дорожное одиночество.
Как описать это ощущение неотвратимой невесомости, охватившее вдруг его? Когда пункты А и Б, откуда и куда согласно расписанию несся расхристанный унылый поезд, превратились всего лишь в незначительный повод для того, кто хотел погрузиться в спасительный короткий сон.
Внезапно в вагоне зажегся свет и желтые, моргающие лица застигнутых врасплох пассажиров, растерянно всплыли на поверхность.
Их оказалось неожиданно много: стояли рядом и смотрели в окно. Андрею почудилась в этом какая-то насмешка, он резко дернул дверь и вернулся в купе.
Дамы неспешно перебрасывались фразами, как теннисными шариками, в надежде нащупать подходящую тему.
Он сел рядом, посмотрел на чужие красные ногти и сказал:
- Я жену сегодня бросил.
Они замолчали и уставились на него с осуждающим любопытством. Внезапно захотелось забраться с ногами на узкую постель и долго рассказывать им всю свою жизнь, уютно привалившись к стене.
Захотелось вспомнить под их взглядами детскую улыбку жены в первый год брака, медовый месяц в осенней деревне, ледяную колодезную воду и неприлично огромные шляпки запоздалых октябрьских сыроежек.
Вместо этого, он развязал шнурки на тесноватых ботинках, тихонько высвободил ноги, стараясь незаметно спрятать дырку в носке, и продолжил:
- У меня есть сын от другой женщины, - и, сделав эффектную паузу, - инвалид.
Женщины продолжали растерянно молчать, только первая, крупная, шумно отодвинула чашку.
Но его уже прорвало. Торопливо, чуть задыхаясь, он говорил им о Наташе, внутренне удивляясь своей памяти, сохранившей какие-то мелочи, детали и отодвинувшей, казалось, самое важное.
Десять лет назад он приехал в таком же поезде и утром вышел на перроне, зевая от холода. Зашел в ближайшее кафе, там сидела она, и вяло ковыряла подсохшее пирожное. Официантка бегло обслуживала его, скользя по пустому залу, подавала меню, пепельницу, улыбалась. Но он смотрел только на девушку с пирожным, думая, вот он – шанс: сорваться с крючка, завести легкий командировочный роман, развеется, наконец. Резво бросил обручальное кольцо в карман, подтянул живот, хлебнул кофе. Решился на эффектный жест - послал ей бокал шампанского. Официантка обиженно хмыкнула цитаткой из известного фильма. Он улыбался и поводил плечами.
- Я не сразу понял, что Наташа - глухая, - доверительно рассказывал Андрей удивленным вагонным спутницам, - Вначале мне льстило, что она молчит и пристально смотрит на мои губы. Потом я заметил, конечно, некоторую ее странность, напряженность, вынужденную молчаливость рук. У них же, - он сделал деликатную паузу, - У глухих… очень болтливые руки.
Она рассмеялась его шутке каркающим гортанным смехом, и он резко остановился, как человек, которого жестоко обманули. Но она уже выводила на салфетке мятое «Наташа», и он, стукнув себя в грудь, громко крикнул: «Андрей».
Вечером она лежала в его номере, поперек кровати, а он, сбежав в душ, трусливо мучил кривой гостиничный кран.
Через два дня Наташа провожала его на поезд, прижимая к груди синие ирисы. Он неловко обнимал ее за плечи, отворачивался «какого черта». Громко сказал: «Я женат», и она, спокойно кивнув, сунула влажные цветы в ручку его чемодана.
Эта деталь решила все. Еще несколько лет он развлекался историей с Наташей в мужских компаниях. Потом затосковал, помрачнел, раздраженно срывался на говорливую жену, мечтал о тишине.
Снова попал в тот город, нервно вспоминал адрес, искал ее. Наконец, нашел, уже в день отъезда. Наташа стояла на пороге, бледная, маленькая, как провинившаяся Ассоль. Рядом – тихий мальчик.
Долго подсчитывал. «Мой?», она медленно кивнула.
Соседки по купе смотрели на Андрея увлажнившимися глазами. Он грустно улыбнулся им и снова поправил рваный носок.
- Да…, - сказала, наконец, та, что моложе, - Бывает же…
- И вы, что же, все бросили ради нее? – спросила вторая.
- Тишины хочется, - ответил, - Сказки, - и, промолчав, - А вы знаете, что глухие слышат звук своего сердца?
- О, господи, чего только не услышишь в поезде, - крупная дама полезла в сумку, достала бутылку домашнего вина, - Угощайтесь.
- А я, пожалуй, не откажусь, - Андрей улыбнулся и потянулся за чашкой.
Утром он вышел на перроне, махнув попутчицам. Одна из них тихонько перекрестила его через грязное стекло.
- Ну что? – спросила жена, поморщившись от запаха перегара, - Договорился насчет съемок? Как они тебя встретили? И когда, скажи на милость, ты успел нажраться?
Он улыбнулся:
- Договорился. И встретили хорошо. Слушай, я этой ночью такую историю придумал, закачаешься! Вот скажи, как ты думаешь – глухие слышат звук своего сердца?
Жена посмотрела на него, повертело пальцем у виска, прижалась легонько:
- Идиот.
- Новый сценарий напишу, - сказал мечтательно и обнял ее, - И название уже есть «Звук сердца».
В отъезжающем поезде две женщины снова пили чай и молчали. Невесомые мечты, как синие ирисы, оттягивали крепкие ручки их чемоданов…