ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
В одном из бывших кинотеатров города Рублёвска, ставшим, по воле властей, городским клубом, шёл обычный пушкинский вечер. Он начался в полдень Троицкой Родительской субботы и отвлекал на себя людей, желающих поехать на кладбище и поклониться своим почившим в Бозе родственникам.
Программа концерта была многолика. Его руководителем был высокий усатый и немного косноязыч-ный человек. Он был то там, то тут, шныряя по клубу, как стриж. А в фойе толпились разнообразные участники концерта.
Среди них были школьники, студенты, пожилые дамы. Они особенно преклонялись перед Пушкиным, поправляя свои яркие причёски.
Две девушки – одна довольно полноватая с распущенными по плечам рыжими волосами, и другая – с аккуратным балетным узлом на затылке слегка волновались. Рыжеволосая была в роли Полины из знаменитой оперы Чайковского, а её темноволосая спутница готовилась блеснуть ариями Лизы.
Они целый год готовились к этому концерту. В свои восемнадцать лет им было немного страшно вы-ходить на сцену и петь в таких откровенных платьях, за год, что прошёл после выпускного вечера эти наряды потеряли свою привлекательность.
Дора ощущала какую-то неловкость. Она то и дело смотрела в зеркало и норовила лишний раз попра-вить свой аккуратный пучок. Её бабушка потратила уйму времени, что бы нарядить свою внучку. И теперь До-ра боялась разочаровать бабушку. Хотя старушка не решилась пойти с нею в клуб.
На сцене лысоватый небрежно одетый старик читал «Пророка». Он приехал в клуб на старом потре-панном временем велосипеде. Это транспортное средство было неподалёку, а на самом краю сцены стоял кас-сетный магнитофон, который и фиксировал выступление всех участников.
Дора и Эльвира слегка нервничали. Они посмотрели на свого концертмейстера – полноватую женщи-ну. Та ходила прижав к правому боку клавир «Пиковой дамы» и как могла, своими добрыми взглядами подбад-ривала дебютанток.
«Всё будет нормально девушки», - говорили эти взгляды.
Дора вдруг покраснела, она вдруг вспомнила. Что её платье сшито из марлёвки. И на ней под ним кро-ме едва заметных трусиков ничего нет, и наверняка её прелестями будут любоваться.
«Дора, Эльвира! - вы завершаете концерт», - невнятно словно вокзальный громкоговоритель произнёс усатый распорядитель. Он чем-то напоминал старшего полицейского из сериала о Пуаро, так по крайней мере, показалось Доре. И она посмотрела на этого поэта, словно бы на Джеймса Джэппа.
После уставшего и слегка растерянного чтеца на сцену ринулся целый выводок гаремных девушек в разноцветных шальварах и таких же ярких, подобранных в тон верхах от бикини.
Они изображали из себя наложниц хана Гирея. Звучала восточная музыка и слышалось. Как журчит вода в небольшом самодельном фонтане. Девушки танцевали, давая блеснуть и милой улыбчивой солистке, танцующей партию Марии. Нет, это был не балет Асафьева, это был другой выдуманный балет. Но публика принимала эту хореографическую картину.
Девушки водопадом скатились с лестницы и побежали в танцкласс на второй этаж. А Дора и Эвелина направились к выходу на сцену.
Они слышали, как ведущая объявляет их номер. Она говорила, что все, наверное, устали, но ради пре-красной музыки Петра Ильича Чайковского можно и потерпеть. Что их вечер лишь пролог к тем удивительным торжествам. Что грядут ровно через год, когда Россия будет чествовать поэта Пушкина и прозаика Набокова. Что родившийся при Павле Первом Пушкин никогда бы не написал, что позволил себе Набоков, чье рождение совпало с царствованием Николая Второго. Наконец, или потеряв мысль или исчерпав запас слов, она умокла и дала возможность полноватой аккомпинаторше и двум солисткам появиться перед ждущей публикой.
« Дуэт из второй картины первого действия «Уж вечер», исполняют Эльвира Ромашкина и Дора Эйз-ман.
Аккомнпаниаторша сыграла вступление и они запели, старясь не убежать от голосов друг друга.
Дора немного смущалась. Ей отчего-то казалось, что все смотрят ей на лобок. И она вот-вот потеряет трусики. Так уже было в её жизни. Мальчишки всегда интересовались её трусами. Было так и, когда она из-редка выходила с ластиковыми формочками и лопаткой во двор. И когда, стала уже октябрёнком: их принима-ли в октябрята перед самыми осенними каникулами.
Родители отмечали этот революционный юбилей с каким-то странным азартом. Они не ведали, что скоро покинут этот мир. В следующем 1988 году они оба попали в аварию, а испуганную Дору приютила у се-бя её бабушка.
С этой поры в жизни Доры произошли страшные изменения. Она почувствовала себя слабой, а в новой школе ей попросту не давали проходу, предлагая, вроде бы в шутку разнообразные мерзости.
Дора могла надеяться лишь на защиту бабушки. Та была довольно крепкой старушкой, и часто расска-зывала внучке о своей службе в больнице.
Дуэт пролетел над залом, как лёгкий бриз. Дора отступила на шаг вбок. А Эльвира стараясь не гримас-ничать, начала петь тот самый романс, от которого, у чувствительной Доры, сразу влажнели глаза.
Эйзман вдруг показалось, что Эльвира на что-то усиленно намекает. Она пела, словно пророчила о чём-то. Дора вспоминала свою жизнь, она разматывала её, словно позабытый диафильм, разглядывая кадр за кадром и удивлялась тому, что именно эти кадры остались на этой короткой, но такой насыщенной событиями плёнке.
«А если я вдруг умру? Ведь умерли папа с мамой, наверно, умрёт и бабушка. И тогда умру я… А как? Как? Как Лиза. Шагнуть в холодную воду. Нет, я так не смогу, я испугаюсь. А зачем умирать, почему я должна умирать? И где теперь мои родные, где?»
Романс также покинул стены зала. Он затерялся в ушах слушателей, разорвавшись на множество ми-ниатюрных кусочков. И теперь наступала очередь порадовать их любовным дуэтом а ля пастораль.
Дора слегка смутилась. Из разговоров досужих женщин она знала, что девушки иногда делят ложе друг с другом. И не только делят ложе, но и ласкают свои тела, заставляя сердца биться чаще, а души замирать от стыдного, но от того ещё более желанного восторга.
Эльвира прижималась к ней словно, действительно, хотела немедленной и прилюдной близости. Слова дуэта показались вдруг очень жеманными и пошлыми. И Дора почти на автомате извергала их из себя.
В зале собирались аплодировать. Но оставался еще один номер, ария Лизы, знакомая многим по одно-му старому фильму о любви лётчика и оперной певицы.
Печальный ля-минор обжёг душу Эйзман. Она запела, стараясь не грассировать и не портить впечатле-ния своим, внезапно пробудившимся, акцентом. Слова покинутой, обесчещенной девушки были горьки, словно необходимое для её выздоровления лекарство. «Как она могла полюбить этого Германа? Князь Елецкий был гораздо лучше. Красивее, благороднее, а этот завистливый немчик, да пусть он хоть и убил себя. Нет, он слиш-ком любил себя для этого. Он боялся боли. Он был похотливым уродом. Сексуальным маньяком»
Дору оглушили аплодисменты. Они налетели, словно бы та ночная буря в Петербурге, налетели и смя-ли всё в её душе. Навстречу по проходу несли шикарный букет из бледно-розовых роз. Они были еще не до конца распустившимися и напоминали красивые одноцветные мячики для игры в большой теннис.
Дора с грациозностью приняла букет и закивала, словно бы каминная игрушка.
В танцклассе накрывали столы. Тарелки с бутербродами с копчёной колбасой, с сыром, с каким-то странным паштетом. Бутылки с газировкой всех цветов радуги. Две бутылки с «Цимлянским игристым».
Дора и Эвелина не могли расстаться со своим общим букетом. Они гладили его, не боясь ожечься о не очень заметные но глаз, но чувствительные для пальцев шипы.
Наконец их пальцы заметили что-то лишнее в этом скоплении роз, Дора стала освобождать свёрток и с каким-то восторгом вытянула сложенные вдвое купюры.
Их было ровно три штуки. Три стодолларовые бумажки. Дора округлила глаза – таких больших денег её не приходилось видеть.
- Эвелина. Что это? Они настоящие, да…
- Я не знаю, - огрызнулась полногрудая рыжеволосая девушка.
- Подожди, если они настоящие, то это, это нечто невозможное. Такие деньги, триста долларов, каждой по 150 долларов, нет, этого не может быть. Наверняка над нами кто-то просто подшутил.
Эльвира опустила глаза долу и только тут заметила миниатюрную открытку, та лежала на полу лице-вой стороной вверх.
Эльвира присела и подняла её так же, как она привыкла поднимать букет.
На обратной стороне довольно устойчивым почерком было выведено:
Уважаемые будущие примадонны!
Эти деньги только задаток. Если хотите получить такую же сумму, то не согласитесь ли вы повторить Ваше выступление в более интимном кругу? Проезд и питание за наш счёт. Вас ожидает незабываемый вечер и ночь. А так же мы желали бы вложить в вас серьёзные суммы.
Ваши поклонники и друзья
Дора с некоторым недоверием смотрела на эту карточку. Почерк был слишком идеальным. И вскоре она поняла, что текст набран на компьютере.
Эвелина уже успела смешать в своём желудке пиво и газировку. Он как-то слишком несерьёзно вос-принимала это странное предложение. Никто из собравшихся здесь людей не имел возможности так зло шу-тить. Но предложение было сделано, и на него надо было реагировать.
Дора вдруг вспомнила бабушкину квартиру, с бабушкиным драгоценным патефоном и старомодным радиоприёмником, с ощущением новой декорацией к фильму в стиле ретро – и замаскированным любовью сиротством. Дору вдруг стала тяготить эта провинциальная пародия на банкет, люди тупо накачивались алко-голем и хотелось чего-то более изящного.
Девушки незаметно покинули это сборище вечных любителей. Они ещё надеялись со временем под-няться чуть выше любительской студией с отставными певицами, в качестве учителей, и странным ощущением детского клуба. Дора представляла, как со временем покорит сцену местного оперного театра, затем выйдет на сцену Мариинского и Большого, а затем появится на сценах Фениче, Конвент Гардена и миланского театра Ла Скала.
Они выскользнули через открытый чёрный ход. Это было легко, все подумали, что они пошли в туалет и не удивилась их исчезновению. К тому же уходить по-английски здесь было принято.
Пробираясь к едва заметной калитке, девушки надеялись, что никого не найдут. Но на маленькой пло-щадке стоял блестящий старомодный автомобиль, такие машины разъезжали по экрану в старых советских ки-нокомедиях времён Хрущёва.
У дверцы стоял в меру улыбчивый человек. Вероятно это был шофёр. Дора не помнила, видела ли его в зале, она не запомнила и лица дарителя букета, он прикрывался им, как маской, прикрывался и манил. Манил.
Доллары обжигали её левую грудь.
Доре было трудно сделать выбор, но толстозадая, пышная Эльвира уже забиралась внутрь салона, ра-дуясь чужому галантному вниманию. И Дора неожиданно последовала вслед за ней.
Автомобиль мало чем отличался от воспоминаемого бабушкой черного воронка. На такой же блестя-щей машинке, правда другой модели увозили её отца. А теперь увозили и внучку.
Девушки сидели сзади, как две сувенирные куклы. Они напоминали разряженных гостий на чьей то свадьбе и совершенно не обращали куда едет этот удивительно милый автомобиль.
Во дворце Черномора царила предпраздничная суматоха.
Вечером ожидалась музыкальная вечеринка. И теперь все двенадцать служанок были заняты делом. Им предстояло привести дом в идеальное состояние.
Светлана не ожидала такого аврала. И хотя едоков предполагалось только четверо, еды готовилось с запасом. Разнообразные затейливые бутерброды- канапе, сэндвичи и прочие, прочие разнообразные закуски. Девушки заглядывали в кухню, но вспотевшая и слегка растерянная Светлана чувствовала себя на бесконечном конкурсе, конкурсе мастерства.
Ей предстояло сотворить чудо. Чудо из бисквита и свежего крема. Такое, чтобы эти две дурочки поте-ряли всякую осторожность.
Евгения и Софья догадывались о судьбе двух гостий. Когда-то и они ехали в таком же красивом авто-мобиле и радовались своему неожиданному счастью, подаренные незнакомцами доллары казались им божьим даром, а полученные на выпускном экзамене пятёрки казались им золотыми ключиками, ведущими в счастли-вую жизнь.
Теперь с того майского дня прошло много месяцев. Месяцев их кукольного существования. Иногда сёстрам казалось, что они превратились в гигантских оживших кукол, кукол, которыми играли совершенно незнакомые люди.
И даже дорогой не всем доступный «Стенвей» им казался уже скучным. Сёстры понимали, что несмот-ря на практику играли всё хуже и хуже, и когда хозяйка передала им через Оксану ксерокопированные ноты из клавира оперы Чайковского «Пиковая дама».
Сёстры стали разбирать несложный, но затейливый аккомпанемент. То, что им придётся аккомпаниро-вать певицам не пугало сестёр, в школе они были знакомы с этой работой и не боялись ничего.
- Значит… В первом отделении «Времена года», а затем эти арии. Но неужели эти незнакомки согла-сятся петь, будучи голыми, и что потом, что потом.
Евгения вспомнила, как с них длинноволосый мужчина сорвал их красивые платья. А затем усадил на банкетку и стал медленно, но со вкусом превращать в кастрированных гермафродитов. Софья и Жена казалось, оглохли, они не слышали, как пощёлкивают портновские волосы в руках их парикмахера, как золотистые пря-ди с ужасом сыплются на пол, а затем наглая, как вошь стригальная ручная машинка переползает с одной обез-ображенной головы на другую
С их головы скоро посыпалась какая-то странная пена, она попадала в не до конца зажмуренные глаза. Сёстры сидели спина к спине и не видели друг друга.
Остатки их экзамеционных нарядов были унесены прочь. А им только хотелось одного провалиться в спасительный сон.
Такая же судьба, видимо, ожидала и новеньких. Наверняка, они так же восторженно ахали доставая из букета драгоценные вечнозелёные бумажки дядюшки Сэма.
Лора не решалась без особой нужды покидать уютной комнаты. Здесь имелось всё то, что было нужно девушке – уютная ванна, мягкая постель и даже принесённый откуда-то видеоплеер с набором щекочущих ви-деокассет.
Лора иногда включала его, но стоило ей увидеть чужую бесстыдную возню, как она тотчас краснела и с какой-то обидой выталкивала кассету прочь. Ей было боязно наполнять собой этой приторной мерзостью, такие же сцены она воскрещала своими пальчиками, марая листы бумаги отпечатками кириллических букв.
Иногда ей хотелось позвонить домой, но это желание казалось отчего-то детским, ведь ни мать, ни от-чим не желали первыми услышать её голос. А дядя даже не говорил, есть ли в этом дворце такая современная штука, как телефон.
Даже то, что случилось в той загадочной комнате было нелепо. Лора понимала, что должна делать вы-бор, что если она вернётся домой, она должна или забыть Руслана, или по-настоящему отдаться ему, но душой, прежде всего душой.
«Но ведь он тебе ничего не обещал. Даже не говорил, что любит по-настоящему. А как это? Как?
Лора вела себя. Как уставшая от одиночества кукла. Она хотела заплакать, но слёзы упорно не текли из её голубых глаз, зато в душе появлялась волна злобы.
Неужели я буду жить по-иному. Совсем по-иному. Ведь я сама могла помыть унитаз или ванну. А, что если эта странная девушка захочет отомстить мне. И кто она такая? Почему так странно смотрит на меня? Что я ей сделала, чёрт возьми?
На кровати лежала книга со страшными рассказами. Лора читала один рассказ о двух подружек, одна из которых прочла объявление в газете, и поехала к малознакомому доктору, а потом.
То, что несчастных в конце концов лишили всех четырёх конечностей и превратили в секс-игрушки поразило Лору. Она долго ощупывала себя, стараясь не сравнивать дядю с этим выдуманным изувером.
«Неужели это возможно? Но ведь дядя не учился на хирурга. Он не сумеет так поступить со мной? Но он же обрил своим служанкам головы наголо и заставляет ходить нагишом? Что же делать, что?
Ответа не было. Да и Лора не желала искать этот ответ. Ей хотелось одного дожить до того дня, когда наступит время отъезда.
Она припомнила картинку на кафеле – та белокурая купальщица была чем-то схожа с нею. И аллигато-ры. Аллигаторы чем-то походили на мужчин.
- У всех женщин ведь три входа для пениса. Нам биологичка об этом намекала. Неужели они не брез-гуют лезть нам в попу, а как же брать это в рот?..- Лора закашлялась.
В эту субботу такие мысли тревожили её наиболее часто. Казалось, что дядя решил довести её до сума-сшествия.
Алевтина Тарасовна решила навестить могилу своей благодетельницы. В этом районе Нижнего Новго-рода было особенно грустно вспоминать о той, что тогда встретила её в горьковском аэропорту.
Аля чувствовала себя блудной дочерью. А эта скромная строгая женщина смотрела на неё с понимани-ем и любовью.
«Родительская суббота. Родительская», - повторила она, вспоминая невольно и об отце, который ушёл из её жизни слишком рано. Если бы не этот наглый хулиган, Тарас Иванович мог бы быть жив…»
Теперь в душе Алевтины царил настоящий кавардак. Кто-то неуёмный начал в её душе генеральную уборку, но вдруг заскучал и оставил всё на полпути, оставил, как оставляет маленький ребёнок наскучившие ему игрушки.
«Как я могла впускать в эту квартиру этого человека. Как вообще посмела что-то менять в нашем с Ло-рой быте, что мне не хватало, стука его машинки, его «Волги»? Да и нужен мне этот странный человек вместе с его романами.
Новоявленная тёща также казался слишком надменной и властной. Она не часто наведывалась в гости, считая, что этим делает одолжение этой странной женщине, поймавшей её сына на своё одиночное материнст-во.
Мысли о так повзрослевшей дочери не оставляли. Лора была готова вылететь из их гнезда, точнее из её гнезда. Константин был лишним в их мире. Он становился всё более неприятным, слишком красивым. Такие люди, как он, обычно быстро распоясывались и являли всю свою тёмную суть, словно не кстати испорченный кран, воду.
Лора молча встала и, покачивая ягодицами подошла к зеркалу. Она то полностью оголялась, то вновь притворялась постоялкой «Детского мира». Нагота заставляла её дрожать. Здесь в этом мире, к обнаженным девушкам относились, как к животным, существам безнадежно отсталым.
Лора боялась сравняться с ними. Она презирала не их, а себя, повисшую между двумя хищниками. Ей вспоминался то такой ласковый Константин Иванович, то этот странный родственник, который так умело про-буждал в ней нечто новое.
В этот день в доме была приятная суматоха. За завтраком одна из служанок что-то говорила о вечернем концерте. Лора любила музыку. Она правда не часто посещала театр. Но однажды рада была увидеть красивый призрачный мир.
А тот зимний давали «Щелкунчик» Петра Чайковского. На сцене радовались дети, они встречали Рож-дество, и в эту ночь смелой девочке предстояло вступить в борьбу против коварных и злобных крыс, возглав-ляемыми ужасным семихвостым уродом.
Тогда звуки «Адажио» впервые ворвались в её душу, ворвались, как холодный зимний ветер. На глазах Лоры появились слёзы, она плакал и впервые подумала о Любви.
Руфина Ростиславовна сидела на постели в позе лотоса и сосредоточенно курила дорогую папиросу в мундштуке.
Нефе пряталась за спиной своей госпожи и, лежа на животе, жадно поедая сладкие конфеты с ликёром, время от времени, отбивая пятками ритм польки по полукруглым, покрасневшим от стыда ягодицам.
- Сегодня мой муж приготовил мне сюрприз. Представляешь, он пригласил настоящих талантливых певиц. Не каких-нибудь безголосых, а тех, что мечтают о высоком искусстве. Арии из «Пиковой дамы» - ты слышала когда-нибудь «Пиковую даму»?
- Да слышала,
Нелли криво усмехнулась. Она помнила, как в Саратовском театре прошлой осенью открывался новый театральный сезон. Нелли нравилось, что отец решил взять её с собой вместо вечно занятой матери. К тому же ей самой хотелось побывать в свете.
В партере было неожиданно многолюдно. Они сидели в середине пятого ряда партера и смотрели на опущенный занавес. Нелли немного стеснялась своего полудетского платья. В очереди в гардероб она обратила внимание на чересчур по-взрослому одетую барышню.
На этой красивой девушки было очень стильное демисезонное пальто. А рядом с ней какой-то слиш-ком приторный юноша.
Нелли не слишком долго смотрела на эту парочку. Но они всё равно попадались ей на глаза. Даже сели через ряд впереди.
Теперь эта красивая девушка была совсем иной. Нелли боялась поверить, что тихая. Словно немного пристукнутая горничная, и есть та, что была тогда на открытии нового театрального сезона, что именно её они с отцом видели.
Тогда, после спектакля, она думала о том, как прекрасна музыка Петра Ильича. Отец был доволен, он насвистывал арию князя Елецкого, насвистывал и смотрел на сияющую от восторга дочь.
Нелли было неловко. Она не понимала Лизу, как можно было поверить этому странному и опасному человеку, и не только поверить, но и отказаться от приятного простого счастья?» «Неужели и я также поверю кому-нибудь. Поверю, а потом стану страдать? Я не хочу, не хочу! Но ведь Наташа Ростова поверила Анато-лию Курагину. Значит и я поверю кому-нибудь, поверю...»
Эта странная девушка растаяла в вечерних сумерках. Точнее над городом уже властвовала ночь, свет фонарей отражался от мокрого асфальта, а по табло над зданием банка бежали красноватые буквы рекламы.
Отцовский «Вольво» легко вписался в поток автомобилей. Он покатил к реке, покатил легко, словно бы был игрушечным, и мир показался Нелли игрой. Она знала, что скоро впорхнёт в свою комнату и будет ду-мать о своей такой предсказуемой жизни.
Если бы она знала, что тогда той ночью испытала несчастная Лера.
Её изнасиловали. Изнасиловали, как резиновую куклу, а её спутник, пьяный податливый, как пласти-лин отмокал в грязной воде. Лера не помнила, как стала игрушкой, в её тело втыкали чужие изголодавшиеся половые члены. Они напоминали динамитные шашки. Красивую девушку превращали в безгласную, вонючую падаль.
Нелли не верила своим ушам. Лера не скрывала от неё правды. Именно она и поведала о том, что ждёт и так до конца прогнувшуюся Людочку.
- А нельзя ли этого избежать?
- Избежать? Можно. Вот на днях сюда новенькая секретарша пожалует. Наверняка Барби какая-то - ти-па твоей подружки. Глазки голубые – волосы златые – извилины прямые. Так вот если твоя подружка не побо-ится рокировку сделать, может и вырвется отсюда. Только пока никому не удалось отсюда сбежать. У меня ведь тоже ничего не осталось. Тётка меня назад не пустит, я ведь её любезного Стаса в труп превратила. Мо-жет, она уже с катушек скатилась, кто знает. Эти уроды у Стаса долги так выбивали. Он у них дурь брал на реализацию, вот и попал на бабки. Как хорёк. Он думал, что меня трахнут, а его домой к маме отпустят, а эти мальчики решили подстраховаться. Пока они дрыхли, я сумела слинять. Они с пальто все пуговицы спороли, а мою одежду всю замочили. Чтобы я побоялась уйти голая.
- Но ты ушла.
- Ушла. Лучше бы меня задавили тогда. Я же от страха никакая была, даже не думала, куда меня, как сучку беспородную везут. А затем мне водки дали, и стали в новый вид приводить. Косу отчикали, как аппен-дикс, а затем и вообще все волосы в труху превратили. Я забылась с непривычки, а очнулась уже здесь.
- И что теперь?
-Что? Стала я двенадцатой. Тогда уже и про вас разговоры вели. Говорили, по весне новеньких приве-зут. Видимо, и тебя пасли, милая.
- Но зачем?
- Я не знаю. Может, твой папаша пожадничал. Ну, типа там не поделился, или быковать стал. Ты не думай. Это я просто шучу. Здесь интеллигенток не терпят. Вообще, хотели вас обеих опустить, но ты нормаль-но повела, а вот твоя Принцесса…
Нелли тогда поспешно отвела в сторону взгляд. Она ужа сожалела о том, что завела этот неприятный и никчёмный разговор.