***
Возможно, со мной начали какую-то сложную игру, пытаясь скрыто внедрить в психику определённые установки, цели и намерения. Женщину – я допускаю, что она существует на самом деле и является офицером ГБ – используют, как удобный инструмент манипуляции. А я – объект или мишень. Если это так, то следует всё разложить по полочкам.
Во-первых, способ передачи информации допускает сомнения: его безрассудная отчаянность должна вызвать полный комплект благодарных чувств у получателя, то бишь, меня. По замыслу игроков, я должен проникнуться доверием к офицеру, поставившему на карту всё. Увольнение из органов и лишение свободы – мелочи, в сравнении с главным: женщину, если это женщина, а не молодой человек с усиками, непременно стерилизуют, чтоб от такой «яблоньки» не было подобных ей «яблочек».
Во-вторых, подкинутый текст, практически, не имеет душевной окраски: только факты, не несущие в себе секретов. Готов поверить, что это написал уставший писарь или робот. Но не женщина – дочь моего друга.
В-третьих, я даже не смогу проверить: есть ли в нём искажения? Был ли Бирюк стукачом? Существует ли на самом деле «теория самоизоляции инакомыслящих»? Все ли участники колонии отправились или отправлены на тот свет?
Это письмо может быть сфабриковано гэбэшниками, с целью оказания психологического воздействия в определённых целях. Всё то, что в нём изложено, не является тайной для моих противников. Для меня кое-что из написанного – новость. Для них – это устаревшие материалы запылившегося от времени дела, которому дали новый ход.
***
Что в этом послании существенно? Что в нём главное?
Если отбросить лирику, то остаётся лишь одно: эти ребята говорят мне: ты работаешь на нас уже десятки лет. Мы давно тебя используем – втёмную.
Прямо убили. Наповал. Насмерть. Сейчас я расплачусь, потом туго перевяжу себе палец ниткой – до образования трупного яда, чтобы умереть в страшных мучениях, денька через три-четыре.
Разберёмся с лирическими «случайностями»:
- приёмная дочь моего покойного друга случайно оказалась офицером ГБ и сотрудником именно этого Изолятора;
- она случайно дежурила именно в ту ночь, когда я произносил монолог;
- она случайно сидела у мониторов слежения за моей камерой, а не за какой-нибудь другой;
- так сложилось, что мы с ней не виделись целых тридцать лет, я ничего о ней не знаю – и вот такая неожиданная и трогательная встреча. В застенках КГБ. По разные стороны баррикад.
Не слишком ли много драматических совпадений?
У уголовников это называется «лепить горбатого».
Думаю, что на самом деле запись монолога была внимательно изучена аналитиками. Потом появилась модель воздействия. Они покопались в архивах, выудили нужные материалы, выяснили, что есть подходящая кандидатура для контакта. Живая женщина в возрасте тридцати шести лет, которая не имеет ни малейшего отношения к службе в органах госбезопасности. Иван бы этого не допустил. Ни при каких обстоятельствах. Я это знаю, а они – нет. Верка просто жива. И я, теоретически, могу об этом знать. Или это предполагать.
Прикладная задача сфабрикованной гэбэшниками «малявы» понятна: им кажется, что пришла пора подкинуть немного дровишек в костёр саморазрушения. Всё в рамках цели – уничтожения личности испытуемого. Сначала создаются внешние условия для подавления психики, а потом – «укус паука» – небольшая порция информационного яда. Жертва укуса переваривается, как муха, внутри собственной оболочки. В биологии это называется внешним пищеварением.
Они думают, что мой мозг уже размягчился, и я вполне созрел в этом «аквариуме» для установления контакта. А потому клюну, как миленький, и заглочу приманку вместе с крючком. Внешне, вроде бы и клюнул: читал письмо в сортире, послушно смыл первый слой записей и приклеил бумажку на грудь. Поплавок – на радость душеловам – немного дёрнулся и замер. Пусть теперь ждут.
***
«Не верь» – тюремная мудрость, проверенная многими поколениями российских сидельцев. На груди подсыхает бумажка. Скорее всего, в ней происходят химические процессы взаимодействия определённого состава симпатических чернил с человеческим потом.
Нужно с уважением относиться к чужому труду. Хорошо представляю, как молодая лаборантка – в погонах под белоснежным халатом – тщательно выводит старинной перьевой ручкой невидимую «секретную» запись утверждённого содержания. Забавно.
Вопрос в том, как из этой истории извлечь пользу?
В своё время я отправлял Бирюку непроявленные листы фотобумаги, на которых безо всякого фотоаппарата был нанесён текст. Роль негатива играла обыкновенная копировальная бумага для печатных машинок. Чёрный лист тонкой копирки с единственным отпечатком строчек очередной «прокламации» накладывался на лист фотобумаги, а потом всё это дело засвечивалось.
Детский расчёт был удивительно прост и почти гениален: во-первых, если бы наши враги-гэбэшники решили, что в конверте лежат фотографии, то после его вскрытия они обнаружили бы в нём чистые листы. Проявлять бесполезно – бумага уже засвечена при внешнем осмотре. А, во-вторых, прочитать мои рукописи можно было только после проявления, а это не позволяло сохранить тайну перлюстрации писем. Смешно об этом вспоминать, потому что ничего «антисоветского» в этих посланиях не содержалось.
Сейчас мне, старику по бунинским меркам, предлагается игра в «разведчики-шпионы».
Ну что ж, поиграем. Других развлечений всё равно нет. От меня ждут какой-то особой информации, чтобы нащупать болевые точки-кнопочки. И дело вовсе не во мне персонально. Они заняты прикладной психологией – ничего личного. Я же не испытывал ненависти к лягушке, когда изучал рефлекторные движения её конечностей.
Правда, я устроен немного сложнее земноводных.
«Рукописи попали в органы государственной безопасности без вашего ведома и согласия, через секретного сотрудника – вашего ближайшего соратника». Это вы мне доверительно сообщаете, надеясь, что нащупали нужную кнопочку «методом тыка».
А если я отвечу?
Ведь наверняка вы продумали вариант «обратной связи», и об этом будет написано во второй части письма? Или я не прав?
К примеру, я скажу под видеокамеру, отстукаю на лбу азбукой Морзе, или напишу на бумаге собственной мочой – как прикажете – примерно следующее:
- Верочка, милый мой дружочек, дядя Серёжа, которого твои товарищи по работе называли некрасивым словом «сифилитик», не был предателем и стукачом. Ты написала, что его уже нет в живых. Светлая ему память. Теперь можно открыть тайну: он обо всём рассказал мне и Ивану в первый же день нашей встречи с ним, когда мы вернулись из армии в Ербогачён. О том, как его завербовали, угрожая исключением из института. Как ему объяснили, что на любом месте работы все и всегда будут знать о его дурной болезни.
Мы не могли оставить друга в беде. Сергей Волков, он же Бирюк, он же Сифилитик продолжил сотрудничество с КГБ, но под нашим контролем. Мы обсуждали с ним каждое донесение, каждое слово в нём. Если меня не подводит память, у твоих коллег это называется «двойной агент».
***
Грешно думать о человеке плохо. Особенно пакостным выглядит это занятие, если человека уже нет в живых, и он ничего не может сказать в свою защиту или оправдание. Подобные мысли навязчивы, они обрастают горькими догадками и неопровержимыми доказательствами, всплывающими из самых глубин памяти.
Есть рецепт спасения: переход к воспоминаниям о собственных делишках…
Мне, например, всегда было интересно играть людьми, как шахматными фигурами.
Личина простака и «рубахи-парня» скрывала под собой холодного аналитика.
Я прекрасно понимал, что колонисты, собранные под ясным небом Сибири, - случайные люди. Просто других, более подходящих, не нашлось под рукой. В том и заключалась чистота эксперимента: работать с теми, кто есть. Грубо рвать и аккуратно кроить, перешивать и выворачивать наизнанку. Но добиться их соответствия моим представлениям о том, каким должен быть "правильный человек". В неоспоримости этих представлений я был уверен, как любой полноценный фанатик.
В жизни колонии участвовали три семейные пары. Две из них совершенно не отвечали моим требованиям: Евы отбывали срок жизни с явно чужими Адамами. Следовало создать благоприятные условия для распада этих семей. Невмешательство в личную жизнь коммунаров только растягивало агонию неблагополучных семейных отношений и угрожало жизни колонии. Я планировал разрушить неудачные браки, используя давление искусно созданных внешних обстоятельств и неопровержимых улик. В ход должно пойти всё: прямое психологическое воздействие и лёгкие интриги, любые способы манипуляции и внушения.
В то время я серьёзно увлекался теорией человеческих потребностей. Мне казалось, что изоляция от общества в условиях дикой тайги позволит формировать потребности колонистов в заданном направлении. Но для этого нужно было обеспечить удовлетворение базовых потребностей. Единственный человек, с которым я мог обсуждать тайную сторону жизни колонии, была моя жена. Но я считал более разумным использовать её знания в области психологии – втёмную. Первым в очереди к счастью и личной свободе стоял Бирюк.
Его жене сам Бог подарил огромные голубые глаза, до краёв наполненные непробиваемой глупостью и каким-то дурацким восторгом молодой тёлки, которая вырвалась из хлева и бегает по лугу, задрав хвост. Меж собой мы называли её Мальвиной, старались не шутить в её присутствии, потому что чувством юмора она была обделена от рождения.
Так сложились обстоятельства, что все колонисты отбыли в районный центр, оставив на хозяйстве нас с женой. В один из вечеров мы пили спирт после только что проведённой операции по удалению раковой опухоли на шее старого эвенка. Он мирно спал на нашей кровати. Руки уже почти не тряслись, напряжение исчезло, и килька в томатном соусе – единственная закуска – обрела привычный вкус.
И вдруг моя Лилит неожиданно сказала: «Как Бирюку не противно всё время врать своей Мальвине, скрывая настоящую причину болезни».
И тут же со смехом добавила: «Зачем я это говорю? Вы же – «подельники». Вместе лечились, вместе врали. Уточняю вопрос: тебе не надоело участвовать в общем обмане? Его жена, конечно, полная дура, но разве свободное общество, которое вы собрались построить, допускает обман полноправного члена колонии?»
Я поделился планами освобождения товарища от глуповатой жены.
Рассказал о трудностях: Бирюк до сих пор влюблён в даму, которая и наградила его сифилисом. Решить вопрос с разводом можно было лишь двумя очевидными путями. Путь первый – сделать так, чтобы предмет несчастной любви появился в колонии. Но это невозможно, потому что та женщина не собирается добровольно отправиться в ссылку. Бирюк для неё – развлечение бурной молодости, не более того.
Путь второй – сделать так, чтобы у парня появился новый предмет любви. Но где его взять в этой глуши?
- Предоставь дело мне. Обещаю, что через месяц они разойдутся.
Так сказала Лилит и мы надолго замолчали.
Продолжение http://proza.ru/2011/12/01/860