…Значит, прошло двадцать лет. Я хорошо помню этот день.
Мы приземлились ночью – и аэропорт был для нас просто продолжением самолёта. Старшему сыну было полтора года, и ему было грустно, он коротко плакал и долго вздыхал, хотел спать, и не мог уснуть. Но на терминале была комната с детскими кроватками, и там девушка, которая подняла одеяло, он лёг, и сразу заснул, она накрыла его, и снова открыла книгу. И мы пошли получать гражданство и наличные деньги на первое время. Ночь закончилась, мы вышли из здания аэропорта в раннее утро. Оно было облачным и белёсым. Было зябко, и росла пальма. У бордюра стоял микроавтобус. Водитель, смуглый с красивой сединой, усталыми глазами и большими ладонями, укрепил наши сумки и чемоданы на крыше. Вот дорогу в Беер Шеву почти не помню – только поля, ещё прикрытые туманом, и машины незнакомых марок на перекрёстках.
Мы въехали в город. Дорогу переходила девушка. На ней была военная форма цвета олив, на плече большой автомат. Она шла легко, переходя мостовую. Наш водитель резко притормозил. Она виновато и весело посмотрела на него, прижала руки к груди, и улыбнулась. И наш водитель улыбнулся в ответ, морщинок у его глаз стало больше, и он погрозил ей пальцем. Это было братство, или отцовство, или что-то ещё, незнакомое между незнакомыми людьми, и только было ясно, сейчас завершается что-то главное, не зависящее от нас, но происходящее с нами, и, завершившись, сразу начинается снова. Я иногда думаю об этой девочке. Возможно, сегодня, её дочь или сын идёт по той же улице, и автомат на плече, и форма цвета оливы. Как наш старший сын.
Да, прошло двадцать лет… Я так подробно помню этот день, словно он ещё продолжается, и надо сделать что-то очень значительное, чтобы настал вечер, и настало утро.