Закончился мой отпуск, завтра снова улетать на Севера. Я работаю нефтяником в Тюмени, и мне снова предстоит покинуть родной дом на целый месяц. Жена суетится, складывает в сумку запасное бельё, провиант на дорогу, ну и всё остальное, что нужно мужчине вдалеке от домашнего уюта. Младшая дочь здесь же, в ванной, делает какие-то мелкие постирушки, что-то тихо мурлыкая себе под нос. Электробритва жундит своим пронзительным звуком, раздражая слух. Вглядываясь в зеркало, я внимательно прощупываю подушечками пальцев лицо. Обнаруживая непробритые участки, снова включаю «брюзжалку» и прохожу всё заново. В зеркале вижу ёршик седых волос, морщины у глаз. «Да, время летит неумолимо», - подумал я. Шрам над верхней губой заставил меня улыбнуться.
Я всегда внимательно следил за отцом, когда он брился. Для него это было каждодневным ритуалом: он доставал с полочки начисто вымытый, отдававший серебристым блеском, бритвенный станок; из мелких кусочков мыла в пластмассовом стаканчике готовил пену с помощью волосяного помозка; затем тщательно накладывал пену на щёки, части висков, мазал ею места вокруг рта. Подождав немного, когда кожа смягчится, вкручивал в станок новое лезвие и осторожно, чтоб не пораниться, начинал станком водить по всем промазанным мыльным участкам. Под провалы щёк он мастерски подсовывал изнутри язык и опять скоблил. Чтоб напрячь зрение, отец смешно таращил глаза. Получалась такая потешная картина! Я смеялся до упаду. Отца это тоже забавляло, и он начинал ещё больше меня смешить.
Алька, взяв с меня слово, что я никуда не буду совать свой любопытный нос, в очередной раз убежала с подружками на улицу, оставив меня один-на-один с тишиной нашего небольшого жилища. Я уже и «нарисовался», поломав все сердечки цветных карандашей, и от жужжания мнимо водимых машин уже покалывали губы, а Альки всё не было и не было. Хлебом её не корми, лишь бы на улице полызгать.
Есть захотелось. Я пошёл к умывальнику помыть руки. Уж к этому-то сестра меня приучила на всю жизнь. Став на табуретку, я тщательно намылил руки и стал смывать пену под струёй воды. И не попадись мне на глаза этот злополучный отцовский бритвенный станок!
Оставшейся на руках пеной я смазал свои щёки, достал станок с острым лезвием и начал им скоблить, так же, как и отец, с уморой раздувая щёки, с применением подсовывания языка изнутри. Но теперь я уже хохотал сам над собой. Дошла очередь до области вокруг рта. Я просунул свой язык под верхнюю губу и тут... резанул! Увидев в зеркало кровь, каплями стекающую от верхней губы по подбородку, а потом на мою майку, я понял, что сильно поранился. Испугался - неистово заорал, прикрывая рот ладошкой, чтоб хоть как-то остановить кровь.
Умела Алька появиться во время, когда уже всё «случится». Я плакал. Она, увидев моё окровавленное лицо, подхватила меня на руки и, не делая остановок на вопросы досужих соседей, пыхтя, кряхтя, тащила меня к зданию скорой помощи, что находилась совсем в другой стороне посёлка.
В больнице, меня, орущего, напрочь отказывающего зашивать губу, Алька уговаривала, плакала вместе со мной, тем самым принимая часть пронзительной моей боли на себя.
Всё сделано. От обезболивающего меня уже клонило в сон. На машине «003» нас довезли домой.
До нашей комнатки в бараке Алька снова несла меня на руках. Внеся, она села на диван. Склоняясь тихо то взад, то вперёд, она укачивала меня, и лишь капельки её слёз падали мне на свободный от бинтов лоб. Она что-то тихо пела дрожащим голосом, и я засыпал, прижавшись к её груди, и думал: «Как же моя Алька, такая маленькая и худенькая, донесла меня до больницы. Ох, влетит же ей снова от мамки за мои проказы!»
Вот таков был мой первый опыт в бритье.