Сегодня кисть ее пела.
Мазки ложились на холст, как ноты знакомого ноктюрна, легко, в унисон. И очень удался ей нынче синий в растяжке до сапфирового.
Она рисовала вечер. И розовых слонов, парящих над засыпающим городом. То ли это были облака, то ли детские сны…
Уже завтра она оставит свою одинокую квартирку и улетит от грустных мыслей далеко-далеко. Ее ждут. Ждут билеты на авиалайнер и аэропорт Фьюмичино в Риме. Она мечтательно закрыла глаза и улыбнулась.
Она обязательно нарисует Сolosseum.
А может просто небо… Обычное римское небо над Piazza di Spagna. И продавца каштанов. Она уже почти чувствовала этот сладковатый запах, знакомый с детства…Правда, в детстве это была Одесса, а не Рим. Но это ведь не так важно, главное – ощущения… Она их помнила. Они жили в ней…
Он обнаружил ее в музее, куда зашел с чисто утилитарными соображениями: надо было приобрести сувенир из уральских камней. В среду улетали немцы из делегации, что приезжала к ним в университет на дни немецкой культуры, и надо было сунуть что-то традиционное на память. Недалеко от дверей лавки он краем глаза заметил вход на выставку и одиноко блуждавшую там, затянутую в черное, фигуру женщины.
Спешно и решительно затарившись, не вдаваясь особо в художественную ценность купленного, он подошел к афише, чтобы мельком взглянуть на суть и содержание находящегося в соседней комнате арт-парада.
На рекламном постере в примитивистском стиле был запечатлен большущий рыжий кот. Кот лежал на зеленой поляне и статично топорщил свои усы, не имея никакой мысли в нарисованных глазах. Под котом был стилизованный под почерк слоган: «Коврик моей души, расстеленный у ваших ног!..»
«Чушь какая!» - мимоходом подумал он и уже собрался уходить, но неожиданно услышал бесцветный голос у левого уха:
-Вы можете сказать мне все, что думаете о моих работах. У вас есть возможность пообщаться с автором и высказать свое мнение.
Голос был тихим и печальным, и, как ему даже показалось, безжизненно обреченным. Он вяло поднял глаза, думая уже только о том, чтобы ему дали пройти к машине, не вступая в прения, но затормозил, наткнувшись на маленькую родинку у верхней губы. Точно такая же была когда-то у Сонечки Тетельбаум, девочки, которую он тоскливо и безответно любил давным-давным-давно. Сонечка была, как водится, его соседкой по парте, двору, подъезду и юности. Ах, Сонечка!.. Сонечка Тетельбаум!.. Это имя было вкусным, и до сих пор при упоминании будило на языке вкус леденцов и пломбира …
-Что вы говорите? – пытаясь не потерять иронии, спешно изобразил он удивление - Вы - автор? Интересно, интересно… Давайте посмотрим…
Не очень узнавая себя, он осторожно шагнул за порог выставленного для всеобщего обозрения чужого мира, сопровождаемый безжизненной тенью автора, как Орфей, сопровождаемый тенью Эвридики.
Картинки оказались так себе. Он это сразу же с неудовольствием отметил. Мир, расстеленный у его ног, был действительно плоским, как коврик, чего и следовало, в общем-то, ожидать. Катарсиса не последовало.
-Здесь еще возле каждой работы мое эссе, чтобы было лучше понятно, что нарисовано, какие были мысли и переживания…- неотступно блекло звучала над ухом тень автора.
«Боже мой!..» - подумал он, но вслух сказал:
-Интересно, интересно…
И почему-то не достал очки.
Эссе были еще хуже, чем картины. Он быстро пробегал их глазами. Сухие и наполненные безумным количеством вялых деталей, они были похожи на чердаки и кладовки, заваленные старыми детскими вещами.
-А давайте, может, я вам почитаю? – к завершению всех впечатлений, бросившись на амбразуру ускользающего внимания, как в последний бой, предложила черная тень и тут же, словно уже смертельно раненая, слабо ретировалась: - Если хотите…
«Бедная…» - вдруг подумал он и внимательно на нее посмотрел. Большие нефритовые ее глаза были полны тумана. Гладкие черные волосы, словно ударом шашки, были рассечены решительным пробором. Родинка над верхней губой покрылась волнительными бисеринами пота.
Он набрал в легкие воздуха и оглянулся: они были совершенно одни. За весь долгий день, возможно, он оказался в этом мире в пятерке его равнодушных посетителей. И за каждым из них она бродила, словно дервиш на выжженном солнцем восточном базаре, умоляя о глотке внимания, привязанная к людям жаждой быть оцененной и признанной. Он почувствовал щемящую боль под лопаткой и, выдохнув решительно с шумом воздух, произнес:
- А вы знаете, мне очень понравилась сирень. В ней вам удался объем в композиции и свежесть цвета. Да, да! А цветовая гамма у вас мне вообще нравится. Я люблю чистые цвета, без оттенков. Ну, вот такие… - он неопределенно очертил рукой пространство, развешенных по стенам, "картин": - А вообще, на вашем месте, я бы попробовал себя в иллюстрации детских книг. Я не слишком искушен в изобразительном искусстве, но, по-моему, вы рисуете в стиле примитивизма, если я не ошибаюсь… Ведь это детское восприятие мира, не так ли?
-Ну почти…- смущенно улыбнулась девушка и впервые на ее щеках очнулся живой румянец: - На счет детских книг, вы знаете, я пробовала делать раскраски – но они не продаются…
-Раскраски – это не то, - он уже почти взгромоздился на привычного коня дидактики и начал ощущать зудящий педагогический раж. Его понесло. Еще минут 15 он рассказывал ей о психологической сути раскрасок, их отличии от иллюстраций для восприятия и творчества, и для восприятия творчества, ну и о всякой остальной ерунде, которая связно приходила ему на отшлифованный бессчетным количеством лекций ум и язык. И, чем больше он говорил, тем больше проявлялось приятных штрихов в образе его визави: вдруг опустилась тень от длинных густых ресниц, блики света лунной дорожкой попали на волосы, бутоном в улыбке раскрылись влажные губы…
Оказалось, что автор была молодой девушкой совершенно не лишенной привлекательности. Словно улитка внутри своей раковины, согретая теплом ладони, она потихоньку выставляла нежное тельце на свет, осторожно шевеля своими рожками-глазками:
- Как я вам благодарна. Вы даже не можете себе представить, - пролепетала она, предчувствуя завершение беседы, - О многом из того, что вы говорили, я уже не раз думала сама. Да, вы правы, для того, чтобы картина была живой, автор сам должен жить. И любить жизнь. Да, все верно: я пока живу воспоминаниями детства. И может быть это мой недостаток…
- А может быть, это ваш стиль? И нужно только отработать почерк, сделать его объемным? – тоном ментора-мудреца тут же отозвался он, заставив девушку смущенно потупить взор, - Вы напомните мне ваше имя?
- Регина…
- О, с таким именем трудно не стать королевой, - теперь в нем уже проснулся хитрый лис, искушенный длинной жизнью в женском преподавательском коллективе.
-Регина, - продолжил он, нарочито обнажив наручные часы: - Сейчас мне – увы! – нужно бежать. Но часам к шести, у меня была бы возможность заехать за вами, как раз к закрытию музея и, мы смогли бы продолжить обмен мнениями по поводу вашего творчества, скажем, за чашкой кофе. Если это предложение не вызывает у вас возражений – я рискну предложить вам свою визитку…
- Я буду вам благодарна… - одними губами, сгустив тень от ресниц, отозвалась девушка.
- На визитке вы сможете обнаружить мое имя, - продолжил он, затягивая лассо, - и номер телефона, по которому, если не трудно, я бы просил вас позвонить при изменении планов…
Девушка взяла визитку двумя длинными тонкими пальцами и он покинул ее мир, но обнаружил странные метаморфозы в своем собственном.
Конечно же, вечером он приехал за ней с букетом. И, конечно же, он отвез ее выпить кофе и потом домой. И он уже знал ее адрес и телефон. И он уже знал, что будет ее любовником. Но он не предполагал, что этот коврик, случайно и кстати расстеленный у его ног, заставит начать тотальные изменения в интерьере привычной жизни. И перемены эти будут даваться ему с большим трудом.
Регина пыталась в аэропорту демонстрировать счастье. Она льнула к нему телом, заглядывала в глаза, держала за руку, но взгляд ее все чаще и все бесконтрольнее становился оценочным: вот он достал из кармана какой-то древний, хотя и чистый носовой платок, с обрямканным краем… Вот крошка застряла в его бородке, приличной узкой преподавательской бородке, которую она сама ему придумала el espa;ol и педантично сама же подстригала ножницами, как кустики в парке… Вот он весь напрягся, забрасывая чемоданы на транспортерную ленту…
В Рим, в Рим, в Рим!...
Она закрыла глаза и положила руку на подлокотник кресла, поверх его руки. Как она не любила эти взлеты и посадки…Хотя летала она уже слишком давно, еще в детстве, на каникулы к маме, в холодный северный город из теплой и шумной Одессы…
Конечно, с Андреем жизнь ее круто изменила курс. Чего уж там говорить. Раньше он действительно была улиткой, это он правильно говорит. Теперь она стала экзотической порхающей бабочкой. Она ощущала это чувство: свобода творчества ее опьяняла.
Андрей в свое время устроил ей выставку у себя в университете, потом была встреча со студентами, которая очень ей помогла в осознании себя. Потом - какие-то его знакомые профессора из архитектурного, долгий и упорный процесс совершенствования. С детства она была просто уверена в том, что талантлива, что есть у нее этот особый взгляд, позволяющий преобразовывать окружающий мир в искусство. А может, она просто усвоила то, о чем часто твердила ей бабушка. Но обе они и представить себе не могли – сколько еще труда должно было быть вложено в талант, чтобы он оказался хоть кому-то интересным!..
Бабушка говорила Регине еще, что у нее были талантливые, хоть и несчастные, родители… И вдруг, возникшая мысль, даже заставила ее открыть глаза: да нет! Не были родители талантливыми. Они всю жизнь прожили ОКОЛО искусства, так и не решившись открыть в него дверь. Потому и были несчастными. НЕ-РЕАЛИ-ЗОВАННЫМИ. Отец пил, мать вечно моталась по каким-то, никому, в конце концов, оказывавшимся совершенно ненужными, командировкам.
А Регину в искусство втащила бабушка: старая тельная колоритная еврейка с вечной сигаретой в сморщенном уголке рта. Она заставляла внучку, скорее всего, прорисовывать мучившие ее в то время детские эмоции, иначе чувствительной девочке, по ее мнению, было бы совершенно невозможно выжить. Но именно эта соломинка, за которую девочка по совету бабушки ухватилась, и сделала ее опять же совершенно нежизнеспособной.
Ухватившись за соломинку раз, она тут же начала строить себе из этих соломинок шалаш, чтобы укрыться в нем от зноя и ветров реальной жизни. А потом начала таскать этот шалаш на себе, чтобы не обнажать понапрасну нежное тельце души. Так и стала улиткой. И если б не Андрей…
Она перевела взгляд на него и хотела умиленно улыбнуться. Но Андрей мирно дремал в соседнем кресле и, похоже, даже похрапывал…
А что Андрей? Регина снова откинулась и закрыла глаза. Андрей нашел себе молодую любовницу – и только. К тому же не первую, и, даст Бог, не последнюю. Андрей был женат и расставаться с семьей не собирался. Регину сначала это очень удручало, а теперь, в свете последних событий, даже обнадеживало. Она стала от него уставать.
Перед поездкой они очень сильно поругались. Андрея раздражали ее творческие тусовки. Он не понимал, что это был воздух ее жизни. Он, сам того не замечая, превращался в раковину, которую Регина с таким трудом сбросила три года назад. Андрей словно держал ее за тонкие бабочьи ножки и не давал развернувшимся пестрым крыльям набрать желаемую высоту. Возможно, он где-то упустил момент и не заметил, что Регина стала другим существом. И он по-прежнему протягивал ладонь, чтобы согреть улитку. А это уже была бабочка. И ей нужен был свежий нектар цветов.
Регина чувствовала, что жизнь вынесла ее на волну удачи. У нее был ощутимый прорыв в творчестве. Она много и страстно, с желанием, рисовала. Она теперь не просила униженно об аренде помещения под выставку. Ей охотно и свободно предлагали оформить персоналки, пусть не в лучших выставочных залах, но все же. Пару раз о ней даже упомянули в газетах. И один раз даже по местному телевидению в рамках проекта «Молодые имена». Ей совсем не хотелось упускать эту упругость жизни из-под ног. Ей мечталось, что впереди ее ждут еще более увлекательные события!
Конечно, в Риме они только и занимались тем, что ругались с Андреем. Порой вяло. Порой слишком явно. Началось все с того, что они долго не могли сориентироваться в римском аэропорту и чуть не проворонили встречающий трансферт. Последнее время Андрей казался ей очень рассеянным и этим ее раздражал. Жизнь требовала от Регины собранности. Потом Андрей забыл паспорта на стойке регистратора в отеле. Потом они заблудились в паутине улиц и, Регина ушла, куда глаза глядят, но только чтобы не видеть этого беспомощного верчения карты в руках. Она смогла заставить Андрея выучить одну-единственную итальянскую фразу: Дове си пага? Иначе ей самой приходилось бы рассчитываться с официантами. А это не комильфо.
Утром, если не было экскурсий, она не слышно убегала на этюды. Андрей просыпался один и долго лежал, закинув руку за голову, рассматривая потолок.
Тоска по ускользающему счастью не давала ему покоя. И эта поездка в Рим никак не оправдывала возложенных на нее надежд. Как эта черная игла впилась в его сердце с той выставки – так она и сидела там, не давая свободно вздохнуть. И кто бы мог подумать, что это окажется для него таким важным!
Он сам когда-то недурно рисовал. Но был очень требовательным к себе. Поэтому и поступил не в архитектурный, а в педагогический на культурологию: кто не может сам, тот учит других. Ну, или критикует на худой конец, как говорил его лучший друг.
До Регины была у Андрея жизнь спокойная и размеренная: семья, работа, плюс изредка случавшиеся романы. Но все это было легко и ловко. Без обязательств и лишних затрат.
Регину же он подхватил, как вирус. Это так всегда бывает, как только подумаешь: что-то я давно не болел, как тут же – на тебе! – насморк или еще чего похуже. На рубеже сороковника он вдруг стал задумываться, не взирая на отягощенный знаниями интеллект кандидата наук: а правильную ли выбрал стезю? а вкусно ли ему жить? а стоит ли игра свеч? И вдруг - вот она свеча, как просил: бери меня и освещай свой путь! Только свеча оказалась стеариновой: сгорела быстро. И пальцы обожгла. Ну а кто говорил, что будет легко? Вы же только просили света…
Ему казалось, что он нашел какой-никакой смысл жизни – нашел Галатею, которую вылепит, чуть-чуть подправит, настроит и, будет гордиться звучанием ее души в искусстве, и путь его будет оправдан тем, что цель его высока. Он использовал старые связи, заводил новые – все, чтобы поднять Регинин мир с коврика, где он был фатально разложен подающей надежды хозяйкой. И это ему удавалось. Он почти стал продюсером, PR-менеджером. И ему казалось, что, наконец, сбываются его мечты. Но так тоже всегда бывает: когда до финиша остается всего рывок, вдруг ниоткуда возникает бегун, который делает его за тебя…
До обеда Андрей маялся, включал без толку итальянское TV, бродил по парку возле отеля. Потом молча обедал с Региной, смотрел ее наброски, насчет чего-то ворчал, но больше хвалил: Регина действительно росла в своем творчестве. И это, как ни странно, было самым тягостным теперь для Андрея.
Уезжая из Рима во Флоренцию, он хотел попросить администратора отеля, чтобы по возвращению, за ними оставили тот же номер, 22-й. Он вообще любил знакомые места и привычные вещи. Наверное, все же он был привязчивым, как говорила часто Регина.
Нагруженный чемоданами и сумками, он подошел к стойке регистрации и, заикаясь (а Андрей вообще заикался немного, но волнение делало этот недостаток речи, естественно, более явным) попросил, смешивая, как в кошмарном сне, четыре языка – местный итальянский, родной русский, школьный немецкий и английский, который сдавал когда-то на кандидатский минимум :
- Рlease, prego… for us… wann wir zur;ck… в Рим… unserе Zimmer … оставьте нам … цвай ту… number…
Администратор с готовностью выслушал уверенную скороговорку crazy russian, подался вперед и клиенториентированно улыбнулся, пытаясь изобразить отчаянное желание вникнуть в смысл. Регина, секунду помедлила, тоже пытаясь въехать в сказанное, потом вдруг подхватила Андрея подмышку и, ловко перевесив, маленький этюдник на свое плечо, сказала, сдерживая смех, молодому мачо за стойкой:
- Sorry, thank you for hospitality, we comm back. Вye-bye!
Вытащив Андрея на улицу, она тут же перегнулась пополам и долго не могла остановиться, икая и хохоча до слез. Андрей обиженно надулся:
- А что такого я сказал?..
- В том-то и дело, что совершенно непонятно … - хохотала Регина ему в плечо: - Эта жуткая смесь из 33 перцев просто вырубила бедного итальянца, как пролитый на клавиатуру кофе!...Милый, ну скажи мне – что такое «цвай ту»? Я тебя умоляю!..
-Двадцать два, - с непониманием ответил Андрей и тут же улыбнулся, озаренный осознанием момента. Он прижал Регину к себе вместе с ее этюдником и, ожидая автобус, они еще долго вместе похрюкивали, вспоминая, как кандидат наук с абсолютно серьезным выражением лица пытался донести до видавшего виды итальянского администратора совершенно новую интерпретацию банального цифрового сочетания, гениально рожденную в спешке и смятении, из слияния родственных языков.
Цвай ту.
Остаток путешествия они провели мирно и даже, можно сказать, счастливо.
Прощаясь с Андреем в аэропорту родного города, Регина уже точно знала, что пойдет на новый виток. Она будет делать свою жизнь, станет творить и искать себя. Не знала она только того, что максимум был ею уже пройден и, расставшись с Андреем, она расстанется с самыми лучшими эмоциями и переживаниями, которые, к сожалению или счастью, были уготованы ей в жизни. Далее мужчины ей будут попадаться все сами сплошь творческие и ищущие, а по сему требующие служения более, нежели склонные заботиться о чужом таланте. И только на склоне дней, Регина вдруг ощутит ту иглу, что торчала в сердце Андрея с первого дня их встречи. И она будет задавать себе те же вопросы: правильную ли выбрала стезю? вкусно ли было жить? стоила ли игра свеч? И ей захочется найти его, потому что боль эта будет ноющей и нестерпимой. Но она не станет этого делать, потому что будет сожалеть…
А Андрей, прощаясь с Региной, уже тоже знал, что эти римские каникулы были сосватаны им у жизни на самый посошок их отношений. Регина выросла из него. И он понимал это, и понимал то, что лучше и ярче женщины у него уже не будет. Он раскрыл ладонь. И выпустил бабочку. Потому что приручить ее было невозможно, как невозможно было объясниться там, в Римском отеле, зная многое и, не зная главного.
Цвай ту.