Наша драга заканчивала промывочный сезон в декабре, когда стояли морозы под сорок. Мы успели пройти болота и остановились среди льдов на более-менее твердой почве. Дым котла одиноко поднимался над таежным буреломом. Тепло одетые дражники махали ломами, разбивая на палубе грязный; вперемешку с камнями, лед. Драгер смены ломал рамой шугу. Большие тяжелые глыбы хрустели, сдаваясь под натиском мощной рамы. На поверхности оставался рыжий ил.
Женщины-съемщицы проводили последнюю в этом сезоне съемку. Горячей воды не было, и нечего было и думать о близком обеде и благодатном тепле сушилки. Решетки и стопора приходилось отбивать монтажками,. Все это происходило по разгильдяйству руководства, но чтобы не терять светового дня, мы решили не простаивать, а работать без подогрева. Подошел Палыч, примостил у меня на распределителе мокрые верхонки, выдохнул:
– С обеда все нормально. Цепь вытащим. Не могут пока бульдозер завести. Чурок накидали – пущай греют. Как думаешь, заведут?
– Да заведут, никуда не денутся, – ответил я.
– Ладно, время еще есть, обождем. Шланги как? Совсем прохудились?
– Да уж! – усмехнулся я. – Да ты сам посмотри: все в скрутках, сифонят, как пылесос; того и гляди рванут. Не дай Бог, кого ошпарят.
– Ладно, не пыли, – рассмеялся Палыч. – Мужики здоровые, голыми руками пальцы с цепи вытащат. Угля хватит?
– Тонны четыре сжег сегодня. В ночь ребятам точно не хватит.
– Ну, давай крепись, будем думать, – и Палыч ушел, не забыв прихватить влажные еще верхонки.
К вечеру спина и руки горели огнем; топливо было на исходе. Мне пришлось скидывать давление и оставлять котел в режиме подогрева.
Бригада пила чай, когда из-за сопки показался свет фар идущего за сменой "Урала".
Ребята оживились.
В этот вечер водитель гнал так, что рюкзаки и шапки приходилось крепко держать, но мне это нравилось. Мы шли домой.
Нам разрешили отдохнуть неделю перед ремонтом драги. За это время сторож успел наколоть кубов двадцать дров и привести в божеский вид рабочий балок. Подшаманил печь-буржуйку, утеплил ватным одеялом входные двери и вырубил прорубь во льду на соседней речушке.
Жилой поселок, состоящий из несколько домиков-балков, находился в полукилометре от места работы.
Часто валил густой снег, и вечерами, по дороге с работы, нам приходилось на ощупь отыскивать утреннюю тропинку, временами по пояс проваливаясь в снег. Невдалеке показался зажатый снегами балок-столовая. Мерцающий в окошке огонек навевал приятные мысли об ужине. В столовой все дежурили по очереди. Мы ели рис, гречку и перловку с тушенкой. Реже бывала картошка с килькой в томатном соусе.
После ужина мы уходили к жилым балкам. Все занимались своими делами: кто-то читал на сон грядущий, кто-то вязал рыболовные сети, выделывал шкурку соболя и горностая.
Начальник драги ругался по рации насчет поставки комплектующих. Я не любил эту суету, и, подкинув в баньку дровишек и взяв пихтовые веники, уходил в парную. А потом, распаренный, долго нырял в снег. Однажды вечером я вырубил себе прорубь совсем рядом с баней. Разгоряченный после бани, поторопился нырнуть в нее, и изрезал бок о кромку льда. Течение было быстрым, и мне едва удалось выбраться.Я не отказался от купаний, но стал пользоваться страховкой. Мужики не одобряли меня, но и не осуждали. Зато я только посмеивался над ними, когда они, в отличие от меня, простужались и киллограммами если лук и чеснок. Но это был отдых, а работа шла своей чередой. Мне при ремонте отводилась роль сварщика, и поэтому, напялив поверх ватника брезентовый костюм, я часами занимался наплавочными работами.
– Ну что, сынок, подустал немного? – спросил Михалыч, единственный, кого я здесь уважал и ценил.
– Да, есть немного, – ответил я. День сегодня какой-то трудный. Пачку сжег всего, и настроения нет работать дальше.
– Да брось, не беда. Пойдем-ка, угощу отличной наливочкой, сам ставил.
–А!– я махнул рукой. Чем черт не шутит, пока Бог спит.
Через час с небольшим мы, согревшись у печки, уже горланили песни под гармонь и не слишком обрадовались, когда открылась дверь рабочего балка и перед нашими затуманенными взорами предстал Алексей Палыч.
– Ну что, господа хорошие, празднуем? – наливая в кружку чай, поинтересовался он.
–Что душой кривить? Все видишь, Палыч, - сказал я.
–Раз так, то наливай, – оставив в сторону кружку, пробасил он. К новому году, коптя полузамерзшей соляркой, которую не спасала воткнутая в бак лампа нагрева и крытый тент, в поселок пришел "Урал", груженый запчастями и провизией. Водитель около трех суток пробирался за трактором и, доехав, просто вывалился из кабины. Водитель и тракторист прорезали почти на ощупь то, что когда-то было дорогой, не отдыхая и не имея никакой поддержки и связи с родными. Они могли встать где-нибудь в тайге, в десятках километров от жилья. Они ехали к нам, а вокруг были лишь непроходимые снега и непроглядный туман.
Мы были счастливы. Когда вдали мелькнул свет фар, мы даже не поверили, но потом стало ясно, что дражный флот своих не бросает.
Припасы у нас неделю как закончились. Мы съели несколько собак и вместо чая заваривали пихтуили сосновую кору. Наверное, сейчас, это звучит дико, но тогда было в порядке вещей.
– Ух, ты, – удивился я, всматриваясь в ночное небо. Там мерцали огненно-серебристые разводы.
– Это северное сияние, – сказал тихо подошедший Михалыч. – В нашей тайге я такое только в детстве видел. Говорят, за Полярным кругом таким местных жителей не удивишь.
От этих слов я очнулся и заметил:
– Ты прав. Около двух лет жил, за полярным, еще в детстве, но там все было по-другому. Что, не спится?
Он поежился, поправил шапку и ответил:
– Да как сказать, Александр. Неспокойно мне, да и годы, видать, дают о себе знать. Стал уставать, и сон уже не так радует.
Я промолчал в ответ: слова были не нужны. Я просто смотрел в небо, на удивительно красивые рисунки, похожие на предрассветный прибой. Они таяли, растворялись, уходили с мартовским северо-западным ветром.
С весной уходили многие рабочие проблемы. В стужу трудно производить выморозку понтонов.
Основание драги состоит из несущего полотна, понтона. Понтон поделен на несколько глухих отсеков, что в случае пробоины уменьшает риск затопления.
По итогам прошедшего сезона у нас в ремонте было пять отсеков, в том числе и центральный. За зиму скопившаяся там вода выровнялась "под горло" палубы и сравнялась с уровнем разреза. Образовалась ледяная корка. И вся трудность выморозки состояла в том, чтобы уменьшить слой льда и дать промерзнуть следующему участку. Надо было брать удлиненное сверло и просверливать весь участок, а потом, если не забьет фонтаном вода, снимать старой доброй киркой два-три сантиметра льда. Так, понемногу, день за днем мы вгрызались в лед, оставляя на поверхности блекло-синюю ледяную мозаику.Но если случалось сделать одно неверное движение киркой, светлый лед мгновенно темнел, и через несколько секунд мощный фонтан воды сводил на нет все труды.
К марту были выморожены четыре отсека, и горы льда мерцали под первыми лучами весеннего солнца. На местах пробоин виднелись листы заплат.
За обедом начдраги был немного рассеян и хмур – в последнее время мы такого за ним не замечали. Наконец он не выдержал и выдавил:
– Ну что, пацаны, завтра подойдет уголь, пока дороги конкретно не расквасило. Запускаем котел и начинаем в две смены резать лед. В апреле должны дать первые килограммы. Такие дела.
– Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, бля! Вечно сидят там в кабинетах, хоть бы один подъехал за зиму, а? – разбушевался бригадир Анатолий Семеныч.
– Понимаю, Толя. Но что прикажешь: отказную кинуть и отправиться по домам? У тебя пятеро, чем кормить будешь?
– А ты не лезь,- огрызнулся бригадир.
– Метлу - то попридержи, а то расшлепался – не остановишь, – включился в диалог Михалыч. – Давно ли, сука, протрезвел, чтоб эту блевотину месить? Бугром ходишь, брюхо наел, а толк где? Верно Палыч говорит, главное по делу.
–Ты чо? – насупился Семеныч.
– А ничего, сам должен понимать, что к чему. Или, может, в лоб засветить?
– Так, все, стоп, остыли все, – поднялся Палыч. – Сегодня отдыхать, набираться сил. Завтра запускаем котел и начинаем резать лед.
Все немного успокоились., Слышно было, как на печке- буржуйке зашумел чайник, словно приглашающий продолжить чаепитие.
Ночью пришли три "Урала" с углем.
Сутра бульдозерист Павел, отличный специалист и просто лихой мужик, отвинчивал кабину ДЗ-130 для предстоящей чистки снега в разрезе. Работа была трудной и опасной. Сколько было случаев, когда водители слишком поздно понимали, что земля уходит из-под ног, и доли секунды стоили им жизни.
– Ну, все нормально, меньше метра нигде нет, – плюхнулся на землю рядом с нами Михалыч, тяжело отбросив в сторону ненавистный коловорот.
– Начальник, я готов, – сказал Паша и скинул фуфайку и валенки, оставшись в теплом свитере и тапках.
– Эх, Паша, давай без героизма: только трактор наладили.
Паша водрузил на нос солнцезащитные очки, поднял рычаг газа до упора и лихо стартанул, вонзив отвал в многотонный, спрессованный снег. Обошлось без происшествий.. Горделиво осмотрев свои владения, Павел размашисто зашагал к командному пункту, не иначе, как сообщить, что работа окончена. Но споткнулся и упал, стукнувшись лицом о лестницу и разбив при этом свои "Рембо-очки". Тут еще Палыч, услышав шум, открыл дверь и опять сбил тракториста с ног.
Котел на давлении, новые резиновые шланги тонкими нитями протянуты от котла по обе стороны драги. Парорезки подцеплены и готовы к работе. Парорезка – это толстая труба с отверстиями, через которые выходит пар.. Дело не хитрое: ставишь на лед и режешь его паром на прямоугольники. Работать холодно, но обмотаешь ноги горячим шлангом, и порядок. Самое интересное – это завершающий этюд, когда трое или четверо рабочих, вооружившись баграми, балансируют на сердито раскачивающихся льдинах, заталкивая их в скрепку-ловушку, чем-то напоминающую крысоловку. Бульдозер вывозит ловушку на берег и льдины, устало, друг за другом соскальзывают на землю. Потом, когда остается несколько одиноко плавающих айсбергов, нужно быть начеку. Одно неверное движение, и льдина переворачивается,а человек, нелепо взмахнув руками, летит в ледяную воду.
– Ну что, последняя? – вздохнул я.
– Я слетаю, – махнул рукой напарник и, легко оттолкнувшись багром от борта драги, поплыл к льдине. Уверенно работая багром, он потянул ее к ловушке, но вдруг исчез. Мы бросились на выручку. Вытащив Андрея при помощи багра и крепкого мата, мы проводили его до сушилки, не забыв залить в него полстакана чистого спирта. Через некоторое время он уже весело горланил песни и отплясывал чечетку
Позже, глядя с драги на ледяные россыпи, я думал: до чего же это красиво. На мачте горделиво развевается российский флаг, обозначая начало нового сезона. Шампанское, бутылка которого разбита о раму, принесет нам удачу. С апрельским солнцем уходит грусть. Скоро лето.»
- Впечатляет, - нарушил затянувшееся молчание Михалыч. – Похлеще, чем у нас.
Остальные молчали, думая каждый о своем. Наконец Глеб произнес:
- Досталось, чего говорить. Такова наша работа.
Я рассмеялся.
- Давайте лучше выпьем.
Разошлись, когда часы отбили три часа дня. Немного отдохнув, снова окунулись в дождь: он лил то ливнями, то сыпал мелкой росой. Получая паек на смену, состоящий из куска хлеба, пачки «доширака» и куска сала, повариха улыбнулась, и незаметно кинула в котомку банку сайры. Я сделал страшные глаза, она улыбнулась в ответ.
По прибытии на полигон заварил крепкого чаю, подкинул дров в костер, накинул телогрейку. Ночи стали прохладными, особенно к рассвету вода парит, уменьшает видимость для размыва пород, а так же машинистам экскаватора. Одно не верное движение рукой, и шестикубовый ковш врезается в борта стола, норовя его оторвать от земли, раздается оглушительный скрип металла, звон подстраховочных цепей.
Машинист матерится сквозь зубы, мягко подправляет рычагом управления ход, ссыпает породу, и быстро разворачивает башню на стодвадцать градусов для новой порции. А костер, как маяк – служит ориентиром, чтобы ненароком не задеть своих. И нам теплее, и им хорошо.
К рассвету сгущается плотный туман, и работа становится невозможной. Не спасает даже мощная оптика. Пару раз ковш влетает в заграждение, мнет и ломает металлические листы усиления. Я включил красный фонарь, обмотал вокруг палки кусок палки, обмакнул в соляру. Поджег факел, закрепил его на невидимой машинисту границе стола. Выключил фонарь. Маневр распознан, мигнули фары в знак одобрения – работа продолжилась.
Ожила рация:
- Второй стол. Что там за взлетную полосу устроили? – хохотнул горняк.
- Все нормально, - отозвался я устало.
- Молодец. Возьму прием на заметку.
- Сань – вари чай, сейчас приду, - включился Глеб.
- Я тоже, - отозвался Денис. Скучно здесь.
- Тебе ли там горевать! Как у Христа за пазухой. Лучше Александра подмени.
- Конечно. Собирался уже.
Экскаватор высыпал ковш, стол задрожал, завибрировал. Огромный валун покатился, упершись в ограждение, застыл неподвижно.
- Не было печали! – выругался я. – Подарок под конец смены кузькину мать!
Таких размеров камень напором воды не выбить, попросту не влезет в отсек выброса отходов. Придется брать трос, мотать удавку, и поднимать напрямую с помощью ковша.
Снова включил фонарь, и не дожидаясь, когда машинист увидит « знак остановки» спрыгнул на листы пирфорации, что бы приготовить удавку для подъема валуна за борт.
Резко погасло освещение, и наполненный породой ковш двигался по инерции в мою сторону. Я мгновенно оценил, что удара не избежать. Может усталость взяла свое, и машинист не сразу заметил фонарь, может я поторопился решить ситуацию. Не знаю.
Огромная по размерам тень стремительно увеличивалась в размерах. Движение ковша угасало, но слишком медленно для такого разгона. Чтобы не оказаться раздавленным, словно муравей под ногой человека, я предпринял единственное верное решение. Как тогда в ранней юности…когда скидывал лопатой с крыши многотонный снег. Почему то решив, что снизу ломать спрессованный наст удобней, я утопая по колено взялся за дело. Раздался громкий щелчок. Вся спрессованная масса снега поползла вниз… Ужас застыл в глазах. На размышления секунда. Я юркнул под метровый карниз крыши, лег на живот, и сложил руки лодочкой, у рта. Что подвигло на такие маневры, я до сих пор не знаю. Прыгнул бы в сторону, или от крыши, что сомнительно, точнее невозможно на несколько метров по снегу за такой период времени – раздавило бы массой. А так основная нагрузка осталась там. Меня засыпало, но я мог шевелиться, работать руками. И остаться жить.
Здесь аналогичная ситуация, слева люк, в котором укрыть я не успеваю при всем желании, справа огромный валун выставил заслон. Я юркнул вперед, в темную, в вперемежку с камнями жижу. В боку зажгло, надо мной прошумел ковш, мощно ударился о стол. Я услышал чей то крик, покатился по насыпи вниз, в холодную, мутную воду. Хватая ртом воздух, я доплыл до суши, пополз по топи эфеля. Выполз на каменистый, рваный берег. В намертво зажатой руке остался вырванный корень какого то растения. Я перевернулся на спину, посмотрел в хмурое небо. Дождь хлестал по лицу, смывая грязь. Разглядел одинокую звезду, улыбнулся ей, и стало темно-темно.