Люська-джоконда (Ирина Диез) / Проза.ру

Я ее помню с самого раннего детства. Мы жили в доме, который строили после войны не то пленные немцы, не то японцы… Для меня не было никакой разницы. Просто взрослые все говорили, что дом построили добротно, с удачной планировкой. В этом доме в подавляющем большинстве жили семьи военных. В основном, отставные летчики с семьями. Может потому, что прожив долгое время на военных аэродромах, где стояли просто дома-бараки, этот дом всем казался роскошным. Народ у нас, в основном, не капризный и благодарный. Особенно радовались, что и живы остались после войны, и вот квартирами обзавелись. Чего ж не радоваться?
Новые соседи, женщина с девочкой, приехали и поселились в квартире напротив. Только вот не было семье от этого радости. К ним пришло горе послевоенное… Отец моей новой подружки разбился во время полета во время учений. А пролетал он всю войну, и самолет не горел, и сам без ранений. Друзья звали за глаза «счастливчиком». Он и женился удачно - жена милая, с красивыми глазами и зачесанными на косой пробор каштановыми волосами, похожа была на артистку. Как он погиб, я никогда не спрашивала. Мы ведь росли и знали друг друга будто всегда, как начали осознавать друг друга и все, что нас окружало. Сколько помню ее, всегда звала ее Люськой. Она уже давно стала Людмилой Андреевной, но даже Люсей называть ее мне было непривычно. Люська и все. А она и не обижалась. Привычка с детства.
Она не слыла красавицей, но какая-то тайна исходила от ее лица. И немного легкой грусти. Может все-таки передалось что-то от безвременной смерти отца, хотя в то время она была совсем маленькой. А может тенью падало невосполнимое горе матери, так и оставшейся вдовой. Есть лица, которые привлекают свое внимание, заставляя его рассматривать Ни Люськины небольшие глаза чуть продолговатые на внешних уголках век удивительного зеленого, как мокрый агат цвета, ни прямой нос с чуть опущенным круглым кончиком, ни губы, верхняя из которых была похожа на изогнутый лук, из которого в детской книжке князь Гвидон стрелял в Царевну Лебедь, ни, наконец, ее русые волосы, простыми прядями, отброшенными с чистого лба, не были примером красоты. Как полоска морского пляжа – вроде бы песок и песок. Но под утренним светом отглаженная за ночь жемчужными волнами песчаная полоска, не оттоптанная еще загорелыми ногами отдыхающих, приобретала такой смешанный всеми оттенками цвет - от светлого какао до лилового, что и кисти художника трудно было передать все эти нюансы.. Удивительный покой и ровность бывает в этой приморской песчаной полосе.
От Люськиного лица тоже исходил какой-то покой и гармония. По характеру она была немногословной, ровного темперамента, не суетлива. Ее грудной голос всегда успокаивал меня. Но когда она была возбуждена чем-то, он переливался приятными вибрациями, а лицо изливало какой-то неощутимый взгляду свет.
Однажды, еще девчонками, мы зашли в дом нашей соседки с третьего этажа, профессора, каких наук - я так до сих пор и не знаю, Эмме Алексеевне. Как-то, еще во дворе она встретила нас и пригласила к себе. В ее квартире делали ремонт, и она освобождалась от некоторых книг, заполнивших весь ее дом. Разноцветные тома и строгие фолианты наступали своими плотными рядами чешских полок на жилое пространство вплоть до кухни. Хозяйка подвела нас к одной из них, рассказывая что-то о своих выросших и покинувших родную обитель сыновьях, что делом ее семьи было собирание домашней библиотеки, но вот сыновья выросли, один стал военным, другой ученый и обзавелся семьей и живет в столице. А поскольку они уехали по разным сторонам света, книги им уже вряд ли будут нужны. Она также сказала, что давно обратила на нас внимание, что мы такие разные, но так совместимы друг с другом. Что мы дополняем друг друга как плюс и минус. Кто из нас минус, она не сказала, да и мы не слишком вслушивались в ее заумные речи, внимали в пол уха, разглядывая корешки томов, авторы которых нам не были знакомы. Вдруг я увидела стоявший на верхней полке портрет - женское лицо на вырезанной, видно, из журнала странице. Задвижное стекло полки немного отсвечивало, и я отошла с того места, куда подвела нас хозяйка, оставив выбирать книги. На портрете было лицо женщины, не современное, а в какое время это было написано, я не могла знать. Какое-то средневековье, судя по одежде. Что-то завораживающее было во взгляде этой женщины. Чуть тронувшая изгиб губ улыбка как будто остановилась в нерешительности на лице, да так и замерла. Глаза смотрели куда-то сквозь тебя. В женщине было столько достоинства, мягкости, тайны и чего-то такого, что я не могла объяснить, но было завораживающе в ней. Я стояла долго, и Люська, закопавшаяся в книгах, стала искать меня глазами. Она подошла ко мне, встала рядом и тоже уставилась на портрет. Как будто издалека мы услышали звук открывшейся двери и Эмма Алексеевна провела в нашу комнату каких-то двух теток – толстых, громогласных и уверенно-нахальных. Это были малярши. Увидев, что мы рассматриваем портрет, хозяйка направилась к полке. Худенькая, она, вытянувшись, как струна, отодвинула стекло своей тонкой, уже с подсыхающей кожей рукой и достала портрет.
- Это Джоконда. Портрет Леонардо да Винчи,- протягивая нам цветную репродукцию, с уважительными интонациями сказала Эмма Алексеевна. – Это я вырезала из «Огонька». Совсем недавно мне посчастливилось увидеть ее в оригинале. Ее привозили в Москву в музей. Я как раз ездила к сыну тогда.
Не понимая слова «оригинал», мы с Люськой рассматривали портрет. Тетки с любопытством поглядывали так же через плечо.
-Это удивительный портрет-загадка, девочки. Какая тайна и красота исходит от нее, - расписывала портрет хозяйка. И вдруг я услышала низкий шепот: «И чего красивого - ни бровей, ни ресниц…сидит как барыня, ручки сложила…»- шипелось за спиной. Будь моя воля, я спустила бы этих теток с лестницы…

После посещения Эммы Алексеевны, мы вышли во двор, нагруженные книгами почти до подбородка и остановились возле лавочки у подъезда. Весенний ветер, теплый и немного влажный, приятно поглаживал наши еще незагоревшие лица. Я смотрела на Люську, сосредоточенно листавшую одну из книг, и вдруг что-то похожее на только что увиденный портрет промелькнуло в ее лице. Ей было тогда что-то около пятнадцати лет, но она уже немного округлилась, светло-русые пряди, небрежно завязанные сзади, открывали лицо, и когда она немного удивленно посмотрела на меня своими безмятежными, будто малахитовыми глазами, я выдохнула: « Люська, ты похожа на Джоконду….» Люська окатила меня зеленым светом своих глаз: « Ты совсем, что ли? Прости…»- тихо ответила она и продолжала перелистывать книгу. Я не обиделась. На Люську я никогда не обижалась. Она была абсолютно беззлобной и мою эмоциональность и скомканность в характере всегда уравновешивала и успокаивала. Но с тех пор я ее про себя сравнивала с Джокондой…
   Спустя три года наш дом, в котором мы жили, сломали, не смотря на его прочность. Видно, у городских архитекторов появились другие планы в обустройстве района. Жизнь брала свое, и мы с моей подругой разъехались по своим новым адресам. Жильцов, как нарочно, разбросали как бильярдные шары по столу, во все стороны нашего немаленького города. Мы не упускали друг друга из вида, но в те времена даже телефон в квартире был редкостью, не говоря о мобильниках. Поэтому наши встречи после разъезда были внезапны. И если неожиданно в городе мы с Люськой натыкались друг на друга, я бросалась на нее с объятьями. Мы тогда оставляли все дела и просто болтали, либо, найдя поблизости какую-нибудь скамейку, либо просто так, стоя там, где нас свел случай. Только наметив вскользь, что произошло с нами за последний период, мы назначали встречу и готовились к ней как на свидание. А они бывали раз-два в год, которые проходили по жизни не так быстро и однообразно, как сейчас, а катились в калейдоскопе событий и новшеств. Мы замечали, как меняемся, потому что и было тогда много чего, что влияло и лепило нас и наши жизни. Мы уже закончили школу, учились в разных институтах. На праздники, когда нас выгоняли на демонстрацию (да нам это и нравилось), мы отыскивали свои институты в «отстоях» колонн. Перед основным торжественным проходом народа перед трибунами, трудящиеся, опираясь на портреты партруководителей, знамена и транспаранты порой под водочку с принесенной домашней закуской и с веселыми песнями, смешанные со звуками маршей, гремевшие из репродукторов, перетаптывались, ожидая самого шествия.. Так же как и мы, все отыскивали знакомых, или заводили новые. Мы обычно с Люськой встречались, договариваясь о месте встречи, а вечером собирались в компаниях либо со студентами моего института, либо с Люськиными. Как складывалось.

Как-то раз осенью, я пошла на джазовый фестиваль, который регулярно раз в два года проходил в нашем городе. Я всегда была неуемной ко всяким интересным городским мероприятиям, джаз же в то время был моим одним из любимых увлечений… После концерта, возбужденная и переполненная впечатлениями, я буквально выдавилась вместе с толпой из двери выхода городского ДК в темные сумерки, которые накрыли меня вечерней сыростью после яркого и громкого концерта. Я стала во все стороны вертеть головой, пытаясь найти свою компанию.Вдруг я увидела знакомый силуэт в болоньевом зеленом плаще и характерную, чуть сутулую от подававшихся чуть вперед плеч, Люськину фигуру. Я подскочила сзади, желая немного напугать подругу. Она резко повернулась и только проговорила «Ну кто, кроме тебя это мог быть…» И тут кто-то высокий и крепкий обнял ее за плечи, и я увидела долговязого парня с зачесанными назад волосами. Я поубавила свои резвость и эмоции, разглядывая уже не одну Люську. Любопытство, ревность и досада, что я должна принимать это количественное и качественное изменение в Люськиной жизни, считаясь с этим верзилой, остановила меня. И я, вглядываясь в ее лицо, снова увидела тот джокондовый свет и покой на ее лице. «Его зовут Митя. Мы из одного института. Можешь нас считать одним целым.» Люська излучала полноту довольствия. В тоже время, она, будто стеснялась,что наша встреча уже не в тех привычных радостных эмоциях, когда я с визгом обнимала ее и она тихо улыбалась в ответ «Ну вот, а я о тебе как раз думала…» Я тоже общалась с ней, как через решетку. Парень, кивнув мне из вежливости, не проявляя никакого любопытства ко мне, как к Люськиной подруге, и так и не сказав ни одного слова, прижал Люську к себе и они, раскланявшись, удалились в осенний вечер. Вычурность Люськиной фразы и то, что она была так сдержана со мной, отложилось чувством неудовлетворенности. Как-то все не так должно быть у нее… Я еще постояла немного, а когда вдалеке под фонарем снова четко осветилась парочка, медленно повернула к троллейбусной остановке. Мне было почему-то грустно. Я не знала почему. Просто это был роман, или Люська вышла замуж, а я ничего не знала, не обижало меня, потому что мы жили в разных районах, учились в разных институтах, редко по этой причине виделись. Но при встречах нам было о чем рассказать, и мы тогда переливались новостями и болтали долго, как будто приехали друг к другу в гости издалека.. И теперь я понимала, что говорить мы как прежде уже не сможем.
      А вскоре и я вышла замуж. И понеслась наша жизнь с известными слагаемыми – семья, дом, работа, дети. Мы не виделись с Люськой довольно длинный период. Я слышала, что Люська сидела в декрете долго, потому что родила двоих малышей почти друг за другом. Я тоже прошла аналогичную ситуацию в жизни. Наша дружба замерла « при вынужденных обстоятельствах». Прошло лет пять-шесть. Как-то в майские праздники мы поехали в городской парк с моими дочками. Когда я усадила моих девчонок одну на колени, другую рядышком в кабинку на колесо обозрения, что возвышалось посреди парка, то немного поднявшись, я увидела, что в конец очереди пристраивается Люська с мальчиком и девочкой. Я крикнула свысока: « Люська! Найди меня! Видишь? Не пропадай! Подожди меня!» Люська, задрала голову, а вместе с ней и все, кто стоял с ней в очереди, начали искать нашу кабинку. Увидев нас, она легким движением махнула рукой. Люська улыбнулась и губы ее что-то произнесли. Мне показалось, что она сказала « Ну кто это мог быть, кроме тебя!».

Знаю, что я человек пристрастный. Я любила Люську и могла вся открыться перед ней. Она же была уравновешенней, какой-то «вешью в себе», и хорошо выравнивала мои эмоциональные завихрения. Не могу сказать, что она как-то влияла на мою жизнь. Но после этих неожиданных свиданий с ней, я отмечала какую-то веху в прошедшем времени, отмеряя и сравнивая, что за это время я сделала или не сделала. Она как будто корректировала мою жизнь. Сама Люська не влияла на меня, и даже не подозревала об этой своей тайной роли. Это я в своих рассказах о себе, смотрела на свою жизнь как бы со стороны, и подмечала ее важные и проходящие "детали".Мы с Люськой просто дополняли друг друга. Видясь редко, нам нечего было делить. Мы просто были изначально как из одного ствола, а потом разошлись, разделились, но корни детской дружбы еще были крепкими и связывали нас, делая близкими и понятным друг другу.
Когда, откатав круг на колесе, мы встретились у выхода, то стали сразу обниматься и знакомить наших детей. У Люськи был старший сын и пятилетняя дочь. Погодки, значит Люська влетела второй раз из-за неопытности… У меня девчонки были тоже с разницей в два года. Понятно, что в нашем недавнем прошлом мы могли встречаться только в детских поликлиниках или городских новогодних утренниках, чего не случилось, так как дети еще были малы для таких мероприятий. Мы отсиживались дома и дальше своего района редко выползали. Своих машин тогда не имели, а в городском транспорте с малыми детьми не наездишься.. Мы пошли в кафе и, купив детям мороженое, начали рассказывать про свои дела семейные. Мы болтали, перебивая друг друга, и я отметила, что Люську семейная жизнь растормошила немного. Она стала говорить короткими фразами, перебивая детские споры и даже немного раздражаясь на них. Она спрашивала меня о чем-то, и, не дослушав, снова что-то спрашивала. Впрочем, я тоже пыталась несколько лет пересказать за полчаса. Но нам хватало, что мы снова вместе, болтая, разглядываем друг друга и наших детей, и испытываем почти родственное чувство. Я заметила, как часто Люська сдвигает брови, так что появилась вертикальная морщинка над ставшими неспокойными глазами и, вспоминая ту, журнальную Джоконду, мысленно подрисовывала эту складку между бровей на портрете, как мальчишки подрисовывают усы на чьей-нибудь фотографии. Немного стало смешно. Люська, очень чуткая и интуитивная, вопросительно посмотрела на меня. « Сильно изменилась?»- задала она вопрос, оборвав свой разговор. «Нет, Люська, я просто представила Джоконду с озабоченной межбровной складкой…» «Ты все не унимаешься меня сравнивать?.. Глупо это…» Но и я, рассматривая лица Люськиного сына и дочери, довольно похожие на мать, не замечала в них этого чуть заметного сходства со знаменитым портретом. А в Люськином лице или в каком-то повороте, или взгляде нет-нет да и проглянет лицо этой загадочной женщины…. Я радовалась, что прошло уже довольно много лет, но вот я вижу мою подругу, и рада и люблю ее по- прежнему. Какие-то пазы наших душ совпадали в такие встречи, срастаясь и успокаивая. А говорят, дружить могут только мужчины…
Я пригласила Люськину семью к себе в гости. Выяснилось, что живут они недалеко от нас, снимают квартиру, потому что недавно уехали от родителей.
В этот вечер мы отмечали день рождения моей дочери, но осенний дождь уже с утра испортил настроений моим девчонкам. Я же готовилась не только провести детский праздник, но и встретить Люськину семью. Настало время обеда. Дождь продолжал идти, останавливаясь на время, а потом, как будто наверстывая упущенное, снова дробно стучал в оконные стекла. Я поняла, что Люська не придет, и немного расстроилась. Мы по-семейному поздравили маленькую именинницу, я уже накрывала стол для чая, как раздался звонок в дверь. Я открыла дверь и увидела Люську в мокром плаще, стряхивающей дождевую влагу с зонта. Она подняла на меня взгляд, и у меня что-то сжалось в душе. Она была как мокрая собачонка с улицы. Немного виноватая улыбка, растянувшая характерный изгиб губ и мягкий взгляд моей верной подруги как будто говорил - «я же обещала…» Я бросилась ее обнимать, и она гортанным голосом остановила меня: « Ну, я же мокрая!..»
Оказывается, ее семья все же собралась к нам в гости, тем более, что днем дождь немного приостановился. Когда они шли по тратуару, им встретилась большая лужа. Митя своими длинными ногами без труда перешагнул ее. Люська же попросила его подать руку, на что он ответил не оборачиваясь: «Здесь мелко», и пошел дальше. Люська перепрыгнула, но…неудачно. Приземлилась в лужу. Ничего не сказав, отряхнув мокрую юбку и порванные колготы, она молча повернула назад. Дети стали капризничать. Митя психанул, и все вернулись назад. Люська спустя время, пока успокоились дети и муж устроился перед телевизором, переодевшись, пошла ко мне. Обо всем этом она рассказала мне на кухне за чаем. Казалось бы – все просто до банальности, но меня разозлило поведение ее мужа. Я всегда относилась к Люське, как к очень незаурядной женщине – не только красивой и для меня так похожей на Джоконду (Джоконда в луже!), но и чуткому и очень нежному человеку. Таким женщинам мужчины бы должны наперебой давать руку, или, как Паратов, бросать шубу под ноги, чтоб она могла пропорхнуть по ней. Досада за мою Джокондочку распирала меня…

И опять пронеслось какое-то время. День, ночь, сутки прочь. И не сутки, а месяцы, зимние и летние, все перемешанные нашими рутинными делами и как всплески - простыми праздниками, семейными новостями и достижениями. Я никак особенно не продвинулась по карьере, перегруженная заботами своих близких, которые каким - то образом успевали навешать на меня свои проблемы, лишая самого главного дара - свободы внутренней и элементарной свободы во времени и пространстве. То счастье, о котором мечталось и такое желаемое, обернулось обычным и пресным, но кольцо обязанностей держало, и силы, еще не растраченные, выталкивали в жизнь, как тело из воды. День, ночь, сутки прочь…Вот такая жизненная арифметика.

Как-то в середине необычайно-жаркого лета я встала в очередь перед бочкой с квасом. Квас, видно, был холодным, судя потому, как его выпивали – одни, опрокидывая вожделенную кружку с пенной янтарной жидкость почти на себя, не отрываясь, другие, смакуя и прихлебывая, с закрытыми от наслаждения глазами. Я также жадно прикоснулась к холодной вязкой влаге, облизывая после живительного глотка пенку с губ. В толпе вдруг увидела женщину, которая отряхивала с платья девочки пролившуюся струйку кваса и что-то выговаривающая недовольным голосом. Голос был странно знаком. Женщина выпрямилась, повернулась, ища глазами, куда поставить кружку. Ее глаза были сощурины от яркого солнца и еще от озабоченной гримасы, но в этом быстром повороте головы я узнала Люську. Я направилась к ней. Мое движение заметила ее дочь, и Люська вопросительно обернулась….Я в первую секунду остолбенела, увидев улыбающийся…без одного переднего зуба рот. Представьте себе Джоконду без переднего зуба…. Но Люська была так рада меня видеть, и только потом, вспомнив и сконфузившись, немного прикрыла рот, говоря чуть набок: « Хорош видок, правда?» «Люська, дорогая, в какой войне такие потери?» « Не говори! Сломала … но ничего, скоро опять буду как новая копейка...» Я узнавала и не узнавала свою подругу…Ее вид, тон, дергано-нервный, ее усмешки выдавали расстроенное душевное равновесие, украшавшее ее, и придававшее всегда тайну облика. Быстро перебросившись первыми фразами, мы договорились, что отвозим дочку к Люськиной матери, живущей неподалеку, и сразу же идем на «наше свидание» в ближайшее кафе….
« Как хорошо, что ты меня сюда притащила…- оглядываясь по сторонам и поднимая лицо в направлении свежего воздуха от кондиционера, проговорила Люська своим обычным певучим тембром. Она откинулась на спинку стула и посмотрела на меня своими зелеными глазами… «Ты разочарована?». Я ничего не ответила, уткнувшись в меню. «Давай что-то холодное. Пива, окрошку…» « Лучше шампанское с ананасами». Мы рассмеялись, только Люська тут же закрыла рот. « Джокондочка, что с тобой?» «Ты еще и издеваешься, подруга… - беззлобно, но мрачновато заметила Люська. « По правде, я обескуражена. Но черт с ним с зубом. Сейчас это не проблема. Как ты сама-то?». Люська опустила голову, как будто что-то искала на полу, потом подняла и сказала с усмешкой – «Я недавно развелась.…» « Сволочь этот твой Митя. Убила бы! Мне он сразу не понравился. Но ты же ничего раньше подобного и подумать не позволяла. Было вроде все хорошо… Что, внезапный интерес?» «Да нет, просто логическое завершение»…. Люська зеленым взором уставилась на окно, и свет будто заиграл во влажности ее глаз…
« Люся, ты такая красивая….» Она подняла глаза на меня и долго рассматривала, думая о чем-то своем. Потом, моргнув, и с легкой джокондовой улыбкой обратилась ко мне - « Если бы ты была мужчиной, мне надо было бы выйти за тебя. Как я была бы счастлива…» «Люська, ты моя лучшая противоположность… Как мог какой-то мудак пройтись по твоему покою и испортить твой портрет?…» Люська вскинула на меня свой взгляд, беспомощный и будто потерявший надежду - «Так безнадежно выгляжу?». «Нет! – я даже махнула рукой, будто отмахиваясь от чего-то неприятного – Люся, тебя помяли слегка, ну это ничего! Ты красавица! Видно, много наплевано в душу, потревожен покой, ну, немного поштормило – с какой бабой это не бывает. …» Люськина улыбка скривилась, она теребила салфетку с почти немигающими глазами, смотрящими куда-то в глубину ее жизни, неизвестной мне .» « Знаешь, что я ценю в тебе ? Ты умеешь видеть. Внутри человека. Твое виденье, как только я тебя встречаю – словно обновляет и выпрямляет меня… Ты меня принимаешь, понимаешь…Ты верный мой друг….» Люська тряхнула головой, как будто отметая все противное и липкое, что выпало в последнее время в ее жизни. « Представляешь, Митя все искал себя, хотел что-то доказать, пыжился…Он гнался к каким-то синим своим вершинам, но …ему было не дано…. Он замыкался, раздражался… Я пыталась помочь, хотя бы просто жить, не замечая, не сравнивая и не ожидая… Принимала и все. Терпела. Мне с ним было очень… сухо. Понимаешь, он какой-то…сухофрукт. Только пожевать, никаких соков. Я никогда не высказывала, пыталась принимать и …поднимать его, понимаешь? А он раздражался, уходил в себя. И уходил от меня, от детей. Начал ездить по каким-то призрачным работам… Потом просто не вернулся. Банально – нашел другую». «Ну и фиг с ним! Пусть будет счастлив! - обрадовалась я. « Да и ту он броосил…» - почти пропела растянуто Люська. « Ничего! Будем жить дальше! – старалась я ее утешить. - Ты красавица и у тебя все еще впереди! Помяни мое слово!».«Знаешь, я что-то упустила. Не знаю, по неопытности или так должно быть…»
Еще в институте у Люськи, оказывается, был первый роман. Серьезный и глубокий. Об этом никто не знал, настолько он был внезапным и скоротечным. Любовь опрокинула обоих и они не знали, что с ней делать. Ее парень торопил к близости, но Люська боялась. Оттягивала, мучилась и металась. О свадьбе ее любимый не говорил, обоим еще было учиться и учиться. В какой-то момент парень ее, истомленный плотью, сгоряча ушел с другой девчонкой, давно влюбленной в него. Глупая месть и молодая неопытность обернулась беременностью той девочки, и Люська, узнав (доложила подружка, давно исподтишка завидовавшая Люське за ее красоту и внимание мужского пола), просто отрезала по- живому. При объяснении растерянного и потерянного от случившегося своего и теперь уже чужого парня, Люська смотрела, наверное, своим зеленым безмятежным взглядом и джокондовой улыбкой, а сердце кровило и рвало ее изнутри. А тут появился Митя, высокий, влюбленный, и, приняв желаемое за действительное, Люська доверилась ему, уже выпускнику и предложившему Люське жениться. Клин не выбил клина, как Люська не старалась. Митя был сначала горд ее согласию, а потом стал чувствовать, что в ее взаимности идет какой-то сквознячок. Так банально, но все равно больно. Обоим. Ему как мужчине – увы, не «господину» ее сердца, а Люське, что она не может совсем забыть первую любовь, как честно она не старалась создать и выстроить семью. Она не умела хитрить, и была перпендикулярно- прямой и честной. Интересно, что человеческая гибкость, то есть, изворотливость (чего ж лукавить) была Люське совсем не свойственна. Она могла терпеть, пристраиваться, но в чувствах была бескомпромиссна. Когда они решили с Митей расстаться, Люська осталась совсем беззащитной. Поэтому она и выпала из наших спонтанных встреч, вся уйдя в терпеливое прохождении маршрута своей судьбы, по которому тащилась без бабского нытья Только покой и ее взгляд куда-то не то сквозь тебя, не то в себя, рассеялся, и внутренняя напряженность немного жестче очертила глаза….
Когда Люська осталась одна с детьми, она устроилась в одну редакцию. Вставила себе зуб. И как умеют красивые женщины - там чуть-чуть, здесь немного - снова похорошела и распрямилась. Только обычная женская тоска и внутренняя заброшенность при парадной обертке нет-нет да проявлялись при разговорах с кем-то в машинальном поглаживании себя то по плечу, то по бедру. «Тебе бы мужчину, а то себя сама ласкаешь...» - как-то бестактно брякнула ее сослуживица. У нее был меткий взгляд. Люська вдруг обратила внимание на свою новую привычку и задумалась. Она еще молодая, но внутри она никак не могла расправиться и как пожухлый осенний подсолнух, не могла развернуться в сторону ожидания и надежды. Ведь линия ее жизни была даже не на самой ее середине!
И тут Люськина судьба снова стала заигрывать и скалиться. На презентации новой книги, к которой она имела прямое отношение как художник-оформитель и поэтому присутствовала на торжестве, зашел со своим знакомым тот, кто оставил шрам на сердце и назывался «первой любовью». Игорь стал ведущим специалистом, уверенный, легкий, удачливый (таких видно за версту), столкнулся с Люсей и … Может правду говорят, что любовь это по- научному «химическая реакция»? Запах женщины, которую полюбил смолоду, вспоминается мгновенно, а когда его «познакомили» и он опрокинулся в Люськин зеленый взгляд с матовыми бликами и ее характерной отстраненностью, он ощутил такой электрический разряд, что, боясь обнаружиться, довольно быстро раскланялся и исчез. Люся даже не поняла, а что же с ней-то произошло после этой неожиданной встречи? Она знала немного о нем, его карьере, что у него уже и второй ребенок родился, что он успешен и даже слышала, что они вместе с женой ездили на какую-то конференцию за границу. Нет, она не разобралась, что именно она почувствовала. Когда оба подали друг другу руку, не было ни толчка внутрь, в самую глубину памяти, ни замирания.. Она, человек по природе свой ровный, безмятежный, встрепенулась сначала, но отогнала внезапно пролетевшую и задевшую ее крылом птицу памяти. И потом уже стала думать о том, что подзадержалась и надо бы торопиться домой, к детям, что у дочери на первом уроке контрольная и просыпать нельзя. А встреча? она была такой быстрой, как сон. А сны имеют обыкновение забываться.
Прошло три дня, заканчивалась рабочая неделя. Люська выстроила планы на выходные – смотаться в супермаркет, навести дома порядок, сготовить обед и потом…она обещала детям съездить к матери и остаться там ночевать. Когда она вышла из вестибюля своей редакции, были уже глубокие ноябрьские сумерки. Она подняла капюшон своего драпового пальто и, опустив голову, шагнула с последней ступеньки. И тут ее подхватили чьи-то крепкие руки. Она подняла голову с ее удивленно - отстраненным взглядом и …будто что-то обожгло или сильно напугало ее. Перед ней стоял Игорь и смотрел на нее так, что она, откинувшись, увернула голову, боясь обрезаться его взглядом. Игорь стащил с плеча ее сумку, перебросил на свое плечо, и обняв ее, быстро куда-то повел. Люська почти тащила по земле свои ставшие слабыми, словно веревочные ноги, ничего не понимая. Но шла послушно, как обреченная. Они подошли к машине, и Игорь почти затолкал ее на переднее сиденье. А она и не сопротивлялась, чувствуя свое согласие, будто в репетированной сцене какого-нибудь спектакля. Ну, еще один сумасшедший дубль… Игорь повернул ключ зажигания, и сквозь тихий звук заведенного мотора она услышала, как он глухо, почти губами произнес: « У тебя есть кто-то дома?» Люська не отвечала, но не потому, что не хотела, не понимала, не знала, что ответить. Она тупо уставилась в лобовое стекло невидящим взглядом, прислушиваясь к себе, будто влезая в себя, как рука в перчатку, и пыталась понять – что же с ней сейчас происходит? А там, глубоко внутри, она почувствовала такое согласие и покорность, как будто все свои воплощения, какие она прожила на этой земле, она слышала вот этот голос рядом. И почувствовала, как его нерв, будто включил, зажег ее, и жизненный ток светло и радостно полился вместе с кровью по ее жилам. Одними губами она назвала адрес. Вдруг Игорь резко повернулся к ней, обнял, и …дальше она уже ничего не соображала. Было больно обоим от этих внезапных любовных судорог. Люськины щеки горели от его щетины. Оба были мятые, скомканные страстью. Игорь также резко отвернулся и тронулся с места. Он мчал машину, как скорую помощь. Оба молчали. Мокрая грязь вместе с моросящим дождем прилипала на окно, и дворники лихорадочно сновали перед глазами – туда-сюда, туда-сюда. Люська только отметила, что их ритм совпадал с биением ее сердца. Она ощущала себя, будто всасываемой в какую-то воронку. Но она откинулась на спинку сиденья и сидела тихо, как овца, которую везли на закланье, и она не сопротивлялась. Даже если б они взлетели к небесам в этой машине - она бы не испугалась. Когда они подъехали к дому, она еще из своего сиденья посмотрела на окна. Света там не было… В кружащейся голове не сразу выстроилась мысль - «А где свет? почему темно?» Потом отрезвев, она сказала Игорю: «Свет не горит… Там должны быть дети! Я на шестом этаже!» – и помчалась к лифту. Ключ не хотел попадать в замочную скважину, потом она справилась и влетела в комнату. Включила свет. Никого не было. Подлетела к телефону и вдруг увидела лист бумаги из школьной тетради. Сын писал: «Мама, не волнуйся, бабушка сама за нами приехала. Это сюрприз! Приезжай завтра. Нинка просит от тебя оливье!» Она, не снимая пальто и услышав, что подъехал лифт, рванулась к незахлопнутой двери. Игорь смотрел вопрошающе. Люська только выдохнула: «Мать забрала их…»и тут же, в передней, как только щелкнул дверной замок, клубок одетых в пальто, спешно снимаемых, заплетающимися шагами, как будто четырехногое существо, они дошли до комнаты и прямо упали на ковер в неистовом любовном соитии.
До воскресного вечера они не выбирались из постели. Ни о какой поездке к бабушке не могло быть и речи. Перезвонив им, она сказала, что отравилась в буфете и еле доплелась домой. Хочет отлежаться. Игорь сослался, что уехал в район на объекты и остался там с друзьями. В первый день они не понимали ничего, мозги были отключены и только каждая клеточка тела жила в томительной неге нежности, ласки и взрывных объятий. Они съели все, что находилось в холодильнике, и голыми жевали что-то на кухне, запивая водой. В первый день они почти не разговаривали, и их общением были немое смотрение глаза в глаза, короткие поцелуи, и снова они прижимались друг к другу, как будто им осталось жить несколько часов.
В воскресенье позвонила мать и, услышав слабый Люськин голос, затараторила в трубку: « Людочка, ты пила марганцовку? Ничего, что противная, ты должна очистить желудок! Не ешь пока ничего, только сухарики… Хлеба нет? ну какая же ты не хозяйственная! Хлеб и вода должны быть всегда. Нет, это не стихи. Случайная рифма. Ну ладно, не буду, Знаю, что собиралась готовить. Ну, понимаю, понимаю. За детей не беспокойся, к шести мы уже приедем!»
   Люська после очередного любовного сеанса, лежала обессиленная и в тоже время вся наполненная, как колодец свежей водой, подумала: если бы она уступила тогда, еще в институте, по молодости Игорю, они спеклись бы, неопытные и еще неискушенные, в очень короткий срок. Страсть бы их сломала, сожгла, и разметала в разные стороны. А может, и не было бы такой страсти - просто первый опыт? И тоже – удержались бы? Сейчас они встретились, закупорив те свои чувства, не израсходовав их, не подозревая, как они отстаивались и зрели! И как только встретились – обдали друг друга, как горячим пламенем своей крепостью и хмелем. А в семьях своих они традиционно занимались сексом, делали детей, и пламя их любви было ровным и осторожным, как в газовой горелке - умеренное и регулируемое ..
Игорь ушел в пять часов. Они долго еще целовались в прихожей. «Что теперь будет с нами?» - нараспев, протянула Люська. « Мы будем жить вечно, и любить друг друга» - поцеловав в глаза Люську, ответил Игорь. Люська еще дослушала, прижавшись к двери, как опустился лифт на первый этаж, но из ее окна плохо было видно выходящих из подъезда из-за огромного тополя, что рос прямо под окнами.
Она успела только принять душ и сварить макароны, как приехали ее дети с бабушкой. "Ну, ты и впрям с лица сошла» - еще в дверях, бросив на нее цепкий взгляд, сказала мать, - Синичища – то какие под глазами, не ела ничего? Похудела прям… Ну ничего, мы привезли тебе винегрет, я вареники сделала. Тебе уже можно, идем в кухню…Дети! Мама больна. Саня, сходи за хлебом, и кефир купи! - по-хозяйски покрикивала мать, взяв на себя инициативу по хозяйству. – Ну, ты как, на работу-то пойдешь завтра?»
Люська постепенно возвращалась на землю. Она пошла снова в ванну, обмылась холодной водой, и вдруг увидела в зеркало на шее багровое пятнышко. Как шкодливая ученица, она закрылась руками, лихорадочно думая, что делать? Она немного подняла ворот своего халата и направилась в прихожую. Там нашарила на полке шерстяной Нинкин шарф и перевязала горло. Для пущей важности надела носки на ноги. Так и зашла в кухню. «Мам, ты че – совсем заболела?– с легким испугом спросила дочь. Мать резко обернулась на нее. « Да нет, я искупалась перед вами, вот, горло запершило, зазнобило. На всякий случай прогреюсь. А не пора ли вам спать, у тебя же контрольная завтра?» - Люська спроваживала из кухни дочь . Сын уже уткнулся в детектив. « Только бы все угомонились» - почти плаксиво подумала Люська, почувствовав такую дикую усталость, как будто вся та наполненость, только что распиравшая ее тело, куда-то испарилась, и она, как сдутый шарик, голодная, набросилась на винегрет, выпила чай и пошла к себе в комнату. Сейчас она была - сплошное вычитание. И даже не подумав своей чугунной головой, что лежит на простынях, где они лежали вместе еще совсем недавно, она провалилась в глубокий сон…
   Игорь не объявлялся целых три дня, которые Люське показались, как три года. Сон пропал, все тело как будто кололи мелкие и частые иголки. Мрачная пустота внутри сочилась какой-то первобытной тоской. Дела, дети, работа стали каким-то машинальным действием. Теперь все, что происходило с ней, казалось сном. Ничто не могло заполнить ее, как будто костный ее остов исчез, и надо было привыкать к слабой, безволевой плоти. В то время еще не было сотовой связи. Игорь, который возвращался весь горячий от любви в тот вечер от Люськи, открыл окно в машине. Осенний влажный ветер охладил лоб, потрепывая волосы. Это его и докосило окончательно. Игорь слег на следующий день, и температура поднялась такая высокая, что пришлось вызывать «скорую». На работу он не ходил, и был в полубредовом состоянии. Только на третий день он по справочной узнал телефон Люськиной редакции, затем ее отдел, и позвонил, наконец. Когда Люську позвали к телефону, она не сразу узнала Игоря – голос был низким и с каким-то присвистом. « Ты уже со мной простилась?» - почему-то спросил Игорь. « А почему я должна с тобой проститься?»- растянуто и очень тихо спросила Люська. « Я заболел. Сильно. Не мог даже позвонить раньше. Температура зашкаливала». Сердце у Люси вдруг наполнилось какой-то силой и нежностью. «Все в порядке» - подумала она. « Это нам за грехи наши…» - так же тихо сказала Люська. « Глупая, любовь не грех. А у нас с тобой любовь». Он так это сказал, как припечатал. Люська улыбнулась, представив, как в загсе ставят штамп брачующимся. Слова Игоря были сильнее, они впечатывались в саму плоть и сердце. « Я тебя люблю. -нараспев сказала Люська в трубку. На том конце какое-то время зависла пауза, но она так прекрасно висела, вся трепетная, как будто миг, после которого начнется отсчет какого-то другого времени и измерения. Короткий сдавленный звук в трубку расчистил слова. «Ты вся моя, ,и я первый раз ощущаю, какое это огромное понятие для меня!» « А я боялась…» «…что я пропаду на веки?». «Что ты испугался». « Знаешь, не успел. Пока мне очень хорошо. Я скоро окончательно оправлюсь и удавлю тебя в своих объятьях». «А мне немного страшно». «Просто мы забрались слишком высоко. К богам. А там мы еще не бывали… Надо привыкать!» « Я люблю тебя! – снова, как молитву повторила Люська. Другие слова не приходили на ум. Но тут зашел начальник отдела, ища глазами Люську, и она положила трубку.
« Людмила Андреевна, у нас открывается газета в Завидовском районе. Там взяли молодого специалиста, только из-за парты. Надо помочь. Дня на три. Сможете пожертвовать временем? Протопопова на больничном, кроме вас, дорогуша, некому.»
« Когда ехать? - как из другой комнаты спросила Люська, не успевая переключиться после телефонного разговора. « Думаю с понедельника, а уже в четверг к нам на работу, лады?».
Люська уставилась в окно своими зелеными агатами, думая о чем-то своем». « Лады..ы..ы»-- распевая, ответила Люська. Как она опять была похожа на Джоконду – легкая улыбка на лице, освещенная какой-то внутренней тайной и чувством глубокого удовлетворения и высокого достоинства. Я уверена, она была похожа на нее тогда. Ведь я ее так хорошо знаю и представляю как наяву!
До ее командировке Игорь поправился и, конечно же, поехал с ней. Им как будто выпало еще время, чтобы они проросли и обвились накрепко всеми отросшими ветвями так неожиданно выросшей любви на их пути. Люська успевала до обеда показать основные программы ученице, дать ей задание (в другое время она бы сидела и натаскивала девчонку), но сейчас она изменила своей тактике и, наоборот, давала задания, чтоб ученица раскрывала свою инициативу. И та, настырная и способная, рада была, что не сидят с ней, как с зеленым стручком. Обе работали в обоюдном согласии и не забирали время друг у друга. Люська мчалась в гостиницу, и буквально прилипала к Игорю. Теперь они больше говорили. Но темы все были какие-то касательные. Оба избегали вопросов и подробностей их личной семейной жизни. О чем угодно, но эту темы они в обоюдном немом согласии объезжали, как машины объезжают «кирпич».
   А еще через неделю слегла Люськина мать. Был ущемлен какой-то нерв в пояснице. Может обычный радикулит, но мать пролежала целую неделю, и Люська моталась, как челнок швейной машинки, из одного конца города - проверить детей и наварить им обед, а потом к матери, прикованной к постели. Она натирала ее какими-то мазями, керосином, все это сопровождалось протяжными вздохами, то резкими взвываниями от боли, на которые мать скороговоркой извинялась, но в целом, ощущая помощь, дочери, болела по полной программе.
      На шестой день этой маяты и служения своим близким, Люська проснулась, втянула босые теплые ноги в тапки, потянулась, поднявшись, и вдруг ей стало плохо. Голова так закружилась, что она вся осела, успев сделать несколько шагов, ухватившись за косяк двери. Чувство тошноты опустилось до самого нутра. « Этот все твой керосин…» - вспомнив мать, подумала Люська. Она прошла в кухню слабой шаркающейся походкой, налила кипяченой воды из чайника, жадно сглотнула воды и вдруг резкий толчок, будто кто-то пнул ее сзади, выпрямил ее, как линейку. «Боже, неужели?…» - застыла она. Взглянула на календарь, отыскивая нужный месяц. Даты путались, прыгая мелкими цифрами перед глазами. Сроки прошли. Сомнений не было. Не было и никаких мыслей. Она просто смотрела в пространство, но не на угол кухни или облачное небо за окном. Туда, куда она заглянула, было огромным пространство-временем вселенских масштабов, и она плыла там со своей догадкой, и, как в невесомости, не могла управлять ни своим телом, ни своими мыслями. Такое вот затяжное выпадение из реальности…
   Была конец декабря. Они встретились после работы с Игорем в огромном магазине, зашли в кафетерий. Игорь обнял Люську за плечи и зарылся ей в волосы. Вязаная шапка упала ей на колени. Она сначала размякла вся от его близости. « Твой запах!... Если бы можно было в тебе раствориться! - Игорь повел головой, носом щекоча ее шею. « Ты и растворился…» - тихо произнесла Люська. Именно произнесла, потому что голова его остановилась на секунду, потом пальцами он повернул ее лицо перед собой и переспросил – « Ты что-то сказала?»… « А ты не расслышал или не понял? – Люська смотрела ему в глаза. - Или не хочешь понимать?» Игорь опустил веки, потом резко поднял на нее свои темные, цвета черного шоколада глаза. « Я не понял"…- он вопросительно смотрел на нее. « Ты растворился во мне…- ясно повторила Люська, как объясняла когда-то своим детям что-то из уроков. Глаза Игоря медленно ползли от ее глаз по ее щекам, губам, шее, потом снова уставился, только не в глаза, а куда-то в переносицу. Все это было, как в замедленном кадре. То ли он осмысливал то, что она ему сказала, то ли медленно подыскивал ответ, который она, конечно же, ждала от него. Он немного отвернул голову и куда-то вкось произнес. « Скоро Новый год. Какой подарок!…» Не было в этих словах ни страха, ни радости, как-то бесцветно по интонации произнес он их. Он снова посмотрел ей в глаза. Что-то тягучее переливалось из его темных глаз в Люськину зелень, желтея там и забирая свет, возвращаясь снова в его темные зрачки. «Похоже на настойку эвкалипта, - глядя в его глаза, вспомнила Люська аптечную баночку, которую она чуть не разбила у матери. "Ты испугался?" – прямо, как это могла спросить Люська в критических ситуациях. « Ну почему ты меня проверяешь на страх?" - он на минуту отвернулся от нее. Потом снова посмотрел в ее глаза и как уставший диктор последних радиоизвестий, произнес: « Просто один раз я уже женился, потому что, как ты выразилась, растворился…» « Плохое воспоминание» – Люська отвернула голову. Через стекло кафетерия она увидела молодого мужчину с набитой до верху магазинной тележкой. Маленький малыш в зеленом свитере сидел, возвышаясь над покупками на детском месте. Он болтал ножками и головой, разглядывая все вокруг и стараясь схватить то, что видел, если коляска подкатывалась близко к стойкам, и тогда отец ласково отводил его ручку и улыбался малышу.
   Именно в этом супермаркете мы встретились с Люськой, спасаясь от июльского дождя, и в этом кафе она рассказала мне свои последние новости… Выглядела она хорошо, женственность особенно выделялась в ее облике, и грусть в разбавленной зелени ее глаз придавала какую-то отстраненность от мира и углубленность в себя, свой мир. Это всегда привлекало меня в ней и манило - такая близкая и знакомая до последней черточки, но никогда не разгаданная до конца.
« Ну и что, ты согласилась и сделала аборт?» - спросила я нетерпеливо. «Нет, случился выкидыш. Так странно… Я тогда разозлилась на него, но понимала, что все произошло так скоро, что мы не свободны… Но...- у Люськи глаза стали жалкими, устремленными куда-то в себя. - Этот ребенок был д и т я л ю б в и, ты понимаешь? Ни его дети, ни мои, не были зачаты в такой любви.» Она положила свой подбородок на согнутую в локте руку и молчала несколько секунд, проигрывая снова весь тот момент жизни. - У меня случился выкидыш. Накануне я переставляла сыну стол, переносила книги. Он подрос, и ему хотелось самостоятельности. Они начали ссориться с дочкой. Ночью мне стало плохо. Я то, что вышло из меня, сложила в баночку и поставила ее в холодильник. Я хотела утром пойти к врачу, спросить, что со мной и показать» … Люська вся напряглась и ее глаза устремились не на меня, а в меня, так что мне стало не по себе… «Ночью мне приснился сон, будто я встаю с постели и хочу выйти, но натыкаюсь на кого-то, лежащего на полу. Я нагибаюсь и вижу очень красивого парня, прекрасно сложенного и абсолютно обнаженного. У него такие волнистые волосы, красивые глаза, просто очень красивый молодой парень. Я дотрагиваюсь до него, а он такой холодный… Я спрашиваю - « Почему вы такой холодный?.. а он отвечает - « Я из холодильника».
После этой реплики Люська полезла в сумочку и стала рыться, что-то перебирая с раздражением. Мне стало в первый раз как-то нехорошо рядом с ней…. Люська достала пачку сигарет и закурила. Я отметила эту ее новую привычку и вопросительно посмотрела на нее. Она кивнула, как бы осуждая себя в этом, и выпустила красивую струю дыма. «Курящая Джоконда - с кривой улыбкой подумала я, все еще находя в ней то неуловимое сходство, так сильно отпечатавшееся у меня в голове с ее внешностью и с поразившим обликом портрета Леонардо. « Ты осуждаешь меня?- нервно спросила Люська. «Да, нет, милая ты моя баба, …- с выдохом протянула я. Ее глаза обдали меня зеленым светом и остановились, застряв прямо в моих зрачках. « Люсенька, ты такая …-я не могла подобрать слова, - такая необычная, тебя можно рассматривать и разгадывать. Ты …сосуд для счастья, только не наполненный… И это меня очень расстраивает».
Суетливый жест ее руки, ищущей, обо что можно потушить сигарету, выдавал ее внутреннюю расстроенность. « Ты зря меня жалеешь, - как будто отчужденным голосом и, стараясь быть невозмутимой внешне, проронила она. Люська взяла салфетку из пластмассового стаканчика и, уложив так и не выкуренный изящный сигаретный столбик в салфетку, прижала ее пальцами, а затем бросила ее на стол. « Я как раз таки счастлива. По крайней мере, я люблю и любима, а это выпадает не каждому»! Я мысленно как микрофильм прокрутила свою жизнь, и поняла, что не могла бы ответить также. Я даже растерялась и уставилась на Люську. « Так вы вместе?» « А что ты имеешь в виду – живем под одной крышей и накрываемся одним одеялом?» Я пропустила ее реплику, разглядывая как будто впервые Люську. Я только сейчас заметила в ней внутреннее спокойствие и удовлетворенность. Та тучка, которая набежала, и я ее выделила крупным планом из всего ее рассказа, заставила по-новому переосмыслить все то, что я услышала. «Ты сумела все расставить по местам - и свою любовь, и детей, и все ваши «хвосты» с прошлых событий в жизни? Все сочетать и быть счастливой?» « Ну, я не фея… Но пока меня все устраивает. И жизнь складывается так, как она складывается».
   Прошло года три. Наши дети стремительно подрастали и отделялись в свою новую личную жизнь. И как ни странно, в постоянном, доведенном с годами до механической заботы о них времени, появлялись уже островки заботы и осмысления своей прожитой жизни. Своей личной жизни. Когда только себе и о себе. Ведь на этом мы не сосредотачивались, и в силу объективности, и бытовизма нашей жизни, и просто нам это было не свойственно.
   Август стоял такой теплый, солнце по-летнему пригревало, листья еще были в густой зелени. Город пестрел астрами и гладиолусами, но больше всего на улице распространялся запах яблок и привезенных бахчей. Народ с полными сетками фруктов и «дарами полей» спешил по домам «закатывать» урожай в банки. Эта привычка южных городов соединяла всех в одном порыве как в очередях, в которых женщины делились своими рецептами, до «горячих печей» на кухне. Поздними ночными часами несли кухонную вахту труженики-заготовители, так что в полночь выглянешь в окно, а в соседнем доме почти все окна освещены.
Я заглянула к Люське накануне ее дня рождения, потому что должна была уезжать в другой город. Дверь мне открыла моя подруга в ярком фартуке, волосы перевязаны тесьмой на греческий лад - вокруг лба
-Ой, ты! Проходи, дорогая! Не пугайся, мы крутим помидоры на томат.
-Во всех, ты, душенька, нарядах хороша….- снимая возле двери туфли, чмокнула я Люську.- Уезжаю через два дня, вот решила забежать…
-Проходи, проходи….- Люська первая впорхнула в кухню.
За столом, на котором кое-где краснели томатные лужицы, за соковыжималкой сидел мужчина. Он был одет в старые тренинги и с голым торсом. Он приподнял свои черные под бровями вразлет глаза, в которых было и немного смущения, как это бывает перед незнакомыми людьми и что-то похожее на «вы меня не трогайте и не смотрите пристально».
-Знакомься, это Игорь. Видишь - томаты крутим. Ты уже что-нибудь закрыла? – почти невозмутимо и непринужденно спросила Люська. « Молодец, держится подруга. Она разве не знает, что я его вижу первый раз?».
-Тебе чай поставить или свежевыжатого сока? – со смешком предложила Люська
- Воды и духовной пищи…. Я тебя давно не видела.
Никто из них не смутился, как будто я соседка - забежала к ним за солью. Игорь молча и сосредоточенно крутил ручку кухонной машины, как бы не видя нас.
- О чем будем вещать – о романе Стругацких или фильме Дзеферелли? - чуть наигранно спросила Люська, и мы вместе засмеялись. Игорь криво улыбнулся.
- Ты лучше расскажи - куда путь держишь, и что за причина? Кстати, ты все время пропускаешь мой день рожденья! Обижусь, надуюсь и не прощу! – Люська погрозила пальцем.
- Ну, ты же знаешь, пока с моего спального района да с другого конца города доедешь….
-Ладно, поняла, не оправдывайся. Я не обижаюсь.
-Игорь, - она поменяла полную миску с кроваво-красным соком на пустую, - ты так до верху не наполняй, видишь, весь стол в лужах. Тот молча кивнул и продолжал крутить, стараясь оставаться малозамеченным. Все это выглядело так по-домашнему…. Я хотела спросить про детей, но Люська, понимая и чувствуя меня изнутри, опередила.
- Дети поехали помогать маме и занимаются тем же самым. Разделение труда…Мама только следит за трудовым процессом. Недавно звонила, спрашивала, сколько мы наработали и чтоб не перекипятили сок….
Люська все это говорила на ходу, продолжая что-то делать и все это выглядела так по-домашнему согласно и повседневно…. Мы еще чуть поболтали ни о чем, я оставила Люське свой подарок, и она пошла проводить меня. Раскланявшись с Игорем (тот приветливо и уже более расслаблено кивнул на прощание головой), я возле двери зашептала Люське
- Он у тебя живет?
- Нет, - как-то просто и безвкусно ответила Люська – Сегодня вторник и это «мой» день….
-Только один?
Нет, есть еще парочку. – Было видно, что Люське неприятно было говорить об этом.
Я смотрела на Люську – еще такую моложавую, красивую, мою любимую Джокондочку, смешно смотревшуюся с этой цветной перевязью на лбу, счастливую и загнанную обстоятельствами жизни, с ясной и уже навсегда грустной зеленью в глазах, и мне так захотелось ее обнять. Я прижала ее к себе, а она немного смутившись, но растроганно тихо ответила:
- Измажешься, томатный сок плохо отстирывается. Спасибо тебе, подружка дней моих суровых….
- Люська, я имею одно преимущество в твоей жизни – я тебя всегда неизменно любила и любовь моя была верной.
-Да…- протянула Люська. – Я это знаю и ценю. Все же интересно, а что бы было, если ты все же родилась мужчиной? Была ли бы ты верной тогда?..
Мы поцеловались, и я ушла.
А через год я по счастливой случайности оказалась в Париже. Первый раз за границей и прямо в Париж! Когда я летела, у меня было чувство, что все, что происходит сейчас со мной – сон, и я только боялась, что он окончится еще в самолете и окажется, что я, всего- навсего, лечу в какой-нибудь Адлер. Но…. Париж раскрыл мне свои объятья. Разноцветные тюльпановые клумбы, зеленые, чистые, будто только что «выбритые» газоны, толпы туристов, запах жареных орехов, маленькие кафешки и отдыхающие люди. «Парижане? Почему тогда среди дня не работают, а болтают, сидя за столиками прямо на улице?». Все это ярким калейдоскопом опрокинулось на меня. Сена с прогулочными корабликами, Эйфелева башня, возвышающаяся своим кружевным железом над Парижем, многоликий, бурлящий бульвар Капуцинов…
И вот настал день, когда я вошла в залы Лувра. Я давно собирала альбомы репродукций разных музеев. Была в Эрмитаже, Пушкинском. Но Лувр был первым музеем на иностранной земле. И хотя все музеи примерно одинаковы – огромные смотровые залы, золотые рамы, яркий колорит полотен и мраморные, а где-то паркетные разрисованные разными породами деревьев полы,все же Лувр предстал для меня истинным храмом живописи. Он возвеличил для меня само пребывание в нем. Я понимала, что не смогу все вместить в себя и хотя на чем-то и останавливала свое внимание, я просто шла медленно по залам, скользя, будто гладя своим почтительным взглядом живописные шедевры. Я шла с одной целью – увидеть Джоконду «в орингинале» - благо мне судьба предоставила такой шанс.
Я знала, что знаменитый портрет Леонардо не большой. Не в этом суть. Я хотела «посмотреть в глаза Джоконде». Наконец, вот она. Перед ней всегда толпа, как перед телом в прощальый день. Такой почет и приглушенная тишина вокруг… Долго около нее не постоишь – тебя сменяют другие. Странно, но в этот раз было довольно реденькая кучка людей, и я сначала издалека, потом медленно подвигаясь к ней, уставилась на портрет всем своим жаждущим взором. Джоконда снисходительно улыбалась. На всех и на каждого и будто сквозь вас. Немного болотного цвета краски приглушали не столько сам портрет, а как бы отстраняли портрет от любопытных взоров, ослабляя и туша этот постоянный интерес. Джоконда так же смотрела на вас, будто заглядывая в душу. Она завораживала и в то же время, именно горделиво «снисходила» на каждого смотрящего. Она была какой-то отстраненной и в то же время как говорят современным языком, «самодостаточной»…Наравне с ее мягкой женственностью и внутренней чистотой,ее безмятежность и внутренний покой, как бы выражали ее жизненную уравновешенность, безмятежность и ...благополучие. Мне подумалось, что, возможно, история ее загадочности больше даже подогрета многими поколениями. Еще со времени ее создания. И не будь такого внимания и огромной истории об этой работе Мастера, может, она была бы менее заметна и…. более тепла. Джоконда как бы улыбалась себе, думая, что «столько миллионов прошло мимо меня, разгадывая тайну, но на самом деле, все более просто, и это моя загадка – разгадать, а какую тайну во мне вы ищите»?
Я вспомнила Люську живую, красивую тоже какой-то неразгаданностью и невысказанностью, и все же – настоящую. У нее тоже своя тайна. Тайна ее изломанной жизни, тайна ее поступков и тех мыслей, о которых можно догадываться, но как много не разгаданных нами в ее бессонных ночах, заботах и просто в самой обыденности жизни! Сколько таких неоцененных Джоконд,неразгаданных и невысказанных! Как часто мимо них проходят равнодушно, ища чего-то кричащего, жадно манящего,а часто простого и понятного,соответственно соей высоте... Хорошо, если кто-то в жизни смог увидеть, проникнуться и войти всем сердцем в их облик и судьбу! А была ли счастлива сама Джоконда? Чего только не пишут о ней! Наверное, человеку нужна какая-то вечная тайна и красота, ибо в нее каждый вкладывает свое видение, свою невыраженную мечту, - а иначе было бы неинтересно. И в этом судьба портрета с одной стороны счастливая – столько внимания, разгадок, поклонения, а с другой – «нет ей покоя»!
И снова я смотрю в лицо Джоконде, и она завораживает меня. Но я ничего не могу сказать об этой женщине, – какая она? Что она любит, а что ненавидит? Что бы она делала, если бы ожила и встала со своего кресла, куда и с кем пошла? Какой у нее смех и тембр голоса? Кто любит ее и кого любит она? Каков ее дом? Знает ли она счастье и труд материнства?А что такое женское одиночество,и все проблемы жизни, связанные с этим? Но Джоконда только смотрит куда-то сквозь нас, закрыв всю себя в свою полуулыбку, не утомляясь уже много веков. И ты отходишь от нее возвышенный, но и немного опустошенный.
Когда вечером наша российская группа вернулась в гостиницу, я долго пыталась объяснить портье свою проблему. Потом нашли нашу переводчицу, и я пыталась теперь ей объяснить, чего я хочу. А хотела я, всего-навсего, отправить домой телеграмму. Я написала текст на листочке. Переводчица прочитав, вопросительно посмотрела на меня, потом что-то с улыбкой объяснила портье. Тот так же с интересом посмотрел на меня, улыбнулся и кивнул. Теперь я была спокойна, что моя телеграмма без искажений дойдет до адресата. А написала я: «Люся я в Париже. Видела оригинал Джоконды. Ты лучше. Я тебя люблю. Твоя подруга».