Более чем про это

ОТ АВТОРА

Самое странное, что я никогда не интересовался судьбой Маяковского и не очень тяготел к его стихам, хотя и признавал его гениальность. Так сложилось, что в минуты душевных невзгод я предпочитал погружаться в лирику других стихотворцев. Находить утешение в луженых стихах Маяковского мне не приходило в голову. Отвращение к нему мне привили в школе, где литературная гениальность писателей соизмерялась с преданностью партии.
О трагической судьбе поэта я задумался в середине девяностых. В то время я писал книгу о современных артистах и однажды попросил актера Евгения Леонова дать мне интервью. Мы встретились с ним в буфете Ленкома на втором этаже. Я знал, что у народного любимца тысячу раз брали интервью, и он тысячу раз отвечал на одни те же вопросы, поэтому во время беседы он, скорее всего, будет скрывать зевоту. По этой причине я решил начать разговор не стандартно. Я вычитал, что актер страстно любит поэзию, и его любимый поэт — Леонид Мартынов.
Евгений Павлович охотно заговорил о поэзии и признался, что, кроме Мартынова, он еще обожает раннего Маяковского. Как человек, не очень хорошо знакомый с творчеством революционного пиита, я вспомнил нашумевшие публикации про его убийство сотрудниками ОГПУ. Вспомнил исключительно для того, чтобы поддержать разговор. Но Леонов хитро прищурился.
— Совершенно точно знаю, что Маяковский выстрелил в себя сам, — сказал Леонов. — Никаких чекистов по близости не было. Журналисты слышали звон, да не знают, где он.
После того, как Евгений Павлович насладился моим удивлением, он в мельчайших подробностях рассказал о том, что произошло 14 апреля 1930 года на Лубянской квартире поэта. Я открыл рот. Открыл искренне, а не из вежливости.
— Вы так рассказали, Евгений Павлович, как будто лично присутствовали при этом.
Глаза актера сделались лукавыми.
— Считайте, что я лично присутствовал при этом, — ответил Леонов.
Несмотря на мое невежество, я не мог не знать, что последней женщиной, с которой виделся поэт, была двадцатидвухлетняя актриса МХАТа Вероника Полонская. Только потом я сообразил, каким образом Леонов мог так подробно знать о смерти Маяковского. Полонская была женой актера Михаила Яншина, а Яншин — первейший учитель Леонова, который передал ему свою прославленную роль Лариосика в спектакле «Дни Турбиных». Яншин вполне мог рассказать Леонову о том, что знал сам. А знал он немало.
Мне было понятно, что многое в самоубийстве поэта не договаривалось властями. Показания свидетелей корректировались, вещественные доказательства подменялись. Да и Полонская в своих воспоминаниях, которые вышли через восемь лет после трагедии, не сказала всей правды. И нетрудно догадаться, почему.
Истинную правду она могла рассказать только единственному человеку — своему мужу, для которого известие о том, что его жена имела любовные отношения с Маяковским, было потрясением. Официально признано, что причиной развода Яншина с Полонской послужила открывшаяся мужу правда о неверности жены. Но так ли это? Они развелись только в 1933 году. Чем же оправдалась Вероника Витольдовна перед мужем в тот день 14 апреля, когда она бледная и испуганная возвратилась домой? К этому времени уже вся Москва трубила о самоубийстве поэта.
После этого супруги прожили еще три года. Правда, потом расстались. Но отнюдь не из-за Маяковского, раскрывшего имя замужней женщины в своем предсмертном письме, а из-за того, что Михаил начал увлекаться юными артистками из театра Ромэн. На одной из них, Наталье Киселевой, известной, как Ляля Черная, он через несколько месяцев после развода женился.
После интервью с Леоновым мне захотелось почитать стихи и письма Маяковского, но я так и не почитал. Закрутился и забыл, как это бывает.
Два года спустя я встретил на улице своего бывшего однокурсника по Литературному институту. Мы поехали с ним в Переделкино. Там на даче, к нам, веселой компании однокашников, присоединился сторож пансионата писателей дядя Гриша, который, после первой рюмки начал бить себе кулаком в грудь и уверять, что его дед, был очевидцем смерти Маяковского.
«Как? Еще один очевидец? — иронично сверкнуло в мозгах. — Да Маяковский меня просто преследует».
От сторожа отмахивались, как от мухи, но он продолжал молотить себе в грудь и брызгать пьяной слюной.
— Да клянусь! Мой дед был тем самым почтальоном, который видел, как с парадной лестницы сбегала женщина с пистолетом в руках. А потом женщина побежала обратно.
Все рассмеялись, а меня пронзило словно молнией. Пьяный бред дяди Гриши совпадал с тем, что рассказывал Леонов.
— Как фамилия вашего деда? — спросил я.
— Сигалаев! — ответил сторож. — Тимофей Степанович.
Мой однокурсник скептично ухмыльнулся и весело подмигнул.
— Расслабься, дядя Гриш! Я читал протоколы. В числе свидетелей нет никакого Сигалаева.
— Совершенно верно! Нет! — нахмурился сторож. — В деле вообще нет никаких свидетелей, даже книгоноши Локтева, который заглядывал к Маяковскому в комнату за пять минут до выстрела. А мой дед после своих показаний получил двадцать лет лагерей. Правда, его выпустили в тридцать восьмом, после того, как расстреляли Агранова.
Вот после этих посиделок в Переделкино у меня и пробудился резвый интерес к Маяковскому. Сначала — к его гибели, потом — к его творчеству. Я перечитал все его стихи, затем все, что о нем писали. Перерыл все архивы, и понял, что он был пешкой в той большой игре, в которую играло время.
— А знаете ли вы, что Маяковский был участником заговора против Сталина, — огорошил меня однажды один высокопоставленный генерал, узнав, что я собираю материалы о Владимире Владимировиче. — И Сталин это знал. Однако продолжал считать его лучшим поэтом современности. 
Подтверждение словам генерала я нашел позже в одном протоколе. К этому времени я перелопатил кучу архивных документов. Конечно, главная загадка в гибели поэта крылась в Лиле Брик, имевшей магическое влияние на него. Но я понял еще одну вещь. Для Лили Брик Маяковский был всего лишь предметом мести за холодность ее мужа Осипа. Лиля сломала как личную, так и творческую жизнь гения. Оттого у него в стихах столько мрачного надлома. А ведь если бы не Лиля Брик, мы бы знали совсем другого поэта, величайшего из жизнелюбов.
Как удавалось Брикам удерживать Маяковского на крючке любви, и почему вместо счастливой жизни во Франции поэт выбрал трагическую гибель в России? На эти и другие вопросы я и попытался ответить, взявшись за эту книгу.




Часть первая
МЕСТЬ ЗА ХОЛОДНОСТЬ


Глава первая

Когда в ноябре 1891 года в семье присяжного поверенного юрисконсульта австрийского посольства Урия Кагана родилась первая дочь, ее решили назвать Лили. На этом настоял глава семейства, страстный поклонник немецкой поэзии. По его мнению, великий Гете, несмотря на несметное количество возлюбленных, официальных жен и тайных любовниц, через всю жизнь пронес любовь только к одной девушке — к шестнадцатилетней Анне-Элизабет Шенеман из Франкфурта-на-Майне, которая была его невестой, но которая так и не вышла за него замуж. Именно она, по мнению Кагана, вдохновила поэта на самые прекрасные стихи о любви, которые когда-либо рождались на земле, в том числе и на завораживающую элегию «Парк Лили».
— Пусть наша дочь будет музой такого же великого поэта, как Гете, — сказал отец семейства и сентиментально смахнул слезу.
— Пусть! — согласилась супруга и тоже прослезилась.
Елена Юрьевна, как и муж, была такой же страстной поклонницей искусства. Она окончила Московскую консерваторию и давала частные уроки по фортепьяно. Поэтому к стремлению Урия Александровича увековечить в дочери одну из самых прекрасных муз создателя Фауста отнеслась с пониманием. Впоследствии имя Лили с ударением на последний слог переименовалось в русскую транскрипцию Лиля.
Девочка росла весьма энергичной. Она была жизнерадостной и невероятно подвижной. Малышку радовало все. Некогда тихий дом еврейской семьи Кагана теперь ежеминутно оглашался звонким смехом. Лиля ни минуты не могла посидеть спокойно. Ей постоянно нужно было куда-то бежать, кого-то спасать, чем-то восторгаться. Излишне добавлять, что родители в дочери души не чаяли. Ее любили все: родственники, знакомые, служанки, кухарки. Даже на улице на нее все обращали внимание. На девочку невозможно было не обращать внимания: тоненькая, изящная, с огромными карими глазами, которые постоянного горели шкодливым огнем. Ее волосы были ярко рыжими, а вид — более чем независимым.
Когда через несколько лет, в семье родилась вторая девочка, которую назвали Эльзой, также в честь героини стихов Гете, старшая сестренка, которой едва стукнула пять, энергично взялась за ее воспитание. Она проявляла такую недюжинную самостоятельность, что мама доверяла дочке пеленание младенца и самостоятельные прогулки по Покровке, на которой жила семья.
Эльза, в отличие от сестры, была чистым ангелом: огромные голубые глаза, вьющиеся белокурые локоны. Она росла ласковой и послушной. Когда улыбалась, все вокруг озарялось. Свою сестру, нянчившую ее с младенчества, Эльза обожала.      
— Вот кто будет истинной музой великого поэта, — говорила Елена Юрьевна.
И Урий Александрович соглашался. Эльза, конечно, классическая муза. Но и по поводу своей старшей дочери он не терял надежды. Глава семейства замечал, что его старшая, несмотря на некоторую угловатость, всегда становилась центром внимания мальчиков. «И чем только берет? — удивлялся родитель. — Ведь кожа, да кости…»
Но брала она, разумеется, горящими глазами и неистовой радостью к жизни. Когда однажды на новогоднем балу за Лилей в очередной раз увязалась толпа мальчиков, Елена Юрьевна иронично подмигнула мужу:
— Если бы Гете увидел, его бы вдохновило на новую элегию: «Полк Лили».
В гимназии Лиле прощалось все. Она обаяла всех преподавателей, особенно сорокалетнего учителя словесности. Как только девочка входила в класс, глаза учителя словесности делались масляными. Это замечали все: и учителя, и ученики. Только сама Лиля по малости лет еще не осознавала, какой притягательной силой она обладает для мужчин.
Мать заметила, что дочка не любит долго сидеть перед зеркалом, как все девочки. Прихорашиваться было не в ее манере. Особенно она ненавидела тщательно расчесываться и укладывать волосы. Однажды в первом классе гимназии, собираясь на занятия, девочка подошла к зеркалу и вместо расчески взяла ножницы. Не произнеся ни слова, она безжалостно оттяпала свои косы и расплылась в счастливой улыбке. Елену Юрьевну едва не хватил удар. Она кинулась к дочери и принялась трясти ее за плечи.
— Господи, что ты наделала!
— Я хочу быть как все, — ответила Лиля.
Подошла трехлетняя Эльза, взяла со столика ножницы и поднесла к своим божественным кудрям с явным намерением повторить подвиг сестры. Однако мать пресекла революционное намерение малышки.
В четвертом классе, когда волосы снова отросли, и их снова нужно было укладывать вокруг головы, Лиля подговорила весь класс явиться в гимназию с распущенными волосами и таким образом зайти на молитву. Такой поступок в гимназии котировался как революционный переворот. Учитель богословия испытал потрясение и забыл все молитвы. Прибежали преподаватели и директор гимназии. Спросили, что это значит? Девочки ответили: это значит, что они протестуют. И в ультимативной форме потребовали автономии Польши.
Как потом напишет в воспоминаниях сама Лиля Юрьевна, причиной переворота в гимназии послужило то, что у нее были очень тяжелые косы, которые заставляли ежедневно укладывать вокруг головы, и от этого голова болела.


Глава вторая

Впрочем, был 1905 год. В стране бушевала революция. Москву лихорадило. Строились баррикады, перекрывались улицы. По ночам звучали выстрелы, и наутро у дома можно было наткнуться на труп. Революционные процессы не могли не захватить Лилю, которой в это время было тринадцать. Вечерами она с подругой бегала на митинги, чем доводила родителей до исступления.   
Отец несколько раз перехватывал дочь в подъезде. Он хватал ее за кудрявую гриву и втаскивал обратно в квартиру. Дрожа от страха и негодования, он кричал на весь дом, что в такой час она выйдет на улицу только через его труп.
— Ты понимаешь, что идут еврейские погромы? Со дня на день могут нагрянуть и к нам!
Но, похоже, Лилю не пугали погромы. И ничто не могло ее остановить. Не справившись с родителем в рукопашную, она изливала досаду в рыданиях, потом делала вид, что отправляется спать. А сама удирала на улицу через черный ход.
Девочка возвращалась глубокой ночью с горящими глазами. На улице шли бои. Разносились слухи об убийствах, грабежах и насилиях. Каждый раз после исчезновение дочери из дома родители мысленно прощались с ней. Однако Лиля возвращалась с кипой революционных брошюр и начинала обвинять родителей в несознательности.
Чрезмерная революционная активность девочки проявилась и в гимназии. Она организовала подпольный кружок по изучению политической экономии. Руководителем кружка избрали старшего брата одной из классных активисток. Семнадцатилетний брат Веры Ося Брик как нельзя лучше подходил для лидера подпольного кружка. Он учился в восьмом классе 3-й гимназии, находящейся неподалеку, и его только что исключили за революционную пропаганду.
Осю знали все девочки класса, поскольку он ежедневно заходил за сестрой. И все без исключения были в него влюблены. Каждая вырезала перочинным ножом на парте имя юноши, симпатичного и элегантного, а также умного до умопомрачения. Что касается Лили, то в тот период мальчики ее не интересовали. Зато она живо интересовалась великими потрясениями, которые бушевали в стране. Столь популярного среди одноклассниц Вериного брата она даже не видела.
Первое занятие в кружке решили провести на квартире у Жени. Вечером за Лилей зашла Вера с серьезным юношей невысокого роста. Лиля недоуменно осмотрела его с ног до головы.
— Я Верин брат, — пояснил юноша и почему-то нахмурился.
После подпольной лекции Вера шепотом спросила у Лили.
— Как тебе мой брат?
— Очень понравился, — деловито одобрила Лиля. — Как руководитель группы — непревзойденный. Умный и образованный!
После этого было еще два подпольных занятия, а третьего — не состоялось. В Москве объявили военное положение и запретили появляться на улице после наступления темноты.
Семья Кагана по вечерам сидела дома с плотно занавешенными окнами, прислушивалась к тому, что происходит на улице, и разговаривала полушепотом. Было тревожно. Отец отправлял семейство в спальню, а сам доставал из сейфа револьвер, клал его перед собой на стол и начинал раскладывать пасьянс. Он не спал всю ночь, охраняя семью от еврейского погрома.
Лиля еврейского погрома не боялась. Она опасалась обыска полиции. В ее комнате находилась куча запрещенной литературы. Карточка Марии Спиридоновой и фотография лежащего в гробу Николая Баумана были спрятаны у нее под постелью. Когда среди ночи раздался звонок, Лиля выпрыгнула из кровати, выхватила из-под матраса запрещенные фотографии, выгребла из письменного стола пропагандистские брошюры и понеслась в уборную. Там она все порвала в клочья и спустила вниз. Затем пришла в гостиную. Отец сидел за столом и по-прежнему раскладывал пасьянс. С правой стороны от него лежал револьвер.
— Кто звонил? — с тревогой спросила дочь.
— Швейцар, — ответил отец. — Попросил поплотнее закрыть окна. Мимо прошла вооруженная толпа…
На второй день разнеслись слухи, что в Москве громят еврейские лавки и вовсю орудуют черносотенцы. На Покровке стало опасно. Отец объявил, что они переезжают в гостиницу.
— Ни за что! — воспротивилась Лиля. — Нам надо объединиться и вооружиться! А мы прячемся, как крысы. Нас потому и бьют, потому, что мы не защищаемся!
Лиля схватил со стола револьвер, но отец его отнял и запер в сейф. Мать едва не свалилась в обморок. Она панически боялась оружия, и не понимала, как ее дочь так бесстрашно дотронулась до пистолета.
Крик души тринадцатилетней девочки услышан не был. Семья перебралась в гостиницу. Через три дня вооруженных бунтовщиков оттеснили на окраины Москвы. Каганы возвратились домой. Первый телефонный звонок, который раздался в квартире по возращению семейства, изошел от Оси. Его голос был взволнованным.
— Лиля, куда же вы исчезли? Я за вас так переживал.
Осиному звонку удивились все, кроме Лили. Отец с матерью переглянулись, а девятилетняя Эльза расплылась в понимающей улыбке. Но Лиля не заметила недоумения родителей и хитрой улыбки младшей сестры. Она в довольно воинственных тонах рассказала молодому человеку, как они позорно отсиживались в гостинице, вместо того, чтобы держать героическую оборону на баррикадах от пьяных погромщиков. Ося слушал молча. Затем неожиданно сказал, что сейчас ходить по улицам молоденьким гимназистками очень опасно.
— Не будите ли вы против, Лиля, если я буду вас сопровождать? — спросил он.
— Ну что вы, Ося! — горячо воскликнула гимназистка. — Неужели вы думаете, что я боюсь…
На этих словах Лиля осеклась и сообразила, что предложение Оси продиктовано не только опасением за ее безопасность. Следом припомнился странный вопрос Веры по поводу того, как ей понравился брат? А ведь она спросила только у нее. А у Жени с Лизой не спросила.
— Конечно, я не против, чтобы вы меня сопровождали, — ответила Лиля. — Но боюсь вам скоро надоесть.


Глава третья

После этого Ося звонил каждый день. В ноябре, когда Лиле исполнилось четырнадцать, беспорядки на улицах прекратились. Молодые люди начали встречаться довольно часто. О подпольном революционном кружке пришлось забыть, и на тайные встречи гимназистки больше не созывались. О несознательности масс также предпочитали не вспоминать, тем более что массы осознали после казацких нагаек, что революция — не способ борьбы с произволом. В Москве снова воцарилось спокойствие. Молодая пара бродила по тихим московским улочкам. Ося читал свои стихи, а Лиля восторгалась. Затем они вели беседы на всякие философские темы.
— Судя по фамилиям, мы с тобой оба из рода жрецов, — просвещал спутницу юноша. — Фамилия Каган говорит о том, что твои предки были Коэны. А фамилия Брик — это аббревиатура, которая расшифровывается как Бен рабби Иосиф Коэн.
— Иосиф? — переспросила гимназистка.
— Ну да! — подтвердил юноша. — Родители меня назвали Иосифом. Но потом мое имя заменили на русское — Осип.
— И правильно сделали, — согласилась Лиля. — Осип — лучше.
— Не думаю, — покачал головой Осип. — Имя накладывает отпечаток на характер человека. Иосиф — имя более одухотворенное, и означает «Божья награда». И еще означает «Служащий разуму, а не страстям». А Осип всего лишь означает «Извлекающий прибыль».
— Разве это плохо? — удивилась Лиля.
— Я не сказал, что это плохо. Но это — более приземлено. Еврейское имя моего отца Меир, что означает «Излучающий свет». Но, решив ассимилировать среди русских, он переделал свое имя на Максим. А это от латинского «Максимус». Что означает «Величественный».
— Величественный лучше, чем излучающий свет, — ответила Лиля. — Излучающий свет — звучит слишком по-библейски. Ведь вы не верите в Бога, Ося?
Юноша пожал плечами и замолчал. Пара некоторое время шла молча. Потом девушка рассмеялась.
— А меня родители назвали в честь возлюбленной Гете, — сказала Лиля. — Ее полное имя я до сих пор не могу выучить. Помню только, что у нее еще было имя Анни.
— Да-да, — кивнул Ося. — Анни-Элизабет Шенеман. Потрясающая элегия «Парк Лили». Вот послушайте, Лиля! Даже на русском языке она звучит, как колдовство:

На свете не было пестрей
Зверинца, чем Зверинца Лили.
Какие чары приманили
Сюда диковинных зверей?

Осип умолк и угрюмо нахмурился.
— Почему вы не читает дальше, Ося? — спросила Лиля.
— Лучше бы они тебя назвали Анни, чем Лили, — ответил юноша. — Лили от имени Лилит. И оно означает — великая блудница.
Девочка снова весело рассмеялась. Но слова юноши как-то неприятно царапнули душу. Что-то такое непонятное и вязкое стало разливаться по телу.
— Неужели вы во все это верите, Ося? — сказали Лиля. — Как вы можете? Ведь вы же поэт!
Ося не ответил. Только интеллигентно и как-то не по годам мудро улыбнулся.
В ту ночь Лиля долго не могла заснуть и все думала об Осе: какой он умный, элегантный и спокойный. А какой красивый и скромный. В такого, пожалуй, можно влюбиться.
Новый год Лиля справляла у Веры. После елки Ося отправился провожать ее домой. Когда они сели на извозчика, Ося неожиданно спросил:
— А не кажется вам, Лиля, что между нами что-то большее, чем дружба.
Сверху из черной бездны сыпал снег. Он мягко оседал на ресницах и таял на щеках. Дышалось легко. Настроение было романтичным.
— Да, кажется, — ответила Лиля и впервые в жизни смутилась.
Девушка отвернулась и всю дорогу молчала, удивляясь тому, что она, оказывается, способна смущаться. «Не иначе любовь», — подумала она.
После этого они стали встречаться каждый день. Лиля вела себя так, как подобает вести себя возлюбленной поэта. При встрече она преданного заглядывала ему в глаза. Затем, вынув кисть из муфты, просовывала ее под Осину руку и слегка прижимала его локоть к своей груди, чем немного смущала студента. Ося к этому времени уже учился в Юридическом университете. А в гостях у Бриков, как только Ося располагался с книгой на подоконнике, Лиля опускалась на коврик у его ног. Если он садился в кресло, девушка садилась на подлокотник и обвивала рукой его плечи. Осе это не нравилось. Он снимал ее руку и хмурился. Иногда уходил в другую комнату, оставляя Лилю со своей сестрой Верой. По гимназии разнеслись слухи, что у Лили с Вериным братом любовь, как у Ромео с Джульеттой. 
Девочка стала замечать, что на нее с интересом поглядывают не только старшекурсницы, но и преподаватели. А сочиняющий стихи учитель словесности однажды посвятил гимназистке стихотворение. Лиля пришла домой и прочла стихотворение учителя родителям.
— Это чьи? — поинтересовался отец.
— Мои! — не моргнув, ответила Лиля и сама удивилась, что с такой легкостью соврала.
Родители были восхищены. Это стихотворение они потом читали гостям, и гости пророчили девочке мировую славу, как у греческой поэтессы Сапфо.
Но окончательно Лиля поняла, что обладает завораживающей силой весной 1906 года. Они шли с мамой по Петровке. И вдруг мимо них пронесся экипаж. Экипаж доехал до угла, развернулся и полетел им навстречу. Когда лошади поравнялся с женщинами, на землю соскочил певец Федор Шаляпин. Он подошел к дамам раскланялся и, не сводя с Лили глаз, произнес:
— Простите, но я не мог проехать мимо таких красивых дам.
Елена Юрьевна растерялась, а Лиля шаловливо улыбнулась и снисходительно протянула руку для поцелуя. Певец с трепетом поцеловал поднесенную ему ручку и принялся с жаром приглашать на свой концерт в Большой театр, причем в свою личную ложу.
В театр они сходили втроем. Прихватили еще девятилетнюю Эльзу. После концерта Шаляпин пришел к ним в ложу и стал настойчиво звать в ресторан. При этом он такими сладострастными глазами смотрел на Лилю, что Елена Юрьевна подумала: «Певец он, конечно, великий, но и шалун немалый. Дочку от него лучше спрятать».
От ресторана пришлось отказаться. Но о том, что четырнадцатилетнюю дочку Кагана приглашал в собственную ложу сам Шаляпин, на другой день судачила вся Покровка. Да что Покровка! Судачили об этом и в гимназии, причем от старших классов до младших.
За Лилей начали ухаживать не только старшие братья ее одноклассниц, но и мужчины довольно взрослого возраста. Было весело. Однако чем больше поклонников возникало у Лили, тем мрачнее и неразговорчивее становился Ося, с которым она продолжала встречаться. 
Однажды после того, как Лилю проводил до дома взрослый брат Тани и поцеловал руку, из темноты вышел Ося. При виде него Лилю охватила радость, а новый ухажер, притворно вздохнув, помпезно удалился.
Лиля приблизилась к Осе, взяла его под руку и преданно заглянула в глаза. Но Ося хмуро отвернулся.
— Нам не нужно больше с тобой встречаться, — неожиданно пробормотал он.
— Почему? — удивилась Лиля.
— Я в тебе ошибся. Прости!
Он вырвал свою руку и быстрым шагом удалился в темноту.


Глава четвертая

Лиля нисколько не огорчилась уходом ухажера и поняла, что Осино решение не более чем игра. Ося ревнует и хочет от нее девичьих слез и клятвенных уверений в верности. Но клятвенных уверений в верности Лиля никак не могла ему предоставить. У нее начался экспериментальный период по оболваниванию мужчин разных возрастов.
Лиле было интересно наблюдать, как под ее смеющимся взглядом умные мужчины начинали глупеть, причем, все без исключения, будь то юноша бледный со взором горящим, либо дядька пузатый с испариной лобной. Учитель словесности, например, был уже у нее в руках, и стоило ему приказать, он отправится с ней на баррикады. Все дело в том, что баррикад уже не было. Шаляпин тоже был у нее в руках. Стоило поманить пальцем, и он прибежит к ней с высунутым языком. Но мама высунутый язык Шаляпина пресекла на корню. На данный момент Лилю интересовали взрослые братья Тани. Причем, все трое. К ним в дом приходила целая толпа друзей.
На второй день после гимназии Лиля напросилась к Тане делать уроки. Как и ожидалось, едва она переступила порог ее дома, сразу сделалась центром внимания не только Таниных братьев, но и их товарищей — четырех блестящих кадетов. Словом, день удался.
Танька счастливая. У нее полный дом мужчин, и в нем с утра до вечера звучат остроты и двусмысленные анекдоты. Таня стала лучшей подругой. Лиля ежедневно приходила к ней делать уроки и близко подружилась со всей компанией.
К концу учебного года в Охотничьем клубе устраивали гимназический бал. Лиля с Таней вызвались быть распорядительницами. Они нарядились в элегантные платья с большими белыми воротниками, украсили себя красными распорядительскими бантами, на плечи нацепили бутоньерки, а ноги облачили в лакированные туфли. Юных дев немедленно окружили красивые молодые мужчины, которые много острили и наперебой приглашали танцевать.
Девушки от такого внимания разрумянились и сделались еще привлекательнее. Вот в эту великолепную минуту, когда вокруг Лили топталась толпа эффектных молодых людей, упражняющихся в остроумии, в зал вошли Ося с Верой.
Увидев свою возлюбленную во всем великолепии, Ося переменился в лице. Сначала он отвернулся и сделал вид, что не заметил Лилю, затем не выдержал и направился к ней через весь зал. «Ага, — ехидно подумала девушка, — все-таки не вынес разлуки». На фоне высоких эффектных молодых людей Ося выглядел бледно. Он подошел и пригласил на вальс.
— Спасибо, но я устала, — отрицательно покачала головой Лиля.
В это время подошел кадет и сделал пригласительный поклон. Чаровница тут же расплылась в улыбке, положила ему на плечи руки, и они, кружась, поплыли по залу под одобрительные взгляды подруг.
Лиля заметила, как помрачнел Ося. От этого на душе запели соловьи. В тот вечер Лилю снова провожал Танин брат. Довезя до дома, он сначала поцеловал руку, затем нагло впился своими колючими усами в губы. От него несло вином и табаком. Лиле не понравилось. Она оттолкнула его с намерением выразить возмущение, но вместо этого по обыкновению рассмеялась.
Наутро позвонил Ося. Он предложил в компании Верочки и двух ее подруг сходить вечером в оперу на «Манон Леско». Сказал, что у них заказана ложа. Лиля поняла, что в этой игре, которую начал Ося, она победила. И дала согласие.
После спектакля Ося провожал ее до дома. У подъезда он неожиданно поцеловал девушку. То ли потому, что это было впервые, получилось как-то суетливо и неуверенно. Ося, видимо, намеривался поцеловать в губы, но Лиля увернулась, и получилось в шею, причем, весьма неуклюже, как-то шиворот-навыворот.
Лиля рассмеялась и забежала в подъезд. Прежде, чем закрыть за собой дверь, она оглянулась. Ося был грустным и немного подавленным. Именно в эту минуту сердце юной девы наполнилось какой-то дурашливо жалостливой нежностью. Такого с ней еще не было.
Через несколько дней Лиля с мамой уезжали в Тюрингию. Расставание с Осей было тяжелым. После торопливых объятий и возвращения домой, Лиля поняла, что не сказала Осе самого главного, что она его любит.
Путешествие не сгладило тоски. Из Фридрих-Рода Лиля написала возлюбленному пылкое любовное письмо. Но ответа не последовало. Она написала еще, затем — на следующий день и на третий. Абсолютное молчание! Каникулы были испорчены. Каждое утро начиналось с того, что Лиля бежала на почту и спрашивала, нет ли ей письма из Москвы. Наконец на шестнадцатый день ей протянули конверт. На конверте Осин почерк.
Лиля радостно побежала в сад, отыскала пустую скамейку и разорвала конверт. То, что она прочла, повергло ее в шок. Ни одного теплого слова. Дежурное письмо, в котором Ося рассказывал про погоду в Москве и про их общих знакомых. А где же о чувствах?
Лиля истерически разорвала письмо в клочья, прибежала домой и бросилась лицом в подушку. Она пролежала до вечера и решила больше никогда не писать Осе. Более того, она решила навсегда забыть его. Но, увы! Прошел день, другой, неделя. Лиля все еще надеялась получить от него письмо. Но он не писал. Осю, видимо, это не удивляло. «Да он же на это и рассчитывал!» — неожиданно сообразила Лиля и вдруг поняла, что проиграла в этой игре в чувства, которую затеял Осип.
Однако то, что творилось с Лилей, уже нельзя было назвать игрой. Девочка всегда считала себя сильной, способной выдержать любые испытания, даже пытки, или распятие на кресте, но испытание нелюбовью оказалось ей непосильным. Лиля поняла, что этот мир для нее приемлем только в том случае, если ее любят. Чтобы ее любили все без исключения — от молодых красивых мужчин, до сгорбленных морщинистых старух. Лиля с детства делала все возможное, чтобы ее любили. Это не так сложно. Нужно всего лишь улыбаться и вплетать в улыбку обожание. Но с Осей оказалось не так. И без его любви теперь все было не мило.
У девочки от горя полезли волосы и начался нервный тик. Мама качала головой, прекрасно видя, что творится с дочерью, но, по возможности, не вмешивалась. Однако зорко наблюдала за состоянием старшей дочери. 
Однажды она отследила, как Лиля купила в аптеке упаковку снотворных таблеток. «Понятно, — подумала Елена Юрьевна. — Хочет отравиться. Бывает. С этого все начинают».   
Елена Юрьевна и сама в пятнадцатилетнем возрасте выпила упаковку таблеток, пытаясь покончить с жизнью из-за неразделенной любви к одному блестящему офицеру. Но сразу после этого она с плачем прибежала к родителям и закричала, что не хочет умирать. Родители умереть не дали. Вызвали доктора, откачали молоком и клизмами. Девушка на всю жизнь запомнила ту кошмарную ночь и тот ужасный промозглый мрак, который начал вползать в нее, едва она приняла отраву. Тогда-то она и поняла, что дороже жизни нет ничего.
Словом, мудрая Елена Юрьевна ожидала такой поворот событий и была готова к нему. Отнять у дочери упаковку снотворного и учинить со слезами скандал — это только усугубить ее намерение расстаться с жизнью. Лиля должна ощутить затылком это промозглое дыхание смерти.
Перед сном мама обыскала постель дочери и, найдя под подушкой снотворные таблетки, коварно заменила их на слабительные. Лиля выпила упаковку и легла спать в полной уверенности, что утром не проснется. Однако она проснулась среди ночи и резво побежала в уборную. Возвратившись в спальню, она с досадой подумала, что купила какие-то не те таблетки, но все равно еще надеялась умереть до второго позыва. Вошла мама и по ее тонкой едва сдерживаемой улыбке Лиля поняла все. За мамой тихо вошла Эльза. Ее лицо было испуганным.
— Все равно я не буду жить, — упрямо всхлипнула Лиля и уткнулась лицом в подушку.
Мама присела на кровать и нежно провела рукой по волосам.
— А стоит ли он того, Лиличка? — осторожно спросила она.
— Конечно, не стоит! — зарыдала девушка. — Но что мне делать, если он меня не любит.
Елена Юрьевна снова подавила улыбку и иронично произнесла:
— А ты, как говорят извозчики… наложи!
— Мама! — вскричала Лиля, вскакивая с кровати. — Зачем напомнила!
Она схватилась за живот и снова побежала в уборную. Вслед ей раздался ехидный мамин смешок и веселый хохот Эльзы. В уборной Лиля решила, что Ося не стоит того, чтобы накладывать на себя руки. Вот на него наложить — это самое разумное. Ведь стоит Лиле свистнуть — все мужчины побегут за ней словно табун за фаворитом. А свистит он прекрасно. В два пальца.
Девочка вернулась в комнату и легла в постель, поджав коленки. Мама нежно погладила по щеке.
— Ты знаешь, он тебя просто ревнуют. Это обычное дело, когда мужчины скрывают свою ревность под маской холодности и равнодушия.
— Если ревнует, значит, любит? — спросила Лиля.
— Конечно, — ответила Елена Юрьевна.
— И все равно это жестоко, — всхлипнула девочка. — Я отомщу ему за холодность. Я ему так отомщу… Я ему всю жизнь испоганю…
Девочка решила больше не думать об Осе. Более того, она решила ему изменить с первым попавшимся студентом, чтобы отомстить за слезы.


Глава пятая

Несмотря на трагедию, едва не закончившуюся летальным исходом, Лиля не утратила своего дара обольщения. На душе было тяжело, настроение ужасным, однако во время прогулки на нее также с интересом посматривали праздно шатающиеся мужчины. Впрочем, Лиля считала, что обольщать мужчин не так уж и сложно. Нужно всего лишь искренне улыбаться, заглядывать в глаза и терпеливо слушать всю ту ахинею, которую обычно несут мужчины. При этом не забывать восторгаться и привирать, что он единственный такой умный во всем мире. Многие девушки думают, что достаточно жеманно сощурить глаза и впасть в меланхолическую задумчивость, и тогда мужчина, заинтригованный богатым внутренним миром барышни, тут же начнет терять голову.
Полнейшая чепуха! Мужчину не интересует внутренний мир барышень, потому что у барышень его попросту нет. Мужчину в первую очередь интересует он сам. И только иногда — волнующие формы барышень.
Лиля рано поняла заблуждение кисейных барышень, которые появляются на публике с опущенными глазами и ждут, когда мужчины отважатся на штурм их девственной недоступности. Не ждать, а самим начинать штурм! Смело смотреть в глаза, озорно улыбаться, и тогда успех обеспечен.
Для профилактики Лиля заморочила в Бельгии головы двум гимназистам. Их лица в одну минуту из разумных превратились в блаженные. Затем Лиля нашла объект посерьезнее — двадцатилетнего студента Фернана Бансара. После знакомства на студенческом балу он пригласил ее в театр.
— Верите ли вы в любовь с первого взгляда, Лиля? — спросил он, когда они возвращались из театра.
— Нет, — уверенно ответила юная дева, некстати вспомнив про Осю. — Чтобы по настоящему полюбить, к человеку нужно присмотреться.
— Любить по-настоящему? — лукаво улыбнулся студент. — А, по-моему, — это самообман. Если человек способен любить, то он любит, а не присматривается. И любит не одного человека, а всех. А если он не достиг высот всеобщей любви, он надумывает себе ожидания настоящих, в кавычках, чувств.
Лиля удивленно посмотрела на собеседника.
— По-вашему, любовь — это когда любят всех?
— И не просто любят, а дышат любовью! — горячо подхватил студент и приблизил свои губы настолько близко, что Лиля почувствовала его дыхание.
Видит Бог, девушка, как могла, сохраняла серьезный вид, но тут не выдержала и расхохоталась. Студент отстранился, но не обиделся. Он, как ни в чем не бывало, продолжил свои умные рассуждения.
— Любовь всеобщая и любовь телесная, к сожалению, — ни одно и то же, — притворно вздохнул Фернан. — Только люди, не достигшие высот божественной любви, дорожат телесной любовью. А те, кто дорожат божественной любовью, с презрением отдают свое тело на поругание.
— Кого вы имеете в виду? — удивилась Лиля. — Женщин легкого поведения что ли?
— О нет, только не их, — поморщился студент. — Они телом зарабатывают деньги. Я имел в виду совсем иное. Вам ли этого не знать, Лиличка.
Девушка даже остановилась от неожиданности.
— Что вы имеете в виду, Фернан?
— То, что вы из рода жрецов, — пожал плечами студент. — А жрецы, как известно, владеют тайной высокой любви и равнодушны к телесным удовольствиям. Ведь вам известно, что жрицы по праздникам отдаются всем страждущим. Этим они показывают презрение к низменным страстям. Ведь вы тоже равнодушны к плотской любви, не так ли?
Девочка взглянула наглецу прямо в глаза, нисколько не смутившись шаловливым речам ухажера.
— Не знаю, — ответила она, лукаво блеснув глазами. — Еще не пробовала. 
— Но когда-то надо попробовать, — сокрушенно вздохнул студент и снова приблизил свои губы к ее лицу.
Лиле были приятны эти разговоры и та манера соблазнения, которую избрал юноша. Он был не глупым, начитанным и остроумным.
— Даже не мечтайте! — строго произнесла соблазнительница и снова рассмеялась.
Так они дошли до дома. Назавтра они договорились встретиться погулять. Что говорить, Лиле было с ним интересно.
На следующий день студент уже открыто приглашал к себе в гости, но Лиля не пошла, решив отложить мщение Осе на неопределенный срок.
Неизвестно, чем бы закончились отношения со студентом, если бы мама не заторопилась в Россию, отчасти из-за скороспелого увлечения дочери.
Они прибыли в Тифлис, и там, как потом запишет Лиля в своем дневнике, ей, четырнадцатилетней девочке, предложил руку и сердце один богатый татарин. Правда, весьма воспитанный, окончивший Парижский университет. Однако выходить замуж за татарина, хоть и с Парижским дипломом, пока не входило в Лилины планы.
В конце августа семья возвратилась в Москву. На третий день после возвращения наша героиня встретила в Каретном ряду Осю. Когда они поравнялись, у девушки закружилась голова. Ося был в пенсне и выглядел очень взросло. Лиля подумала, что если бы она в первый раз увидела его таким, то ни за что бы не полюбила.
Они поздоровались довольно сдержанно и поговорили весьма холодно. Лиля напустила на себя равнодушия и приложила усилия, чтобы не выдать своих истинных чувств. Когда они попрощались и собрались отправиться каждый своей дорогой, Лиля не выдержала и выпалила:
— А я вас люблю, Ося.


Глава шестая

На пылкое признание девушки Ося, как всегда, отреагировал сдержанно. «Такой он человек, совершено не эмоциональный!» — подумала девушка и решила больше никогда его не отпускать от себя, ибо страдания по причине его отсутствия — совершенно невыносимы.
Они снова начали встречаться, но уже не так часто. К тому же на частые встречи время не располагало. Ося без отрыва от университета занялся адвокатской практикой, а Лилю начали одолевать ухажеры.
В гимназии среди преподавателей у Лили появился новый поклонник, преподаватель музыки Григорий Крейн. Он своим темпераментом затмил тихого учителя словесности. Узнав, что литератор сочиняет для Лили стихи, которые гимназистка выдает за свои, Крейн сочинил для ученицы рапсодию. Лиля и без музыкальных занятий в гимназии прекрасно играла на фортепьяно. Как-никак, мама — профессиональная пианистка. Однако учитель музыки задался целью сделать из девушки мировую знаменитость. Он назначал Лиле дополнительные занятия у себя дома, чем породил сальные сплетни в гимназии. Но гимназистку сальности подобного рода только радовали.
Летом снова пришлось расстаться с Осей, потому что мама отправила Лилю к бабушке в Польшу подальше от сплетен. Однако там случилось то, чего родители никак не ожидали. В Лилю страстно влюбился собственный дядя и потребовал от Урия Александровича ее руки. Дочь пришлось срочно возвращать в Москву. 
Когда девушка вернулась домой, ее душевное равновесие снова было омрачено Осей. Точнее, его адвокатской практикой без отрыва от университета. Он начал защищать от полиции женщин легкого поведения, причем, бесплатно. И те, по слухам, в знак благодарности расплачивались с ним любовью. Лиля впервые ощутила когтистую руку ревности. Она металась по комнате, плакала и срывалась на своей младшей сестре Эльзе, которая приходила в ее комнату успокаивать. Как кляла себя Лиля за то, что прошлым летом не отдала свою невинность студенту Фернану.
Страдалица решила забыть про Осю и возобновить свой вялотекущий роман с учителем музыки. Учитель музыки в конечном итоге и лишил ее невинности. Это случилось у него дома, на диване, второпях. После урока на фортепьяно они поужинали, и его сестра отправилась на кухню мыть посуду. Вот за эти пять минут все и произошло.
Лиля возвращалась домой подавленная. Любовь с учителем на диване ей крайне не понравилась. Она думала об Осе, и еще думала, что ее чистая любовь к нему теперь опошлена на всю жизнь. Чтобы не видеть Крейна, который стал ей ненавистен, Лиля перестала ходить на его уроки. Это породило множество толков. И не без основательных. Лиля забеременела. Прежде, чем обрадовать этой новостью родителей, Лиля встретилась с Осей и все ему рассказала. Она поклялась ему, что аборт делать не будет, а родит ребенка, несмотря ни на что. Ося долго молчал, затем благородно предложил выйти за него замуж, чтобы никто не узнал о ее позоре. Лиля посмотрела ему в глаза, буркнула что-то неопределенное, после чего побежала домой. Дома она заявила, что бросает учебу и выходит замуж за Осю. Мама все поняла.
— Какой срок? — деловито осведомилась она.
— Больше месяца, — призналась дочь.
— Преподаватель музыки? — сощурилась Елена Юрьевна.
Лиля молча кивнула.
— Бедный наш папа. Он не переживет такого позора.
Вечером, услышав эту новость, отец схватился за сердце. После чего достал из сейфа револьвер и собрался выбежать из дома, но женщины его удержали. Потом все дружно заплакали. В конце концов, отец вспомнил, что у него в Армавире живет знакомый гинеколог.
— Папа, я оставлю ребенка! Я не хочу делать аборт. После аборта я могу стать бездетной!
— Молчи! — вскричал отец. — Я не хочу позора на свою голову.
— Позора не будет! — попыталась убедить Лиля. — Я выйду замуж за Осю.
Глаза отца сделались белыми от бешенства.
— Ты хочешь, чтобы он всю жизнь ненавидел твоего ребенка, а тобой брезговал?
Скандала в гимназии миновать не удалось. Учителя музыки уволили. Лиле пришлось прервать учебу и отправиться по настоянию родителей в Армавир. Ее отправили так поспешно, что она не успела попрощаться с Осей. Впрочем, с Осей она уже не надеялась возобновить отношения и поклялась себе, что если останется жива после операции, то выйдет замуж за первого встречного. Предчувствия были дурные. И они ее не обманули.
Все прошло очень неудачно. После чистки долго не могли остановить кровотечение. Лиля уже попрощалось с жизнью, но к счастью, или, наоборот, к несчастью, она выжила.
Но случилось то, чего она так смертельно боялась. Врач сказал, что она никогда не сможет иметь детей. «Прощай, Ося! — мысленно прошептала девушка. — Теперь я никогда не смогу выйти за тебя замуж».
Лиля полагала, что без детей семьи быть не может. Теперь ей, бездетной, нельзя связывать собой Осю. Он и без того настрадался. Теперь ей даже замуж нельзя за первого встречного. Только за вдовца, у которого куча детей.
Восстанавливать силы Лилю отправили в Дрезден. Там она с мамой поселилась в тихом бюргерском санатории. Девушка была еще очень бледной и вялой и, казалось, вообще лишена какой-либо привлекательности. Однако в нее сразу влюбился женатый хозяин санатория, тридцати пяти лет.
Он оказывал Лиле знаки внимания, приглашал в оперу, в театр и в картинную галерею. Затем неожиданно обратился к Елене Юрьевне с просьбой отдать ему дочку в жены.
— Но ведь вы женаты, и у вас дети, — вытаращила глаза мама.
— Я немедленно разведусь с женой, — пообещал он. — И я не бедный человек. Так что о моих детях не волнуйтесь. Они будут обеспечены до конца жизни.
Елена Юрьевна покосилась на Лилю. Лиля отрицательно покачала головой.


Глава седьмая

Нужно было продолжать учебу. Лиля решила поступить в университет Гурье на математический факультет. Без аттестата зрелости это было непросто. Но, как потом Лиля Юрьевна напишет в воспоминаниях, она так блистательно сдала математику, что директор вызвал папу и попросил его не губить в дочери математический талант.
В университете Лиля проучилась недолго. Всего два семестра. Затем перевелась на архитектурные курсы на Никитском, где увлеклась лепкой.
Но увлеклась она не только лепкой. Несмотря на перенесенное потрясение, влюбчивая натура нашей героини опять начала брать свое. К этому  времени дружеские отношения с Осей были возобновлены. Но Лиле теперь было не до Оси. Она увлеклась другим Осей. Осей Волком. Впрочем, ненадолго. У своей подруги Леночки, у которой дома собирался бомонд творческой молодежи, Лиля познакомилась с высоким восемнадцатилетним красавцем Гарри Блуменфельдом. Он только что приехал из Парижа, где учился на живописца. Не обратить на него внимания Лиля не могла. По ее воспоминаниям, в нем было необычно все: кожа — смуглая, волосы — лакировано-черные, брови — крылья, глаза — светло-серые, мягкие, умные. Нижняя челюсть выдавалась вперед, а рот до безобразия огромный и развратный.
На него уже положила глаз Леночка, но Лиля отбила его у нее в тот же вечер. Она так восторженно восхищалась французскими картинами Гарри и так преданно заглядывала в глаза, что юноша не устоял и пошел ее провожать.
Закрутился бурный роман. Юноша считал себя великим художником и собирался обратно в Париж. Лиле тоже захотелось в Париж. Она заявила родителям, что намерена совершенствовать свое художественное мастерство за границей. Родители согласились. Однако Гарри, у которого в Париже была невеста, уговорил Лилю продолжить учебу в Мюнхене. Он пообещал, что в Мюнхен будет наведываться часто.
Ося Брик тоже восхищался Гарри. Хвалил его работы и признавал, что он безумно талантлив. Однажды он пришел к Гарри в гости и застал у него Лилю. По ее пунцовому лицу несчастный понял все. Они вышли из дома втроем. Ося был чернее тучи. Гарри поймал извозчика, вежливо попрощался и уехал. Ося отправился провожать Лилю. Он всю дорогу молчал. Лиля понимала, что он ревнует. Ей было жалко Осю, но она нисколько не раскаивалась. Если бы он попросил рассказать о ее отношениях с Гарри, она бы честно рассказала все и, может быть, поклялась бы порвать с ним. Но Ося, как всегда, напустил на себя холодность и промолчал.
Перед отъездом Лиля пришла к Брикам проститься и первый раз в жизни не испытывала грусти от предстоящей разлуки с Осей. Она грезила изысканной жизнью мюнхенских художников и думала о Гарри. И еще о других мужчинах, блестящих и талантливых.
Ося чутко уловил настроение возлюбленной. Лицо его изобразило испуг. Он внезапно бросился ее целовать и умолять, чтобы она не уезжала за границу.
— Останься со мной! — шептал он как помешанный. — Без тебя нет никакой жизни. С твоим отъездом уйдет и моя молодость.
Лиля была потрясена. Впервые в жизни Ося проявил чувство. Гордость овладела девушкой. Она напустила на себя равнодушие и снисходительно чмокнула его в лоб.
— Я же не навсегда! Я вернусь.
Лиля ушла, оставив друга в полном смятении. На душе щебетали птицы. Ей было приятно, что она обрела такую власть над Осей. Девушка отметила, что свершилась самая большая победа в ее жизни.
За все время пребывания в Мюнхене, Лиля получила от Оси одну единственную почтовую открытку, на которую, впрочем, она не ответила. И это было приятно. Зато она ежедневно получала письма от Оси Волка и Гарри Блуменфельда. И это тоже было приятно.
Неожиданно к ее подруге Кате приехал ее приятель Алексей Грановский, который обучался в Германии режиссуре. Катя познакомила его с Лилей, о чем впоследствии пожалела. На первой же встрече неблагодарная подруга состроила будущему режиссеру глазки, и через день он явился к Лиличке с букетом белых роз. Так между ними вспыхнула страсть.
Влюбленные гуляли по Мюнхену с шести вечера до полуночи. Грановский рассказывал о театре, о своих будущих замыслах, о современной режиссуре. Лиля слушала, затаив дыхание. Она умела слушать и восхищаться. Затем они пешком шли на студенческую квартиру Грановского. Наутро Лиля уезжала от него на такси на свою учебу.
Однако любовная идиллия вскоре была прервана. В Мюнхен неожиданно прикатил Ося Волк. Через день, как на грех, приехал Гарри. Чтобы встречаться со всеми троими, Лиле пришлось бросить учебу в мастерской. Задача состояла в том, чтобы никто друг о друге не узнал. Утром Лиля приходила в гостиницу к Осе. После бурного соития, Лиля бежала к Гарри. С ним она гуляла по Мюнхену в поисках ателье, затем приводила к себе. С наступлением сумерек девушка его выпроваживала, наврав, что у нее вечернее занятие по лепке, и бежала на свидание к Грановскому, у которого оставалась на ночь.
И так каждый день. Лиля замоталась. Однако через несколько дней ей с неимоверным трудом удалось уговорить Осю вернуться обратно в Москву. Жить стало легче.
Но внезапно Гарри начал требовать, чтобы Лиля была с ним днем и ночью. Ничего не оставалось, как заявить Грановскому, что они расстаются. Будущий режиссер Еврейского театра вытаращил глаза. Он потребовал объяснений и, не услышав внятного ответа, стал умолять девушку не бросать его. Он так и не понял, что же явилось причиной внезапного охлаждения Лили. Грановский каждый день приходил к дому чаровницы и ждал ее у подъезда. Но Лиля, не заходя домой, сразу из мастерской бежала к Гарри.
Через несколько дней студентка получила письмо от Грановского с вложенным в него билетом на Девятую симфонию Бетховена. Юноша просил прийти на концерт, пояснив, что уезжает в Россию. Но напоследок он хочет в последний раз взглянуть на нее.
На концерт Лиля пришла, однако Грановского там не увидела. Девушка недолго недоумевала и после завершения концерта отправилась к Гарри, который снял в Мюнхене огромную мастерскую с верхним светом. Именно в ней Гарри написал с Лили свою знаменитую картину «Рыжеволосая Венера». В одной руке у Венеры было венецианское зеркало, в другой — огромная пуховка розовой пудры.
Эти сеансы с писанием картины, на которых Лиля позировала голой, закончились сами собой. У Гарри на почве его парижской болезни начались дикие головные боли. Он ни на шаг не отпускал от себя натурщицу, рыдал и устраивал истерики, когда она пыталась уйти. Лиля заняла денег и отправила его на лечение в Швейцарию. Сама же немедленно отправилась в Москву, поскольку наступали рождественские каникулы.
Впоследствии Гарри женился. У него родился ребенок. Но потом он заболел туберкулезом и попал в сумасшедший дом. После сумасшедшего дома художник приобщился к морфию и стал бросаться на людей. В результате снова попал в сумасшедший дом. Умер Гарри от туберкулеза в двадцать шесть лет. Но перед смертью явился к Лиле в Петроградскую квартиру и подарил ей чудесный пейзаж — черный с белым.
Однако, это много позже. А в канун нового 1912 года Лиля вернулась в Москву, разочарованная в бурной жизни мюнхенского бомонда. С досады она закрутила роман с сыном известного банкира Левой Гринкруг, элегантным юношей из золотой молодежи. Роман продолжался недолго.
В один из долгих московских вечеров Ося Волк пригласил Лилю в Художественный театр. Там во время антракта Лиля неожиданно увидела в фойе Осю Брик. Девушка разволновалась. Как выяснилось, когда Осип узнал, что она возвратилась в Москву и отправилась в Художественный театр, то тоже побежал в театр. Но билет достать не смог. Зато ему удалось проникнуть в фойе.
Лиля пообещала назавтра встретиться с Осей. Девушка едва досмотрела спектакль до конца. У нее опять началось как раньше. Сердце тоскливо заныло. Ося снова заполнил собой весь мир.
Через три дня в ресторане, едва они с Осей сели за столик и еще не успели ничего заказать, он без всякого перехода произнес:
— Лиличка, выходи за меня замуж! Пожалуйста, не отказывай! Ведь ты моя весна.
Лиля звонко рассмеялась и сказала:
— Давай попробуем.


Глава восьмая

Они венчались в синагоге. Лиля была против венчания в синагоге, однако на этом настоял Урий Александрович. Пообещал, что раввин проведет церемонию по укороченному варианту, поскольку он — его старый товарищ по университету.
— Если Мазе затянет речь, мы встанем и уйдем из-под хупы, — пригрозила Лиля.
Раввин был поставлен в известность. Урий Александрович предупредил, что его дочь с  придурью, поэтому попросил провести процедуру как можно короче.
Пару обвенчали. После церемонии Раввин иронично спросил, не задержал ли он молодых? Родители Лили были бесконечно счастливы. Наконец-то их беспутная дочь образумилась. Осины родители продолжали пребывать в растерянности. О намерении сына жениться на старшей дочери Кагана они узнали из телеграммы, поскольку оба в это время находились за границей. От матери жениха последовало паническое письмо, поскольку слава о Лилиных похождениях гремела на всю Москву. От отца пришло письмо более сдержанное. Он писал, что Осе нужен тихий, семейный уют, а Лиля — натура артистическая.
Тем не менее, сын настаивал на женитьбе, проявляя недюжинную твердость. Первым сдался отец. Он приехал в Москву и имел многочасовой разговор с сыном о предстоящей семейной жизни.   
— Тебя не будет смущать, что до тебя с ней были многие, в том числе и твои знакомые.
— Нет, папа, — ответил Ося. — Ты же знаешь, еврейки до замужества бывают весьма неразборчивы в связях и оставляют свои блузы чуть ли ни на каждой вечеринке. Но после замужества они становятся преданными женами и помогают мужьям в их карьере.
Максим Павлович задумался. Пожалуй, он в этом согласился с сыном. Но потом спросил, не без некоторого изумления:
— Однако что ты в ней нашел? Что вы все в ней находите? Вокруг столько красивых барышень! А она? Да, элегантная! Но голова большая, не пропорциональная телу, сама же — угловатая, кости, да кожа, да еще у нее приступы тика.
— Папа! — перебил Ося. — В ней есть гораздо большее, чем красота. В ней есть жизнь…


Глава девятая

Лиля Юрьевна называет свои годы в браке с Осипом самыми счастливыми. Практически все исследователи уверяют, что счастье будущей музы заключалось в том, что муж ей предоставил полную сексуальную свободу. Но так ли это? Свобода подобного рода у нее была до замужества и после того, как ее счастливая жизнь с Бриком закончилась. Сексуальная свобода ее сопровождала всю оставшуюся жизнь. Так в чем же было счастье?
А в том, что до знакомства с Маяковским она была Брику верной женой и собиралась оставаться таковой до гроба. Ей нравилось это новое качество — быть преданной единственному мужчине и с ним считаться. Эти года были чистыми, без каких-либо посторонних связей, и именно поэтому Лиля Юрьевна вспоминала о них как о самых счастливых. Наша героиня прекрасно знала, что чем преданнее жена, тем увереннее чувствует себя мужчина и тем сильнее он противостоит жизненным неурядицам.
Осип Максимович просто расцвел. Адвокатскую практику бросил. Серьезных дел не попадалось, а мелочевкой заниматься было не солидно.
Осип начал активно работать в ювелирной компании отца. Он колесил по все России, продавая ювелирные изделия. И Лиля сопровождала его во всех поездках. Они вместе объездили всю Азию, были в Японии, некоторое время держали ювелирный магазин в Нижнем Новгороде. И везде им нравилось. И везде они чувствовали себя, как дома.
С каждым днем супруги все больше убеждались, что они созданы друг для друга. По вечерам Брики музицировали на фортепьяно в четыре руки, а по ночам философствовали.
— Истинные драгоценные камни не сразу бросаются в глаза, — просвещал жену сын ювелира. — Непосвященному алмазы могут показаться куда невзрачнее кораллов, которые мы мешками продаем бурятам. Красота коралла сразу бросается в глаза, поскольку она чисто внешняя. А в алмаз нужно всматриваться, как в душу. Красота алмаза в чистоте. Чем он прозрачнее, тем ценнее. Так и люди.
Лиля принимала аллегорию. И понимала, что ее муж истинная драгоценность. Умный, ладный, в глаза не бросается. Да в этом и не было необходимости. Он красив изнутри: тонкий, деликатный, терпимый, совершенно не требовательный к окружающим. Как такого можно предать?
Через два года после свадьбы супруги переехали в Петербург и сняли квартиру на улице Жуковской.
Однажды Лиля поехала в Царское село. В поезде напротив нее сел странный человек. Возможно, женщина не обратила бы на него внимания, но он с неподдельным интересом начал разглядывать пассажирку. Человек был одет в длинный суконный кафтан на пестрой шелковой подкладке и в высокие хромовые сапоги. На нем была прекрасная бобровая шапка и палка с дорогим набалдашником. Однако волосы из-под шапки торчали паклей, борода была грязной, а ногти черными. Лиля разглядывала его весьма беззастенчиво. Отметила, что глаза у него ослепительно-синие и бесконечно веселые. Неожиданно пассажир прикрыл ладонью бороденку и стыдливо фыркнул. Только на перроне от попутчицы Лиля узнала, что это был ни кто иной, как скандально известный старец государыни Григорий Распутин.
Когда Лиля ехала обратно, то по странному стечению обстоятельств опять оказалась со старцем в одном вагоне. На этот раз между ними завязался душевный разговор, который слышали все пассажиры вагона.
— Кто ты такая? — спросил у нее старец.
Лиля назвала свое имя.
— Замужем? — блеснул глазами Распутин.
Лиля кивнула.
— Где живешь, чем занимаешься?
После того, как они прибыли на вокзал, Распутин пригласил Лилю к себе в гости. Его приглашение прозвучало настолько громко, что все пассажиры повернули головы.
— Ты ко мне обязательно приходи! Слышишь? Чайку попьем. И мужа бери с собой. Только позвони раньше по телефону, а то у меня всегда народу много. Обязательно раньше позвони. Давай я тебе скажу свой телефон.
Телефон у старца был простой. Лиля запомнила сразу. Она приехала домой и с порога кинулась мужу на шею.
— Ты знаешь, кто нас пригласил в гости? Сам Распутин! Пойдем?
Осип молча снял с себя Лилины руки и нахмурился.
— Ты разве не знаешь, с какой целью он приглашает? Он же главарь банды. Неужели не слышала?
Лиля, конечно, слышала. В Петербурге только и разговоры о развратных оргиях в доме Распутина. Пойти к знаменитому старцу очень хотелось. Лиля умирала от любопытства. Но не будешь же перечить мужу. Оставалось только одно — вздохнуть и согласиться.
Ничто не омрачала спокойную и благополучную жизнь Бриков, живущих в добродетели и согласии, пока младшая сестра Эльза не притащила к ним в дом скандального поэта футуриста. 


Глава десятая

Если бы раньше Осипу сказали, что их супружескую жизнь с Лилей может расстроить начинающий горлопан Владимир Маяковский, выдававший себя за поэта, он бы счел это за шутку. Мнение, что Брики до появления в их доме будущего певца революции никогда его не видели и слыхом о нем не слыхивали, абсолютно неверное.
В первый раз супруги увидели Маяковского в 1912 году на литературном вечере поэта Константина Бальмонта. У изысканности русской медлительной речи, как величал себя сам Константин Дмитриевич, был юбилей. Ему исполнилось сорок пять. Собрался весь бомонд Российской литературы. Все поэты и писатели, знаменитости и небожители произносили высокопарные речи в честь прославленного юбиляра, и только один неизвестный Маяковский вылил на голову бедняги весь свой сарказм.
— Это, конечно, красиво всходить на башню по дрожащим ступеням, — произнес Маяковский после прочитанного юбиляром стихотворения «Я мечтою ловил уходящие тени», — но я предпочитаю подниматься на башню в лифте…   
Зал притих. Такой школярской наглости еще не видели в столичных литературных кругах, тем более в день юбилея метра. Запахло скандалом. Маяковский, ничуть не смутившись, принялся в пух и прах разносить лирику Бальмонта за его слащавость. Юноша говорил блестяще, смело, убедительно. Его еще никто особо не знал. На тот момент у Маяковского было опубликовано только единственное стихотворение «Ночь», и то в футуристическом журнале «Пощечина общественному вкусу», который всерьез никто не принимал.
Тем не менее, речь девятнадцатилетнего молодца поэты запомнили. Некоторые даже мстительно заулыбались, скосив глаза на юбиляра. Что касается Бриков, то Маяковский им не понравился за подчеркнутый эпатаж, граничащий с грубостью.
— Что-то есть подозрительное в тех поэтах, которые делают себе имя на скандалах, — изрек после этого Ося. — Это явный признак того, что они неуверенны в своем таланте.
Лиля видела, как после речи футуриста Валерий Брюсов взял молодого горлопана под руку и отвел в сторону, чтобы строго отчитать за нападки.
— В день юбилея… Кошмар! Ну, разве такое возможно?
Однако на лице у молодого человека не мелькнуло и тени раскаяния.
Год спустя Лиля снова услышала о нем. И от кого? От своей семнадцатилетней сестры Эльзы, учившейся в гимназии. Она восторженно рассказала сестре, что познакомилась с футуристом Владимиром Маяковским, стихами которого зачитывается вся Москва. Эльза протянула сестре журнал со стихотворением, написанным лесенкой.
— Вино на ладони ночного столика… — прочла Лиля и поморщилась. — Что за дрянь! Держись от него подальше.
Эльза к этому времени была уже писаной красавицей: стройной, изящной, с длинными ногами и округлыми бедрами, а кроме того — с весьма волнующей девичьей грудью. У нее были роскошные вьющиеся волосы, ангельские голубые глаза, красивые сочные губы и идеальные зубы. Ее кожа словно светилась изнутри — настолько она было ослепительна. У нее были маленькие кисти рук и такие же миниатюрные стопы. Каждая частичка ее тела была достойна восхищения. Ей нечего было скрывать. Она, словно античная статуя, могла находиться обнаженной. И надо сказать, Эльзе нравилось ходить обнаженной, поскольку она была лишена какой-либо стеснительности. Словом, барышня была — мечтой поэта. Но, разумеется, не такого шалопая, как Маяковский!
Честно говоря, Лиля опасалась за свою сестру, когда узнала, что за ней ухаживает футурист. От футуристов можно всего ожидать. Ведь они такие хамы, и не умеют вести себя в приличном обществе.
Роман младшей сестры с площадным поэтом, как поняла Лиля, был серьезным. Эльза познакомила его со своей сестрой только в 1915 году. Это произошло на даче в Подмосковной Малаховке. Они втроем, Лиля, Эльза и Лева Гринкруг сидели на лавочке у дома. В это время болел отец. Лиля специально приехала в Москву из Петрограда, чтобы ухаживать за больным отцом.
В тот вечер как-то быстро потемнело. Над головой нависла приплывшая откуда-то туча. Вдруг в темноте появился огонек папиросы. Следом раздался негромкий ласковый бас:
— Элик! Я за вами. Пойдемте погуляем?
Эльза с готовностью соскочила со скамьи и нырнула в темноту. Лиля с Левой переглянулись. Мимо прошла компания дачников. Начался дождь. Нужно было идти домой под крышу, но в дом без Эльзы возвращаться было нельзя. Отец смертельно болен. Начнет волноваться за младшую дочь.
— Где Эля? Почему не идет? — нервничала Лиля.
Пришлось сидеть как проклятым на этой промозглой скамейке, накрывшись Левиным пальто. Прошел час. Эльзы все не было. Лиля вся издергалась. «Как бы все это не закончилось плохо», — переживала она. Но вскоре они возвратились. В темноте замерцал огонек папиросы и засветилась белая рубашка кавалера. На девушку был наброшен его пиджак.
— Ты куда пропала? — стервозно закричала Лиля. — Разве не понимаешь, что я без тебя не могу войти в дом! Сижу, мокну, как дура…
— Вот видите, Владимир Владимирович, я говорила вам! — произнесла Эльза.
Ухажер прикурил новую папиросу о тлеющий окурок, поднял воротник и исчез в темноте.
На следующий день мама пожаловалась Лиле, что этот подозрительный тип с ужасными манерами повадился к их юной Эльзочке и просиживает на скамейке у дома все ночи напролет. А однажды, не застав ее дома, он оставил визитную карточку таких изуверских размеров, что Елене Юрьевне пришлось ее возвратить со словами:
— Владимир Владимирович, вы забыли вашу вывеску!
Впрочем, до этого знакомства в Малахавке Лиля встречала Маяковского на Невском проспекте в Петербурге. На него невозможно было не обратить внимания — громадный рост, черный костюм, высокий цилиндр. Лиля сразу определили, что все эти причиндалы: щегольской костюм с цилиндром, жилетка, лакированные туфли — футуристический эпатаж, и куплены они в самой дешевой лавке на Сретенке. Маяковский шел в окружении таких же эпатажных молодчиков, как он сам, чья единственная цель — привлечь внимание прохожих. Маяковский встретился глазами с Лилей. Они были безмерно наглыми.


Глава одиннадцатая

К этому времени двадцатидвухлетний поэт пережил несколько любовных драм. Его огромное сердце было необычайно жадным до девичьей любви, и душа мгновенно откликалась на каждый брошенный взгляд.
— Вот если бы тебе сказали: либо поэзия, либо любовь, ты бы что выбрал? — спросил однажды у Маяковского его друг Корней Чуковский.
— Конечно, любовь! — не задумываясь, ответил поэт. — Потому что любовь — это и есть поэзия.
Чуковский с сомнением покачал головой.
— А сдается мне, что в поэзию тебя привели жажда славы и желание властвовать над толпой.
— Нет, — тряхнул головой Маяковский. — Жажда любви!
Маяковского трудно обвинить в неискренности. Но в тот вечер в артистическом подвале «Бродячая собака» он слукавил. Не только жажда любви привела Маяковского в поэзию. Точнее сказать, любовь вообще здесь была ни при чем. На первые стихи его побудило чувство протеста против унижения бедностью, и еще несогласие с серостью человеческого бытия.
Однако любовь действительно занимала не последнее место в его душе. Он влюблялся сходу и сразу в нескольких барышней одновременно. В 1913 году в Москве Маяковский серьезно приударил за одной из своих поклонниц Эльзой Каган, которой едва стукнуло семнадцать. В это же время в Петербурге он завел отношение с курсисткой Софьей Шамардиной, которую нагло увел у своего друга Корнея.
Произошло это так. После поэтического концерта, на который будущий любимец детворы привел свою возлюбленную Сонечку, молодые литераторы решили продолжить вечер в артистическом подвале «Бродячая собака». Сначала Маяковский сидел за соседним столиком, с интересом поглядывая на Чуковского и на его новую подругу, затем перебрался к ним. Выяснилась, что эта милая девушка была подругой короля поэтов Игоря Северянина, который уже успел увековечить ее в стихах под лирической героиней Сонечкой Амардиной. Маяковский поморщился, поскольку крайне не любил слащавых поэтов. Не любил для эпатажа. А на самом деле к Северянину он благоговел и завидовал его славе.
Около полуночи Чуковский зевнул и засобирался домой. Он проворчал, что дома ждет жена а ему еще нужно провожать Сонечку в черт знает какую далищу.
— Могу проводить я, — предложил Маяковский.
Чуковский насторожился и решил посидеть еще. Около двух часов ночи сообразили, что Сонечку провожать уже поздно, потому что мосты развели. Маяковский, игнорируя чувства друга, предложил Сонечке отправиться с ним к поэту Велимиру Хлебникову. К этому времени, девушка уже не сводила с него восхищенных глаз и на протесты Корнея не обращала внимания.
Сонечка ушла с Маяковским, оставив Чуковского за столом в тоскливом одиночестве. К нему она возвратилась только через год, вся в слезах и в печали. Она честно призналась Корнею, что ждет от Володи ребенка. Чуковский пообещал найти гинеколога, который сделает ей аборт, и взял с нее слово, что она больше не будет встречаться с этим развратным горлопаном. Но Софья слова не сдержала. После возвращения Маяковского из Одессы она снова возобновила с ним отношения.
Софья стала прообразом поэмы Маяковского «Облако в штанах», хотя вдохновителем была совсем другая девушка.
В январе 1914 года поэт познакомился в Одессе с семнадцатилетней гимназисткой Марией Денисовой, в которую по обыкновению влюбился до беспамятства. Кроме того, что Мария была красавицей, она еще была чрезвычайно умна и образована. Денисова произвела впечатление на поэта прежде всего своей начитанностью, а кроме того — умными рассуждениями о смысле жизни. Она не была похожа на тех восторженных поклонниц, с которыми привыкло делить постель восходящее солнце новой поэзии. После нескольких встреч, Маяковский пригласил ее к себе в гостиницу. Но девушка не пришла.
Для молодого поэта, не знавшего отказа в любви, это было первым серьезным потрясением. Рана ныла невыносимо. Именно нестерпимая боль и озарила его на поэму «Тринадцатый апостол».
Маяковский покидал Одессу в убитом настроении. Когда он, раздавленный и мрачный, вошел в вагон поезда, от него испуганно шарахнулась какая-то тоненькая молоденькая барышня. Поэт криво усмехнулся и с горечью произнес:
— Не бойтесь меня! Думаете, я мужчина? Я — облако в штанах.
Барышня, быстро зыркнув по штанам пассажира, испуганно вытаращила глаза, а поэт встрепенулся и приосанился.
— Именно облако! — воскликнул он просветленно. — И непременно в штанах!
Барышня попятилась, еще больше напугавшись внезапной переменой настроения незнакомца. А тот опустил чемодан, перекрыв пассажирам доступ в вагон, достал из кармана блокнот с карандашом и начал в него что-то увлеченно строчить. В вагоне образовалась пробка. Столпившиеся пассажиры потребовали, чтобы мужчина прошел дальше в вагон и, наконец, убрал с дороги чемодан. Незнакомец словно очнулся. Он поднял глаза на барышню и, вдруг приблизив к ней свое суровое лицо, полушепотом попросил:
— Умоляю! Никому не говорите про «Облако в штанах»! Это моя личная находка.
В дальнейшем этим словосочетанием будет озаглавлена поэма, поскольку цензура вычеркнет первоначальное название «Тринадцатый апостол», сочтя его богохульным.
Вернувшись в Петроград, Маяковский возобновил роман с Сонечкой. Чуковскому было досадно, что его возлюбленная снова стала встречаться с Маяковским. То, что кроме этого, она еще встречалась с Северяниным, Чуковского это почему-то не волновало. Но ее встречи с Маяковским сильно били по самолюбию. Футурист напротив, очень спокойно относился к тому, что Сонька (так он ее называл) кроме него встречается с Чуковским, но впадал в бешенство, когда узнавал, что она продолжает бывать у Северянина.
— Как ты можешь! — отчитывал ее Маяковский. — С этим приторным и слащавым онанистом русской словесности!
Очевидцы уверяют, что на то время Софья Шамардина была единственной женщиной, которую Маяковский воспринимал всерьез. Он даже намеривался на ней жениться и познакомил ее с матерью и сестрами. Но женитьбу, как всегда, расстроил лучший друг. Однажды во время встречи с Софьей Чуковский воскликнул:
— И зачем тебе надо таскаться с ним? У него же сифилис!
Девушка пришла в ужас и вскоре, бросив курсы, уехала к родителям в Белоруссию. Когда она снова возвратилась в Петроград, то литературных салонов больше не посещала. Впоследствии она примкнула к большевикам и за одного из них, Иосифа Адамовича, наркома внутренних дел Белоруссии, вышла замуж.
Однако, как жизнь не выносит пустоты, так и сердце Маяковского не выносило ни дня без любви. После исчезновения Софьи, он возобновил свои отношения с Эльзой Каган. К ней он тоже относился серьезно и тоже знакомил ее с матерью и сестрами. Эльза, как нельзя лучше, подходила на роль его музы. Но судьбе было угодно так, чтобы все сложилось шиворот навыворот.


Глава двенадцатая

В июле 1915 года умер Урий Александрович. После похорон Брики вернулись в Петроград в свою квартиру на Жуковскую. К ним перебралась и Эльза, отчасти для того, чтобы встречаться с Маяковским, который в это время снимал комнату в Куоккале. В то время Куоккале, хоть и принадлежал Финляндии, считался пригородом Петрограда. К этому времени поэт закончил свою поэму «Облако в штанах» и читал ее во всех литературных салонах.
Как-то вечером в квартире Бриков раздался звонок. Лиля услышала знакомый бас ухажера Эльзы и вышла в прихожую. Это был Маяковский, который только что прибыл из Финляндии, где читал свою поэму Горькому и Чуковскому. На этот раз футурист произвел на Лилю более приятное впечатление, чем некогда в Малаховке. Он был загорелый, уверенный, красивый. Единственно, что отталкивало в нем, — его гнилые зубы. Когда он говорил, то складывалось ощущение, что его рот обожжен.
Поздоровавшись, гость пристально посмотрел на хозяйку и нахмурился:
— Вы катастрофически похудели, — произнес он громко, видимо, скрывая смущение.
Лиля отметила, что на этот раз он совсем другой. В нем не было и следа былой развязности, и даже проявлялась какая-то деликатность. Застыв на пороге, он молчал и с тревогой поглядывал то на Эльзу, то на Лилю. Пришлось его пригласить в гостиную, посадить за стол и налить чаю.
Он сразу занял собой все пространство квартиры. На этот раз футурист держался более уверенно, чем месяц назад в Малаховке, потому что только что приехал от Горького и был еще полон впечатлений от того, как растроганно плакал пролетарский писатель во время слушания его поэмы «Облако в штанах».
Маяковский за чаем принялся хвастаться своими стихами, громогласно заявлять, что на данный момент кроме него, да разве что Ахматовой, в России больше нет поэтов. Лилю это покоробило.
— К сожалению, я ваших стихов не читала, — раздраженно произнесла она, — но если когда-нибудь прочту, попробую оценить их по достоинству.
Гость тут же достал из кармана журнал и, раскрыв на нужной странице, передал хозяйке. «Мама и убитый немцами вечер», — прочла Лиля и углубилась в текст. Володя отхлебнул чаю и затаил дыхание. Когда Лиля оторвалась от журнала, и ее лицо не выразило ни малейшего восхищения, Маяковский удивился:
— Не нравится?
— Не особенно, — поморщилась Лиля.
Володя с Эльзой отправились гулять. Перед тем, как выйти из квартиры, гость метнул на хозяйку настороженный взгляд. «Очень самолюбив, и не терпит никакой критики», — с неприязнью отметила Лиля. Когда в прихожей захлопнулась дверь, она спросила у мужа:
— Как тебе Элькин ухажер? По-моему, это тот самый коралл,  который хочет выглядеть алмазом.
Осип Максимович пожал плечами и ничего не ответил.
Когда через несколько дней Маяковский снова пришел в гости и был посажен за стол, Лиля умоляюще прошептала Эльзе:
— Только не проси его читать!
Эльза кивнула, вредно улыбнулась и произнесла невинным голосом: 
— Володя, Лиличка просит, чтобы ты прочел свою поэму.
Лиля издала про себя негодующий стон, но возразить не решилась. Пришлось оторваться от самовара, натянуть на себя блаженную улыбку и, прижавшись к мужу, изобразить крайнюю заинтересованность. Маяковский поднялся, подошел к дверному косяку, дверь из которого в другую комнату была вынута из экономии помещения, прислонился к нему и сделался чрезвычайно серьезным. Лиля едва удержалась, что бы ни покатиться со смеху. Настроение было шаловливым. Она взглянула на Осю. Его глаза под очками тоже блестели иронично. Одна Эльза смотрела на Володю с восхищением.
Гость достал из внутреннего кармана пиджака небольшую тетрадку, заглянул в нее и тот час сунул обратно в карман, не прочтя ни строчки. Он задумался. Затем обвел глазами комнату, словно перед ним сидела огромная аудитория, прочел пролог и вдруг спросил, слегка прищурив глаза, причем спросил, не стихами, а прозой, с весьма естественной, а не театральной интонацией:
— Вы думаете, это бредит малярия? Это было. Было в Одессе.
Лиля удивленно взглянула на мужа. Лицо Оси вытянулось и стало серьезным. Маяковский начал читать, четко выговаривая каждый слог. Практически каждое его слово впивалось в голову, словно гвозди. За все время чтения он ни разу не переменил позы, и ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал длинные художественные паузы между частями, во время которых было неловко пошевелиться, чтобы не нарушить тишину.
Лиля несколько раз переводила взгляд на Осю и видела, что глаза его снова блестят, но уже не иронией, а восхищением. По тому, с каким трепетом муж слушал поэму, Лиля поняла, что читается нечто гениальное. Впрочем, она понимала это и без Оси. 
Когда автор умолк несколько минут держалась тишина. Это была тишина потрясения. Лиля снова взглянула на мужа. Он витал где-то в пространстве. Взгляд Эльзы был торжествующим и гордым за своего друга. Осип опомнился.
— Потрясающе! — выдохнул он со свистом. — Я и представить не мог, что поэзия может быть такого высокого накала…
Он растерянно поднял глаза на гостя.
— Володя, это самое лучшее, что я знаю в поэзии. Даже если вы больше ничего не напишите, вы войдете в историю как величайший поэт.
Эти слова пришлись Маяковскому по душе. Он расплылся в торжествующей улыбке, вразвалку подошел к столу и плюхнулся на стул. Затем развязно произнес:
— Вот теперь можно и чаю. Где у вас самая большая чашка?
Лиля расплылась в очаровательной улыбке, в той самой, фирменной, с которой она начинала оболванивание мужчин, налила из самовара чашку чая и поставила перед гостем. Поэт взглянул в ее распахнутые глаза и обмяк. «Смотри-ка, еще действует?» — удивилась Лиля.
От этого сделалось весело. Хозяйка отнюдь не хотела мутить рассудок Элькиному ухажеру. Она просто немного приревновала мужа, который был ошарашен его поэмой и смотрел на него как на Бога. Осип немедленно забрал у Маяковского тетрадку и с головой погрузился в текст. Видя, как поплыл гость от ее сверкающего взгляда, и какими детскими глазами Маяковский уставился на нее, Лилю взял азарт.
— Ничего подобного я не слышала, — произнесла хозяйка с почти искренним восхищением. — Поэма гениальная.
Глаза Маяковского сделались масляными. Женщина покосилась на мужа. Он уже с головой погрузился в поэму. Лиля озорно повела глазами и, напустив на себя восторг, обожание и зависть, произнесла:
— Как бы я хотела стать той девушкой, которой посвящена поэма.
Маяковский тут же вырвал тетрадку из Осиных рук, раскрыл ее на первой странице и с дурашливой улыбкой спросил:
— А хотите, я посвящу это вам?
«Созрел! — рассмеялась про себя Лиля. — Если Элька сейчас огреет меня сковородкой, это будет справедливо».
Не дождавшись ответа, Маяковский старательно вывел над заглавием: «Лиле Юрьевне Брик».
Лиля заметила, как слетела улыбка с прекрасных губ Эльзы, и как с деланным равнодушием потянулся к самовару Осип.
— Как вы можете, написать поэму Марии, а посвятить ее Лиле? — мягко удивилась хозяйка.
— Образ Марии в поэме меньше всего связан с одесской Марией, — ответил Маяковский. — Он собирательный и писался с разных женщин. Кстати, в четвертой главе раньше была не Мария, а Сонька. Так что поэма никому не обещана, и я перед вами чист, как облако без штанов.

 
Глава тринадцатая

После ухода Маяковского Осип ни словом не обмолвился на такую странность, что Эльзин ухажер написал посвящение его жене. Ни словом не обмолвилась на это и Эльза. Еще никогда Лиля не видела Осю таким воодушевленным.
Он весь вечер взволнованно ходил по комнате и бормотал:
— Вот как надо писать! Вот настоящее поэтическое слово. А то, что преподносят сейчас в рифмованном виде, — это мертвечина.
Лиля с удивлением заметила, что Осип ходит по квартире вразвалочку, как ушедший гость, и пытается также говорить басом. В тот вечер его словно прорвало. Он горячо рассуждал о том, что слова, как и люди, бывают живые, а бывают отжившие, и ничто так не умертвляет слово — как поэзия, потому что поэтические фразеологии одинаково повторяются всеми поэтами. А у Володи — все не так! Он не пользуется поэтизмами, и у него в каждом слове жизнь.
По всей видимости, Маяковский не только встряхнул литературоведческое нутро мужа, но и самого его побудил к поэтическому творчеству, к которому он уже не подступался несколько лет. Ближе к полуночи Осип сел под настольную лампу и разродился восьмистишьем.

Я сам умру, когда захочется,
И в список добровольных жертв
Впишу фамилию, имя, отчество
И день, в который буду мертв.
Внесу долги во все магазины,
Куплю последний альманах
И буду ждать свой гроб заказанный,
Читая «Облако в штанах».

«Так вот, оказывается, каким может быть Ося, — удивлялась Лиля. — Восторженным, как мальчишка! А не только, сдержанным и ироничным».
Она не знала, какие чувства в данный момент владели сыном ювелирного купца 1-й гильдии. Ведь Осип всегда думал про себя, что он одаренный литератор и что стоит ему захотеть, он напишет шедевр мировой величины. В студенчестве Ося с двумя товарищами написал роман «Король борцов». Но роман не стал известным. Потому что писался не от души, а ради заработка. Но сейчас, после прочтения поэмы, он понял, что в поэзии распахнуть душу мало. Нужно еще иметь такую душу, которую распахнуть не стыдно. И такими великими душами одариваются далеко не все.
Как не печально, но Осип в тот вечер, будучи умным и рассудительным человеком, признал недюжинную одаренность Маяковского и свою ничтожность на его фоне. В одну минуту ему стала ненавистна и его низменная юридическая практика, и еще более низменная торговля драгоценностями. Небожители — это поэты, а не те, кто имеет дело с бриллиантами. «Чем более человек убог на духовном уровне, тем сильнее его тянет к драгоценностям…» — сделал неутешительный вывод Брик.
Осип попросил Маяковского оставить ему поэму, чтобы прочесть ее с листа и воочию убедиться, что она так же гениально читается глазами, как воспринимается на слух.
Осип прочел произведение дважды. В письменном виде каждая строка поэмы также остро впивалась в кишки, как и при чтении с голоса. Правда, встречались кое-какие безграмотные шероховатости, немного проскальзывало косноязычие, и в трех местах довольно ощутимо нарушался ритм.
— Ваша поэма произведет переворот в поэзии, — пообещал Осип Максимович, когда Маяковский собрался домой. — Успех обеспечен! Уж поверьте мне.
— Я и не сомневаюсь, — снисходительно улыбнулся гость. — Еще бы это поняли издатели. Не один не берется напечатать.
— Это и понятно, — вздохнул Осип. — К смелым вещам всегда относились подозрительно. Я бы на вашем месте напечатал ее за свой счет. Бьюсь об заклад, тираж разойдется в один день.
Маяковский усмехнулся и похлопал себя по карманам.
— Если желаете, я могу оплатить издание? — с готовностью предложил Осип.
Лиля удивленно посмотрела на мужа и снова подумала, что она, оказывается, совсем не знала Осю. Раньше он не проявлял щедрости ни к кому, и никогда не стремился к лаврам мецената. Честно говоря, и для меценатства особых средств у них не было.
Маяковский оживился. Снисходительность тут же сменилась детской радостью.
— Желаю! — громко произнес. — Но не стесню ли я вас в средствах?
— Не стесните, — ответил Осип. — Если позволите, я немного подредактирую текст. Чисто стилистически.
Маяковский тут же нахмурился, но Осип мягко убедил, что редактура будет исключительно корректорской, направленной на сглаживание шероховатостей, и она ни коем образом не исказит смысл поэмы, а уж тем более не ущемит авторскую интонацию.
Маяковский согласился. Но предупредил, что если редактура ему не понравится, то он оставит все, как есть.
— Разумеется, — тонко улыбнулся Осип и попросил, чтобы он завтра же с утра сходил в издательство и узнал, в какую сумму обойдется издание поэмы тиражом в тысячу экземпляров.
Маяковский вышел из дома Бриков воодушевленным. Он решил не возвращаться на свою съемную квартиру в Куоккале, где у него оставались вещи, белье у прачки и его очередная дама сердца. Он сразу из гостей направился в номера «Пале-Рояль», которые находились неподалеку от дома Бриков.
Денег у него не было. Он снял номер в долг, надеясь в самое ближайшее время поправить свое финансовое положение посредством издания поэмы. Но воодушевлен поэт был не только ближайшим изданием своего шедевра, обещавшему ему всероссийскую славу, но и смутным предчувствием чего-то большого и счастливого.
Месяц спустя, сидя за столиком в артистическом подвале «Бродячая собака» с Чуковским, Маяковский воскликнул с горящими глазами:
— Я встретил ту, о которой мечтал всю жизнь.
— Как? Еще одну? — иронично хмыкнул Чуковский. — Что ж, в добрый час!


Глава четырнадцатая

Но это через месяц. А на следующее утро Маяковский, едва проснувшись в одном из номеров «Пале-Рояля», сразу побежал в типографию. Там ему сообщили, что тысяча экземпляров его поэмы будет стоить 120 рублей. Поэт явился к Брикам и с порога заявил, что тираж стоит 150 рублей. Потом добавил, что можно в рассрочку. Осип кивнул и, не подозревая, что гений, самым бесстыдным образом обманул его на 30 рублей, дал задаток и пообещал раздобыть остальную сумму в ближайшие дни. Затем передал Володе рукопись, которую редактировал всю ночь.
Когда Маяковский просмотрел поправки, то взглянул на Осипа с удивлением. Редактура ему понравилась. Он согласился со всеми пунктами, отмеченными в поэме. Это было видно по его глазам. Наблюдавший за ним Брик сделался пунцовым от гордости, что хотя бы корректурой он приобщился к высокой поэзии.
— Да вы просто гений, Осип Максимович, — произнес уважительно Маяковский и в глубине души раскаялся, что прикарманил 30 рублей.
Однако отступать уже было поздно. Да и бесславное дело — отступать.
— Что вы, — скромно улыбнулся Осип. — Гений — вы, Владимир Владимирович. А я всего лишь книжный фарисей…
Корректуры поэмы все ждали, как свидания. Книгу оформляли по принципу ничего лишнего. Брики поэму выучили наизусть. Когда она вышла с посвящением Лиле, посвящаемая переплела свой экземпляр в дорогой кожаный переплет с золотым тиснением на белой муаровой подкладке. Увидев свою поэму в таком облачении, Маяковский не поверил глазам. Сначала он застыл, как мумия, потом радостно засмеялся. О подобной оправе его сомнительных поэтических виршей он и во сне помыслить не мог.   
С изданием поэмы изменилась и жизнь Бриков. До этого в их квартире было пусто. Они общались только с Осиными родственниками, поскольку общих знакомых в Петрограде у них не было. Теперь их квартира на Жуковском стала литературным салоном. Маяковский ежедневно приводил своих друзей литераторов: Пастернака, Шкловского, Каменского, Хлебникова, Бурлюка. С Горьким Брики были знакомы и раньше, но он никогда не приходил к ним в гости. А после издания поэмы зачастил.
Изменился и сам Маяковский. Если раньше он пребывал все более в угрюмом расположении духа, то теперь стал просто светиться от счастья. Это заметили все, в том числе и друзья литераторы, которые его перемену отнесли к его любви к Эльзе. Но Эльза вскоре уехала в Москву, а восторженное настроение у Маяковского осталось.
Позже Лиля Юрьевна в своих воспоминаниях напишет: «Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, а напал на меня. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили уже в разводе, я сопротивлялась. Меня пугала его напористость, рост, неуемная необузданная страсть».
Письменные воспоминания Лили Юрьевны, мягко говоря, не совсем соответствуют действительности. Во-первых, Лиля с Осипом не была в разводе, и даже малейших предпосылок к разводу у них не было. Все отмечали их семейную идиллию и нежную дружбу на почве общих интересов. Они оба любили искусство, оба тянулись к возвышенному, вечерами читали философские книги и наедине вели бесконечные теософские разговоры. Они дышали одним воздухом, и не только гармонично дополняли друг друга в духовной сфере, но и в физическом плане у них был полный ажур.
Во-вторых, Володя напал на Лилю не сразу, а напротив — она пустила в ход все свои магические штучки, чтобы поэт потерял голову. Для чего? Из ревности!
Видя, как потряс Маяковский Осипа своей недюжинной одаренностью, Лиля не на шутку встревожилась. Вида, конечно, не подала, а напротив, подыграла мужу, будто тоже без ума от поэтического дара жениха сестры. Но Лилю больше заботила не литературная судьба футуриста, а отцовские чувства ее родного мужа, которые внезапно проявились у него к Маяковскому. Тревога усугублялась тем, что она была бездетной, а Ося как раз был в таком возрасте, когда мужчинам очень хочется возиться с детьми. Лиля чувствовала, что очень скоро она может отойти на второй план, а Маяковский окажется на первом. Быть на втором плане Лиля никак не могла. Она всегда была центром внимания, и быть где-то с краю для нее было равносильно смерти.
Вот почему она решила подчинить себе поэта. Впрочем, Лиля Юрьевна и сама потом призналась в своих записках, что сначала в Володю влюбился Ося, и по этой причине она не могла не полюбить его. Но действительно ли она его полюбила?
Безусловно, знакомство с Бриками для Маяковского было далеко не рядовым событием. Он сразу потянулся к ним, потому что они были единственными, кто отнеслись к нему серьезно. Поэта словно допустили в семью, которой у него никогда не было. В детстве его не понимали ни родители, ни сестры, и поэтому он всегда чувствовал себя одиноким. У него никогда не было друга, которому он мог бы излить душу. В юности у него имелись только товарищи, отмечавшие его незаурядность, но близко к себе не подпускавшие. Никто всерьез не воспринимал стихи Маяковского, хотя его печатали весьма охотно. Никто не пророчил ему литературное будущее, полагая, что его стихи, поведение и манеры — всего лишь эпатажное явление времени. Маяковский привык к одиночеству, к насмешкам, к тому, что на улице на него оглядываются и нередко крутят пальцем у виска.
Его ценили за силу, остроумие и бойцовские качества, но искренне его не любили даже эти бесчисленные поклонницы, которые с легкостью перебегали от одного поэта к другому. И вдруг Брики разглядели в нем нечто настоящее. 
Маяковский понял, что Брики — истинные собратья по духу, а Эльза — его будущая жена.


Полностью роман: http://livedetektiv.ru