Треугольник вторичностей - 2

 
читайте с первой главы - всё будет яснее ...               


                2
                У КАЖДОГО ИСКАЖЕНИЯ
                СВОЯ АНАТОМИЯ ...

          Борька попал в Ленинабад. В поезде, пока ехал, благополучно освободился от контузии … В детприёмнике заплаканная таджичка в полном национальном костюме, с бровями, подведёнными сурьмой и с чадрой, закинутой за спину, отсутствующе задавала вопросы и что-то писала в журнале … писала автоматически – все мысли о молодом муже, уже  уехавшим воевать – как он там? … а мысли услужливо рисовали одну картину страшнее другой.

        Все подруги, наперебой, советовали ей думать о любимом только хорошее. Вот тогда муж непременно и вскорости возвратится целым, невредимым да с наградой домой – ей все будут завидовать и у отца её будущего сына в старости найдётся,  что рассказать своим внукам ... только надо очень хорошо и всё время думать о любимом – и с ним ничего не случится, война-то месяца через два окончится, Германия будет разбита и твой Зофар, волей Аллаха, героем вернётся домой ...
         
        … – Как тебя зовут? – тихо, с печальным вздохом, спросила она Борьку.
         
        – Борька – мальчуган-то хорошо знал своё имя, но таджичка, почти в прострации, услышала тихий лепет – «Лёлька» – а поскольку ни одного такого русского имени нет, а мальчик-то был русский, значит это было понято по-своему – Лёвка – Лев значит.
         
        – А фамилия? – пацан не понял, но на всякий случай сказал, по-детски картавя – ... папа Монов – ей же такой ответ пришёлся по вкусу и в графе «Фамилия» появилось каллиграфическое «Парамонов».
        – Как зовут папу – уже подбираясь к отчеству, спросила пишущая.
        – Папа Монов, серьёзно приноравливаясь к собственному носу, удивлённо повторил Борька, думая, что оформляющая его не расслышала.
        – Это я уже знаю – пробормотала, не поднимая головы, таджичка, устав с этим новеньким и, решив, что у звериного имени и отчество должно быть соответствующим, уверенно вывела – «Михайлович» …
         
        … Так, под сосредоточенное ковыряние в носу, проявила себя и пропала в пространстве и времени первая борькина червовая дама из ассортимента харьковской «золотозубой» …
         
        … Дальше был детдом, с его отпетой компанией агальцов, уже попробовавших на зубок и эвакуацию, и бомбёжки, и лесную партизанскую жизнь, и пинки солдатских сапог (иногда не только немецких …) … Сюда же надобно добавить и вкус чужого хлеба, украденного или по праву сильного отнятого у такого же голодранца. Невзирая на детдомовские харчи, жрать хотелось все сорок восемь часов в сутки, а поэтому собирались в кодлы, по семь-восемь сорванцов и ... «ходили на базар», только не так, как думает читатель …

        ... Это было рисковое дело. Сначала кидали жребий на двух-трёх «драчунов» (через шесть-семь строчек читатель поймёт, почему именно «драчунов»), это делалось рядом с базаром. Затем, вся  кодла, не таясь и не разбредаясь, появлялась в середине базара там, где со столов базарные торговцы предлагали покупателям съестное – мёд, лаваш, яблоки, абрикосы, виноград, урюк,  сметану, пряники, колбасу, сыр, брынзу – чего только нет на базаре любого среднеазиатского города!!! ...  Дальше начиналось действо по разработанному заранее сценарию. Один из «драчунов» ни с того ни с сего, со всей силы, вдруг въезжал в харю другому "драчуну". Тот вобратную … завязывалась драка с битьём мордой о булыжник, воплями и кровавыми соплями – вытянувшие жребий честно и самозабвенно отрабатывали свой номер, да так ярко, что весь базар вовлекался в драку – кто, раскрыв хавальники, с интересом наблюдая, кто подзыкивая, кто подавая советы, кто пытаясь разнять в воплях дерущихся агальцов … Но это, оказывается была «ширма», под прикрытием которой юрко священнодействовала основная кодла, сметая с прилавков в холщёвые сумки, на виду у торгашей с открытыми ртами, всё, что попадалось под руку – в это время продавцы смотрели только на драку и близко не замечали пропадающего под их носом их же добра … Драка прекращалась внезапно – по свисту уже издалека последнего, утёкшего с места происшествия ...
         
        … Всё, принесённое с базара, вываливалось в кучу … Сперва, при полном молчании всей кодлы, ели «драчуны», степенно и тоже молчком, с набитым ртом, щупая свои ссадины и синяки, ели с чувством честно выполненной тяжёлой работы, но исподтишка подсчитывая – хватит ли оставшимся.

        Затем на жратву наваливались «скобцы» – младшие члены ватаги, стараясь лучшие куски оставить старшим. И здесь трапезой главенствовала святая тишина. Но, когда приходил черед старших агальцов, то у всех нажравшихся, вдруг, без умолку начинал чесаться язык, ярко оживляя картину минувшей «махаловки», но старшие, всё равно, уважая себя, ели молчком – степенно и сосредоточенно …
         
        ... А жмых и патоку читатель пробовал ??? – для Лёвки это было деликатесом, особенно если кусок хлеба с патокой шёл по кругу – с компанией он был вкуснее всего … а ему ещё надо было тайно угостить девчушку из соседней группы, на которую, сам ещё не осознавая, крепко положил глаз …
         
        … Звали её Милкой Петлёвой. У неё был тихий голос и взрослые печальные глаза, повидавшие «ой, как не мало». Она была отбита у немцев ротой солдат, выходивших из окружения ... Её, как и мать, вынули из петли, уже по-мертвецки вялой. Но живой-то она всё-таки осталась, а вот мать, оказалась ещё и с пулей в сердце.

        Во время скоротечного боя они обе ещё дёргались на перекладине ворот, но старшая, когда в конце перестрелки снимали с верёвки дочь, для верности была успокоена ещё и шальной пулей … Знать, попадают два снаряда в одну воронку … Кроха тут же задышала, но открыла глаза, когда торопящиеся в лес окруженцы уже трамбовали могилу матери …
         
        … Забравшись поглубже в лес, солдаты устроили привал. Гренадёрского сложения старшина … а может быть это был тот, который спас от могильной ямы Борьку с матерью? … да мало ли было гренадёров в русской армии? … так вот, этот старшина рассматривал верёвки висельниц с перекладины ворот, рассуждая про себя, каким концом они могут пригодится в ротном хозяйстве, когда к своему удивлению вдруг заметил, что одна из них намылена, а другая – нет … Бровь каптенармуса поползла вверх. Из книжек ему было известно, что верёвки висельникам иногда намыливают, но здесь, на двух повешенных, почему только одна?!!! В сомнениях и с верёвками в руках он подошёл к двум, взятым в стычке за повешенных, пленным. Знакомые верёвки они поняли по-своему и залепетали: «Гитлер капут!!!» и «Их бин нихт зольдат!!!» Но гренадёр жестами их успокоил – мол, с этим разберутся в другом месте, грустно усмехнувшись про себя – … если прорвёмся … Нет, его интересует совсем другое – как, на этих двух (на последнем слове он, жестикулируя, сделал ударение) пришлась одна … (и здесь он красноречивым жестом заострился), он ею помахал в воздухе … одна намыленная верёвка?

        На его «Как?», немцы повеселели и, в стиле ветряных мельниц, принялись объяснять, что эта привилегия была предназначена девчушке, которая всё время ревела и не хотела отпускать мамку, приговорённую немецким офицером к повешению, за нежелание лечь под него. К тому же этот женский отлуп от души был выражен тряпкой по офицерской морде, да ещё и прилюдно – при младших чинах. Возникшую ситуацию оккупанты решили по-своему – за испачканные офицерские погоны и холёную морду ублюдка половой тряпкой, не разбивая семьи, повесить обеих – этим и прекратить истошные вопли дрянной девчонки.
      
        Из гуманных побуждений, по просьбе младших чинов, чтобы петля у дочери затянулась быстрее, её намылили. Гренадёра, за такое милосердие в жестокости, затрясло, но когда выяснилось, что другая верёвка оказалась чистой в интересах экономии мыла, он мгновенно, по медвежьи, сгрёб обоих пленных своими жилистыми руками, ухватил каждого за кадык и, озверев, давил до тех пор, пока у одного из них не хрустнул гортанный хрящ, а другого отбили подбежавшие бойцы, оттащившие хрипящего старшого от хрипящих же фашистов.

        Ну один, с покалеченным горлом, был уже не жилец, а оставшегося целым, но помятым, солдаты охраняли уже не только от побега …
         
        ... Малышка после экзекуции дней пять не могла говорить, потом – дней десять  шёпотом, но тихим её голос остался уже на всю жизнь. От слов «Мыло» и «Петля» окруженцы и окрестили её Милкой Петлёвой. Отчество же ей положили «Николавна» – по имени того гренадёра, что под пулями снимал пацанку с виселицы. Широко открытыми глазёнками она кричала, что её зовут совсем не так, но рябой боец в рванье обмоток, свёртывая самокрутку, мудро рассудил: «Нам, дочка, памятью о войне будут ордена, покалеченные руки-ноги да кресты на могилах, это кому как повезёт, а тебе, везунчик, – фамилия, что мы положили, да имя, да отчество. Дочка, ни за что не меняй их».