22 Вышито кровью сердца

 
          «…покрывала - сюзани (в переводе с фарси "шитье иглой") предстают как единое панно с центральным полем и каймой <…> Техника вышивки придавала любой вещи необыкновенную художественную выразительность <...> Орнамент вещей, создававшихся в земледельческих районах, носил растительный характер, а вышивкам, особенно в свадебных обрядах и в народных празднествах, приписывалась даже магическая сила оберегов».
                (Старинные вышивки  Средней  Азии. http://3-05.olo.ru/news/culture/31582.html}

      «К сожалению, Ольга Александровна Сухарева не смогла издать свою капитальную работу «Среднеазиатская народная вышивка сузани», которую она сдала на рассмотрение сектора Средней Азии и Казахстана Института этнографии АН СССР до своей смерти <… > Над этой книгой она работала около пятидесяти лет, собрала огромный материал по истории и развитию среднеазиатской вышивки, способу их производства, художественному стилю и орнаменту, определила роль и значение вышивки в быту и ритуалах народов  как проявление духовной культуры, мировоззрения»
                (Рахим Каюмов, Этнографические .исследования
                профессора О.А. Сухаревой - www.samarkandinfo.uz )
                *      *      *

…А я-то набрал было в Интернете, в  поисковой  строке, не сюзани, не сузани, а так, как услышал в произношении бухарских евреев: созанэ!  Надо ли удивляться, что мне в ответ на всех информсистемах, которые  запрашивал в Интернете, выскакивала одна  и та же фраза: «Искомое слово не найдено». После догадался  - и запросил: «Среднеазиатская народная вышивка». Результат – и то лишь малая часть – выше, в эпиграфах.
Но мы далее будем пользоваться термином «созанэ» (с ударением на последнем слоге) - то есть произносить это слово так, как привычнее нашим бухарским собратьям.    Зачем, однако,  понадобилось сегодня в израильской газете обращаться к теме среднеазиатской народной вышивки?

Тут речь пойдёт о давней, очень печальной, но и поэтичной истории, в которой созанэ сыграло трогательную и совершенно неожиданную роль.  Не свадебного покрывала, не  праздничного украшения… Может быть, оберега? Пожалуй… Но и не только его! Полагаю, во всей монографии покойной проф. Сухаревой о среднеазиатских народных вышивках  подобной истории нет.

Перенесёмся на много лет назад – в довоенный Самарканд.  Начало 1938 года. На одной из улиц узбекского города живёт с семьёй  скромный сорокадвухлетний еврей-парикмахер – Мишаэль Исхакбаев. Он глубоко верующий человек. Почитает  Тору, соблюдает  заповеди. А сверх того, поэт и драматург. Его пьеса «Амнун и Тамар»  (по роману еврейского писателя  ХIХ века А. Мапу) была поставлена в театре, он  автор и другой пьесы – об исходе евреев из Египта.

В 1934 году Мишаэль снарядил свою мать, Яэльтов, в дальнюю дорогу:  через Иран – в Эрец-Исраэль, в то время – подмандатную Палестину. В составе группы бухарских евреев ПЕШКОМ она проделала этот нелёгкий караванный путь и поселилась в Иерусалиме – в доме своего отца Яакова Мавашева. Были здесь и  другие родственники семьи Исхакбаевых.
Но иметь родню за границей к тому времени в СССР  стало опасно. Год 1937-й для Мишаэля, правда, миновал благополучно. А в начале следующего, 1938-го, за ним пришли прямо на работу…  Остались без кормильца жена, сын, дочь.

Начались кошмарные дни и ночи чекистского «следствия». То и дело его ставили к стенке и устраивали инсценировку расстрела. Сколько раз, прощаясь с жизнью, произносил он слова  древней  молитвы «Шма Исраэль!» - «Слушай, Израиль!»

Что же такое натворил наш цирюльник? – О, на его совести ужасное  преступление!  Следователь  на одном из допросов показал арестованному страшную, неоспоримую улику: это было перехваченное «органами» письмо  ему, Мишаэлю, от родственника из Палестины, в письме  раскрывался мировой секрет:  как  попасть  из Самарканда  в Эрец-Исраэль. Можно сушей, писал дядя, но, если добраться до какого-нибудь черноморского порта, то неплохо  и морем… Великое географическое открытие для первоклассников!
И вот такое, казалось бы, невинное  сообщение было истолковано как бесспорное доказательство того, что Исхакбаев – «сионистский агент»!. А уж в его принадлежности к британской разведке  там   не сомневались.

 Все  эти два месяца «следствия» Сара, жена Мишаэля, долгие часы проводила у  порога тюрьмы, пытаясь хоть что-нибудь узнать о муже, хоть что-нибудь ему передать из вещей и продуктов.

Между тем, ему  самому  чекисты сулили расстрел. Потом – 25-летнюю ссылку. Но кончилось тем, что пресловутая «тройка» заочно вынесла  «мягкий» приговор: 10 лет заключения по статье 58-й – «контрреволюция». Возможно, «послабление» было сделано потому, что в начале 1938 года появились первые признаки заката наркома Ежова, всходила звезда нового всесоюзного  палача – Берия. Впрочем, хрен редьки не слаще.

 Не дав «врагу народа» проститься с женой и детьми, погрузили вместе с другими осуждёнными в скотские вагоны – и  потащили чахлыми паровозами в дальние и морозные места – в Пермскую область, потом ещё дальше на север. Как там у Пушкина: «И наша Таня насладилась Дорожной скукою вполне: Семь суток ехали оне». А почти три месяца – не хотите?! Прибыл житель солнечного Узбекистана в концлагерь, расположенный  в тайге невдалеке от берега Ледовитого океана. Летом – белые ночи, как в Ленинграде, и тучи мошкары, зимой солнышко  если и покажется, то на короткое время. Погнали на лесоповал. Норма – по 50 деревьев на человека за смену.. Свирепые надсмотрщики подгоняют с остервенением, напоминающим знатоку Торы их древнеегипетских коллег. Морозы случаются до 50 градусов. Даже летом приходится в помещениях печки топить. А кормёжка – убогая, одно название  чего стоит:  баланда!

Как же выжить? Впереди – десять лет мучений. Затосковал Мишаэль. Одна  опора оставалась у него: вера в Б-га единого.. Старался соблюдать мицвот (предписания и запреты); на Песах, не имея мацы, отказывался  от хлеба, от всего квасного. А ещё – черпал силы в надежде на возвращение, в любви к жене и семье.

Тут время вспомнить о созанэ. В Самарканде Мишаэлю   завтрак на работу давали с собой – или жена приносила из дома:   завёрнутым вот в такую вышитую салфетку. И так случилось, что это расшитое узорами  и орнаментом полотно, примерно 70 ; 70 см, он взял с собой в тюрьму и сохранил. Оно оказалось с ним  и в лагере.

Унылыми вечерами и  во всякую свободную минуту вспоминал узник свой родной дом, друзей, синагогу – и, конечно, грустил. Так уж устроен человек: в  минуты горя помогает молитва и… искусство, поэзия. 

Теперь изданы целые сборники «лагерной» лирики,  но каждый год в бывшем Союзе, да и за его рубежами,  находят всё новые её образцы. Вот и небольшое произведение   Мишаэля могло бы пополнить эти антологии. Как было сказано, он писал пьесы (кстати, жена, когда его забрали, отнесла его рукописи на хранение в синагогу). Попав в лагерь, он и тут занялся творчеством, причём в таких формах, которые были близки  ему как уроженцу Средней Азии. Украдкой надёргав цветных ниток из части своего созанэ – постепенно вышил свободную от узоров  орнамента  срединную   часть («центральное поле»?) рисунками и текстом, рождёнными его раненой душой, окровавленным сердцем. А чтоб не понимали содержание вышивки надзиратели и доносчики, выполнил её на родном  языке бухарских евреев  буквами ивритского «алефбет».  На память запечатлел (в виде стилизованных, схематичных рисунков)  лагерные реалии: деревья, какие заключённым приходилось валить, а потом сплавлять по реке,  сторожевую вышку для «попки»-часового… Захотелось снабдить свою работу традиционным еврейским шестиугольником – «маген-Давидом». Но уж тут был большой риск: могли заметить и донести: практика нацистской травли евреев,  которых таким  знаком – «звездой  Давила»  –  помечали всех до единого, чтобы легче было потом опознать и убить, сделала этот символ достаточно известным и в Союзе. Карикатуры на сионистов без него не обходились.    Мишаэль нашёл выход: он изобразил пять углов «звезды», а шестая – угадывается, но  придраться трудно…

Однако главный смысл работы – в  вышитой надписи. Это, по существу, настоящее стихотворение, что улавливается даже по так называемому подстрочному переводу (не литературному, а лишь смысловому, буквальному). Мне довелось сначала прочесть такой  русский перевод, сделанный c перевода на  иврит, и лишь затем – другой: непосредственно с бухарского на русский. И оба раза, даже несмотря на естественные несовершенства буквального перевода,   испытал, одновременно с грустью от содержания этих строк,  радость от встречи с поэзией.

Впрочем, подстрочник есть подстрочник. Чтобы  хоть отчасти познакомить  читающих по-русски с поэтическим зарядом надписи, попытался сделать художественный перевод. Не знаю,  удался ли он, но результат перед вами: (насколько могу, сохраняю особенности расположения каждой из двух частей текста на созанэ):

Я – раб-изгнанник, Исхакбаев Мишаэль.
О, Сара, о, жена! Ты часть моей души.
Сафаниэль, мой сын! Ты – вся душа отца.
Г-сподь, прошу тебя, мне участь облегчи…
 Увидеть жажду вас, без вас схожу с ума!
……………………………………….
Я, узник, обречён на непосильный труд.
Сафаниэль, душа несчастного отца!      Я, Мишаэль, - лишь раб.
Мой сын Сафаниэль, остался ты один     – один, как твой отец.
Как далеко мой дом!  Как тяжек долгий путь!
Я – раб, оторванный от дома, от друзей,
От моего народа.
Одна надежда мне –Ты, наш единый Б-г!
Моисей - учитель наш,  святой Торы величье!
Вс-вышний, вызволи меня отсюда!
.

Но предвижу вопрос: как мог узник в обстановке жестокого режима и надзора заниматься… вышивкой? Откуда у него появились такие особые условия? 
Ответ простой: Мишаэля спасла, причём не только для столь субтильного занятия, а гораздо более существенно: от верной гибели! – его профессия парикмахера. Где бы ни были люди, а стричься-бриться надо. И узнику из Самарканда предоставили должность лагерного брадобрея!  Но парикмахерская работа, хотя и тоже утомительное занятие,  всё же не рубка леса. Не надо мучиться от мороза. Да и открываются какие-то дополнительные бытовые преимущества: для цирюльника нужно отапливаемое помещение, может быть, даже отдельное… Так или иначе, созане с текстом и вышивкой он хранил при себе все долгие годы пребывания в лагере.

И ещё одно  везение – очень редкое в те годы. Сара, жена, не оставляла хлопот по его «делу», да и сам заключённый с помощью своего друга, Райзмана, тоже зека, по специальности –  адвоката,  писал жалобы и заявления. И – о чудо из чудес! – «дело» в генпрокуратуре пересмотрели и… прекратили!  И Мишаэль Исхакбаев вернулся домой года на два раньше определённого ему срока.  Несмотря на прекращение «уголовного дела», то есть, фактически, реабилитацию, ни копейки компенсации за проведенные в неволе годы он не получил. «Спасибо – не убили»…

Вернувшись, отец не застал в живых дочь. Саре с детьми пришлось немало горя хлебнуть за эти годы – в основном, пришедшиеся на войну   с фашистами. Привезенное созане осталось в доме и превратилось в семейную святыню. Мишаэль вернулся в канун  Пурима, с той весны  в дни  праздника Песах каждый год в семье покрывали этой вышивкой мацу. После освобождения хозяин дома  прожил ещё 11 лет. Он умер в феврале 1957 года.  А любимый сын его Сафаниэль, окончив сельскохозяйственный  институт, стал ветеринарным врачом. В начале 70-х годов осуществил  несбывшуюся мечту отца: вместе с семьёй  репатриировался в Израиль. Конечно, привёз сюда и созанэ – «дубликат бесценного груза» памяти об отце. Как-то раз в Гистадруте Иерусалима познакомился с представителем некой «олимовской» организации, и тот  попросил драгоценное созане на время  – может быть, с целью использовать в музее, на выставке…

А через несколько дней произошло неожиданное и трагическое событие. Сафаниэль позвонил новому знакомому домой – и получил ответ: этот человек внезапно скончался…Его домашние ничего о вышивке не знали, да и  невозможно было их, убитых горем, подвергать долгим расспросам. И даже фамилии покойного Сафаниэль не знал. Хорошо хоть, догадался  сфотографировать главную часть  созанэ,  прежде чем с ним расстаться. 

Так потерялись следы   этой семейной реликвии. Но – не её копия. Ещё через несколько лет  из муниципального совета Гильбоа (в этих местах работал какое-то время С. Исхакбаев)  в  тель-авивский Музей диаспоры поступила эта фотография, а к ней – пояснительное  письмо. Сейчас музей готовит выставку об узниках Сиона и в связи с этим заинтересовался судьбой пропавшего оригинала. В связи с этим оттуда связались с сотрудником расположенного недалеко от Афулы музея «Бейт-Штурман» - жителем нашего города Евсеем Крейниным. (Этот интереснейший человек достоин отдельного рассказа, который приходится отложить «на потом»). Евсей довольно быстро сумел разыскать в Иерусалиме телефон Сафаниэля Исхакбаева. Им обоим я обязан подробностями этой истории.
А теперь  прошу особого внимания у читателей. Может быть, кто-либо случайно видел вышивку-созанэ, о которой речь!  (См. прилагаемый снимок, который Сафаниэль Исхакбаев раскрасил по памяти цветными карандашами сообразно оригиналу). Просьба в этом случае связаться с редакцией газеты и сообщить местонахождение реликвии.

Но если даже этого не случится – всё равно, мне кажется, был смысл рассказать эту историю. Надо помнить о том, каких испытаний и страданий стоила многим людям тысячелетняя народная мечта о возвращении на историческую родину, о восхождении к Иерусалиму, к священному Сиону.
                ----------------