Новая тетрадь – и начало радикальных изменений в тексте, прежде всего, в плане выражения. Но и не только: «Дети идеалов» все больше становятся романом, в самом традиционном смысле, что и привносит немало нового. Так, в чисто идеологическую ткань содержания все больше прорывается сексуальное, фрейдизм (посмотрите хотя бы на мучительную ревность Кошки), конфликт на именно этой почве, а также эротика. Не в тривиальном виде снятия табу на телесное описание (хотя это, увы, тоже есть – я был так молод): эротика скорее в значении бартовском, в таком, какого я совершенно не вижу у Бунина, но вижу у Тургенева; не исключено, когда-нибудь напишу об этом отдельно, даром что не хочу много писать про любимого автора.
С другой стороны, в угоду бог весть чему (критике, что текст нереалистичен в бытовом смысле? Я был к ней тогда несколько восприимчив.) я сам выцеживаю из «Детей идеалов» весь комикс, да и классицистические тенденции тоже, отчего превращение в роман и происходит. Это уже несколько другой текст, с иными, более человеческими, менее идеологическими проблемами, с концентрацией на персонажах, более абстрактный – и с куда более серым, неинтересным миром. Мир гаргатинцев, гробниц, по-киберпанковски мрачного человечества – словом, комикса был по-детски очарователен для меня, красочен, его хотелось исследовать, потрогать руками. Заменила его внешняя дешевая реалистичность. Так в видеоиграх критерием реалистичности изображения нередко почитается введение новых эффектов Direct3d; но, если мой любимый Hexen нарисован на псевдотрехмерном движке, а в «Море» не обсчитываются тени большинства объектов, делает ли это их графический облик менее художественно оправданным? Ей-богу, нет. И «Детям идеалов» романное поверхностное жизнеподобие не всегда шло на пользу. Конечно, новый вариант в чем-то был лучше, глубже, в чем-то, наоборот, уступал. Но однозначно прогрессивным его не назовешь, пусть и качественно иным (я взрослел), да и доходили порой переработки до полнейшего маразма.
Наиболее остро, ясно изменения будут видны в главах, созданных уже после третьей части: переписанном куске о появлении Хелены Холиавской и начале романа. Но уже сейчас процессы заметны, никуда от них не деться.
Среди явных новведений, думается, читатель обратит внимание на переименованных персонажей: Эмиус Гаргат теперь Михаил Евгеньевич Гаргонтов, Дмитрий Федорович неведомо почему сделался Николаем Федоровичем и т. п. Через пару глав эта участь и Хелену настигнет, подарив ей эмблематическое имя Елизаветы.
Сюжетно – грустная пора настала в романе. Любовь и смерть, истинная готика, черт подери. Approaching death with yearning heart, with pride and no despise.
V.
19.04.05. В неизведанных северных предгорьях Великого Серпантина, к которым гаргатинцы, обитающие в Российской империи, предпочитали не приближаться (а ранее таковые предгорья были надежнейше сокрыты колдовскими чарами), наступала осенняя, последних дней сентября ночь. Места сии были исключительно глухими, лишенными всяких существенных признаков обитания разумного существа; лишь вдалеке, у подножий громаднейших пиков Великого Серпантина, располагалось несколько пограничных застав и поселений, обозначающих собою границы владений Вирмийского Конклава; близлежащие захолустные и практически неизвестные поселки гаргатинские также находились в нескольких десятках верст к западу или к югу от описываемого места, вследствие чего меж границами двух государств образовалась значительная и совершенно необитаемая территория, холмистое, густо поросшее смешанным лесом предгорье. Темнота наступала сравнительно быстро – казалось, еще несколько мгновения назад опускалось за горизонт на вид исключительно неспешно солнце, а теперь уж окончательно потемнело и небо сделалось ночным, и на нем появлялись первые звезды и выделялась особенно луна. Отдаленные гигантские горы почернели в надвигающейся темноте, и очертания их виднелись издалека величественно и непоколебимо, выделяясь даже среди темно-фиолетового неба исключительною чернотою; их отроги постепенно опускались, образуя обыкновенные для Великого Серпантина достаточно узкие и протяженные долины, в которых и находились пограничные поселения Вирмийского Конклава; далее местность усеивали многочисленные холмы, сначала, в связи с чрезвычайною близостью к горам, каменистые, высокие и практически непроходимые, затем, уже в некотором отдалении от Великого Серпантина, в значительной степени более пологие, преимущественно несколько уплощенные, покрытые полностью лесом; поскольку лес был смешанный, с деревьев уже начинали осыпаться пожелтевшие ослабевшие 20.04.05. хрупкие листья; однакож большинство деревьев не осыпались еще и наполовину, многие даже не пожелтели особенно, и окружающий лес был по-прежнему удивительно зелен; в окружении прочих деревьев чрезвычайною, темною, черноватою зеленостью выделялись могучие, стройные и высокие сосны; холмы и леса освещала незначительно луна, отчего приобретали она таинственный бледно-синеватый, придающий лесу тихую загадочность и молчаливую красоту оттенок. Действительно, кругом стояла полнейшая тишина, лишь слышалось негромкое и унылое журчание ручейка, несущего чахлые древесные листья да совершенно незаметный, легкий ночной ветерок колыхал бесшумно ветви деревьев да изредка с порывистым шорохом увлекал за собою на мгновение несколько опавших листьев, после чего (Комментарий 2008: лист плыл, словно ладья, плавно) наступала прежняя абсолютная, незыблемая тишина. Однакож наиболее интересным и поразительным в оной картине было то, что меж двух огромнейших пологих холмов проходила, рассекая резчайше лес, петляющая и порою теряющаяся, делающая совершенно невидимый среди бесконечных зарослей дорога; дорога таковая, тем не менее, отличалась достаточной широтой и выложена была весьма прочной каменной брусчаткой, причем с исключительною ровностью и умением; также было очевидно, что дорога регулярно убиралась и находилась под постоянным присмотром, ибо негде она не заросла травою, нигде ее не покорежили разветвленные древесные корни, а рядом с нею виделась в некоторых местах недавняя вырубка, произведенная с целью поддержания дороги в надлежащем состоянии; дорога освещалась отличнейше лунным светом и была особенно видна в своем колоссальном расширении промеж именно двух упомянутых холмов.
Неожиданно воцарившуюся кругом покойную тишину прервал резчайший и страннейше грубый, необычайно громкий звук, а доселе чистый и свежий ночной воздух наполнился неприятными дымами; из-за холма к особенному расширению дороги приближалась с грандиозною быстротою колонна грузовиков, испускавших таковой ядовитый дым и издававших монотонный рокочущий грохот, гулко отдающийся в пустынной местности и многократно повторяемый эхом; ближайшие деревья осветились режущим и в полнейшей темноте непривычным, несколько тревожным светом фар. Колонна двигалась чрезвычайно быстро, в непонятной спешке, и грузовики постоянно встряхивало от столь скорого движения и постоянных мгновенных остановок на поворотах петляющей дороги; не особенно удобной для грузовиков оказалась и выложенная каменной брусчаткой дорога. Сама приближающаяся колонна имела вид достаточно скрытный, однакож вместе с тем исключительно опасный; впереди практически рядом двигалось два небольших черных грузовика (впрочем, все имеющиеся автомобили были также окрашены в черный цвет и лишены опознавательный знаков) отличались от большинства других открытым кузовом, в котором располагались непрерывно движущиеся прожекторы и огромнейшие пулеметы, прикрепленные к кузову металлическими планками; за пулеметами стояли в напряженных позах колоссального росту скучающие и равнодушные люди с выступающими вперед лицами и в камуфляжном обмундировании, зорко и подозрительно оглядывающиеся кругом; аналогичные два грузовика замыкали процессию, а по флангам ее патрулировали малые автомобили, наполненные вооруженными мрачными людьми; остальную же часть составляли обыкновенные крытые грузовики, предназначенные наверно для перевозки разнообразных товаров; впрочем, надо заметить, в таковой момент они были совершенно пусты, и лишь изредка внутри них слышались приглушенные звуки, производимые уложенной полой тарой, не удерживающейся на месте при поворотах. Сия зловещая и таинственная процессия моментально нарушила воцарившийся кругом покой, заполнивши всю окружающую местность громчайшими звуками и рокотом, пугающим мечущимся электрическим освещением; от чудовищных звуков задрожали деревья, содрогнулись холмы и наступило страшнейшее напряжение. Колонна, между тем, стремительно обогнула холм и с прежнею резкостью остановилась в наиболее широкой части дороги; автомобили рассыпались вокруг в соответствии с заранее указанным порядком, так что грузовики расположились в середине, и автомобили, снабженные вооружением, окружили их на случай возможной опасности.
Когда, наконец, строение автомобилей окончательно упорядочилось и воцарилась вновь полнейшая тишина, на замечательно освещенную площадку среди грузовиков, словно повинуясь некоему указанию, высыпали из кабин стремительные и взволнованные, но действующие необычайно четко люди, постоянно оглядывающиеся кругом и снабженные разнообразным и исключительно обильным арсеналом оружия, внешне ничем не отличающиеся от людей, управляющих пулеметами. Последним из кабины наиглавнейшего грузовика появился человек, значительно отличающийся от окружающих его практически одинаковых людей; в бледном свете прожекторов и фар его фигура выделялась особенною светлостью, и виделось его лицо с проступающими морщинами абсолютно белым, сивые седеющие волосы и усы с козлиною бородкою виделись совершенно седыми, а белесые кроткие глаза оглядывались кругом язвительно и при электрическом освещении не поблескивали, но также светились бледностью; одет был оный человек, в противоположность другим, в легкий осенний серый плащ, при освещении отливающий несколько желтоватым оттенком; лицо человека постоянно двигалось, и отсутствовала в нем та омертвелость и исключительная заученность, схематичность движений, присущая окружающим; человек естественным жестом непроизвольно размахивал пистолетом, имеющимся у него в руке и любопытно осматривался, прохаживаясь спокойною походкою мимо даже не оборачивающихся на него людей (люди таковые наблюдали лишь необходимую по инструкции точку и стояли чрезмерно неподвижно); таким образом, человек данный несомненно контрастировал со всею окружающей его картиною (Комментарий 2008: очень важные слова!). Звался он Владимиром Александровичем, по прозванию Кошкой, а в оное захолустное место явился со столь многочисленным сопровождением, имея цель определенно важную, поскольку именно в сем месте должна была произойти сейчас окончательная стадия переговоров с Холиавским Чародеем, заключавшаяся в непосредственной передаче Владимиру Александровичу в распоряжение наилучших золотых драгоценностей и самоцветов Вирмийского Конклава, не имеющих религиозного значения; 21.04.05. оные самоцветы и драгоценности Владимир Александрович планировал немедленно распродать, а вырученные значительные финансы использовать для уничтожения Российской империи, в соответствии с заключенной договоренностью. Сейчас же Владимир Александрович взволнованно прохаживался кругами, то и дело останавливаясь и оглядываясь кругом; встреча предполагалась приблизительно уже в таковое время, однакож Холиавского Чародея или прислужников его не наблюдалось ни единого; впрочем, даже не отсутствие их столь возбуждало Владимира Александровича и вызывало чрезвычайное напряжение; некое непонятное, затухшее, затравленное и испуганное чувство, полнейшая неуверенность и паническое желание отвратить предстоящие переговоры овладевало постоянно им; причины тому он не мог объяснить, но почувствовал в совершенстве явственно, что переговоры он перенести не в состоянии, что одно появление Холиавского Чародея повернет его в непреодолимый ужас, что уже теперь он не видит сил, достаточных для произнесения хоть одного слова; страннейшая всеобъемлющая тоска овладела им; захотелось единственно даже не отложить на некоторое время переговоры, а несомненно и окончательно их отвратить, не участвовать в них вовсе, чтоб прекратилось то овладевающее им непереносимое мучение. Он непроизвольно и в состоянии неизвестного сомнения недоверчиво взвесил на ладони пистолет; представилось ему необыкновенное и незнакомое ощущение – одновременно и мучительное, и приятное – как пуля стремительно прорежет ему висок, и в затухающем сознании едва ли отразится чудовищная боль; он даже дотронулся легонько двумя пальцами до виска, словно внимательно изучая место, в каковое предположительно войдет пуля; увидел он перед глазами удивительно точно себя, роняющего ослабевшей рукой оружие и, приоткрывши рот, с затухающим взором падающего на моментально подкосившихся коленях; взволнованная радость охватила его при мысли, что присутствует для него возможность мгновенно, без промедлений и разнообразных препятствий навеки уничтожить ожидающий его впереди, бесформенный и неопределенный, однакож интуитивно ощущаемый кошмар… И переговоры были совершеннейший кошмар, и все дальнейшее было совершеннейший кошмар, и не представлялось никакой жизни и способности далее жить, ибо каждое произнесенное слово, каждое осуществленное действие, казалось ему, непременно оборотится кошмаром и страданием… Невозможно жить, думалось ему, и не будет больше абсолютно никакой ему жизни, остается лишь с изумительной легкостью помереть, погибнуть по собственной воле. Но в следующий момент резчайшая, терзающая боль пронзила его разум; вслед за смертью ничего не будет, испуганно и внезапно послышалось ему, ничего; исчезнут все прежние его воспоминания, не почувствует он никакого успокоения, ибо вовсе перестанет чувствовать; светлого и радостного, да и темноты даже никакой не будет; такового ощущения он вообразить не мог окончательно и полноценно, и оттого испугался еще вдвое прежнего. Встряхнувши головою и вновь оглядевшись без особенного интереса, Владимир Александрович с величайшею предосторожностью поспешным жестом опустил револьвер в карман, несколько пригладил свои волосы и усы, даже критически дотронулся до собственного значительного по размерам носа, после чего чрезвычайно недовольным и хрипловатым, еще не совершенно успокоенным голосом звучно произнес:
–Да когда ж, блин, этот придурок бородатый, сволочь, припрется? – Что вопрос данный риторичен и ответа на него абсолютно никакого не требуется, Кошка отличнейше понимал. – Что, нету его? Тьфу, черт возьми!
Стоящие от него в некоторой близости люди лишь равнодушно покосились на него, не испытывая сочувствия или же, в противоположность, раздражения; отдаленные предпочли даже не пошевелиться.
Однакож в следующую минуту воздух рассек громкий шум беспрерывно движущихся крыльев, и за холмом, на незначительной высоте показались летящие клином дюжины приблизительно две чудовищных теней, порою издающих пугающие рыки либо изрыгающие потоки пламени, которые, тем не менее, вскоре растворялись в воздухе; люди, следуя заученным инструкциям, сохраняли полнейшую беспристрастность и оставались в неподвижности, один только Кошка подался с любопытством и исключительным нетерпением вперед, поднявши к приближающимся теням голову и с неопределенной приветственностью взмахнувши рукою; его фигура оставалась по-прежнему замечательно выделяющейся и освещенной. 22.04.05. Драконы издали ответный громогласный рык, от которого затрепетала земля и почувствовал болезненную глухоту на мгновение Кошка, осветили холмы ужасающими струями сверкающего пламени и, описавши торжественный круг над ближайшим холмом, с неспешною размеренностью принялись опускаться невдалеке от остановившейся процессии грузовиков; Кошка снова значительно подался вперед и оказался практически за гранью кольца вооруженных людей, оцепивших грузовики; он со смешанным чувством невольного испуга и чрезвычайного любопытства взирал на находящихся всего в нескольких десятках метров от него огромнейших чудовищ. Хотя он уже многократно видел их во время предыдущих переговоров, равно как и ранее в разнообразных источниках массовой информации, летучие сии существа производили на него до сих пор неимоверное впечатление, пускай он особенно впечатлительным себя обыкновенно не почитал; неотрывно он созерцал их зеленоватую необычайно прочную чешую, вытянутые шипастые хребты, ужасающие морды с холодными неподвижными глазами и колоссальными, усыпанными исключительно острыми блестящими зубами, пастями; созерцал он их неторопливые, достаточно неуклюжие движения, постоянно и размеренно поворачивающиеся головы, сотрясающие землю покрытые бесчисленными рогами хвосты и плоские лоснящиеся и с виду совершенно неприятные крылья; на ближайших драконов также распространялся луч электрического света, который придавал им, отражаясь, некий особенный величественно-мертвенный блеск могущества и чудовищности; желтый свет отражался с невыносимой ослепительностью в их глазах, переливался длинною прохладною волною промеж их выделяющихся перепонок крыльев, медленно расходился по их абсолютно гладкой чешуе; по неизвестной причине Кошка, рассматривая внимательнейше драконов, глубочайше и искренне вздохнул, а их мертвенные, неразумные и лишенные чувства глаза смутили его чрезвычайно (Комментарий 2008: ах, если б я был драконом! – подумал Кошка и представил судьбу такого дракона.), и даже неожиданно и со страшнейшею неопределенностью пожелалось ему иметь такие же неподвижные, совершенно неразумные, опустошенные глаза.
Наконец, когда все исключительно драконы приземлились и надлежащим образом расположились в незначительном отдалении от колонны грузовиков, руководимых непосредственно Кошкою, на спинах драконов моментально засветились, зажженные внушительными колдовскими чарами, многочисленные факельные огни, таковые огни с замечательною явственностью осветили доселе сокрытых от глаза постороннего находящихся на драконах возниц-гномов, снабженную разнообразным вооружением и закованную в стальные блистающие латы эльфийскую охрану и особенно выделяющихся среди окружающих их огней синие с серебристыми звездами и огромнейшими воротниками балахоны; однакож, помимо присутствующих на драконах различных персон, Кошка мгновенно и со значительным интересом приметил прикрепленные прочными и весьма толстыми кожаными ремнями и цепями грандиозных размеров сундуки, преимущественно изготовленные с великолепным умением из металла, с вырезанными на них чудесными узорами и прекраснейшими драгоценными камнями, искусно ограненными и искусно вставленными в предназначенные для них отверстия; Кошка наблюдал сии сундуки оценивающим и даже нескрываемо корыстным взором; впрочем, и среди подчиненных ему людей произошло некоторое не предусмотренное инструкциями и указаниями шевеление – столь привлекательны оказались несомненно драгоценные сундуки. Между тем приблизительно половина из расположившихся на драконах необыкновенных существ, среди которых оказались абсолютно все участники Вирмийского Конклава и практически вся имеющаяся охрана, ловчайше спешилась и, собравшись в упорядоченное и соответствующее дипломатическим переговорам построение, направилась в сторону Владимира Александровича, которого они наверно приметили заранее, ибо он прекраснейше выделялся в окружении прочих совершенно одинаковых людей; впереди торжественного сего и размеренного шествия двигался с лицом весьма представительным и преисполненным колоссального достоинства Холиавский Чародей, поднявши горделиво подбородок; свита следовала за ним почтительно и даже несколько испуганно, тихонько переглядываясь да изредка перешептываясь суетливо. Кошка, разглядевши окончательно приближающихся к нему персон, торопливым движением подал своим подчиненным знак опустить оружие, дабы продемонстрировать свою примирительные намерения; сам он порывистыми, сбивающимися и в совершенстве скорыми шагами проследовал навстречу Холиавскому Чародею, остановившись лишь на расстоянии весьма незначительном; Чародей совместно со свитою также остановился, однакож, прежде чем он пожелал высказать выразительное и красноречивое приветствие, Кошка достаточно развязно протянул ему руку (он уже не чувствовал прежней неуверенности, в решающий момент абсолютно позабывши и о ней, и о всяком возможном соображении) (неразборчивое слово) и нарочито нахально произнес:
–Ну, кореш, блин, привет! Как, в натуре, житуха-то типа?
Чародей, в процессе предыдущих переговоров обучившийся воспринимать подобного рода оригинальное и эксцентрическое поведение как должное, аккуратнейше пожал в ответ руку Кошкину, и поприветствовал его, стараясь говорить также без особенной формальности и торжественности:
–Привет и тебе, друг. Давненько мы с тобой не виделись, – подчиненные что Кошки, что Холиавского Чародея внимательнейше и настороженно помалкивали, лишь где-то в отдалении угадывался отчаянный, захлебывающийся и совершенно непрерывный шепот.
–Ага, да уж, блин, не вчера… – ухмыльнулся с некоторою насмешливою глумливостью Кошка.
–А как жизнь моя? – Да с последнего дня не изменилась. Но хорошо ль вы добрались?
–А, блин, сволочь, базара нет… Дорожка у тебя, чисто конкретно, поганая, блин, мразь, а на корабле –ничо, блин. Ну ты, кореш, типа того – много кулей этих натаскал, фяльтруй базар, руками мои долбаки волочить их будут?
–Ты насчет договора? Никаких сомнений, все, как оговаривалось, брат, на месте, – обстоятельно и несколько наставительно разъяснял Холиавский Чародей. – Да уж, не придумал, тяжеловаты сундуки, но руками перетаскать можно за полчала – вон у тебя сколько молодчиков, да и мои помогут…
–У, сволочи, мрази – стырят, блин, половину…
–Пускай, брат, только вздумают! Я-то им!
–Да я им, блин, мрази, морду начищу, коли чего стырят! – угрожающе проговорил Кошка и оборотился на мгновение к равнодушным людям. 24.04.05. Однакож никакого ответного действия со стороны их не последовало; бессмысленные разговоры не предусматривались предлагаемым инструктажем.
–Да твои, брат, ребята, как мертвые… – промолвил задумчиво Холиавский Чародей. – А на моих уж положись – не притронутся ни в коем случае…
–Э-э, сволочи – от них все, блин… Ладно, чисто конкретно! – с интонацией несомненного завершения провозгласил Кошка. – Давай, братва, базара нет, тащи эти… сволочи… Да вот вам эти пусть, блин, понабазарят! – он оборотился и указал небрежным, практически безразличным жестом на эльфов. – У, мразь!.. Таскать-то, блин, на полчала, хоть сволочей-гаргатинцев типа нету, не возникают.
–Да, вы им помогите! – совершенно неопределенно и с какою-то лживою развязностью в голосе, абсолютно непривычной для него непосредственно самого, равно как и для подданных его, точно пожелавши умилостивить надлежащим тоном Кошку, объявил Холиавский Чародей; но замечалась в его голосе некая нескрываемая неуверенность и недовольство собственными словами, к собственным словам отвращение. Подчиненные и Кошки, и Чародея с исключительною вялостью, медлительно двинулись к находящимся на драконьих спинах огромнейшего размера драгоценным сундукам и принялись достаточно разрозненно и без особенной согласованности разбирать их и переносить осторожнейше дорогостоящее содержимое внутрь расположенных невдалеке грузовиков; людям, руководимым Кошкою, таковая работа была чрезвычайно неудобной и непривычной; эльфы же и гномы действовали нарочито неспешно и часто поглядывали испуганно и непонимающе, а порою и умоляюще на повелителя своего, совершенно никаким вниманием их не удостаивающего; а некоторые из них и вовсе не оглядывались, ибо они незаметно, тихонько плакали, в страшнейшей скорби унося прекраснейшие украшения и чудесные каменья, в последний раз с печальною тоскою любовались ими и с невозможною неохотою расставались с ними; вспоминалось им, как еще недавно сии удивительно красивые, неповторимые творения представлял Холиавский Чародей народу, как горделиво повествовал о замечательном содержании своей сокровищницы, и созиданные древними мастерами великолепные узоры, чудесные изображения и сверкающие камни полыхали при солнечном свете; в темноте же и в холодном электрическом освещении грандиозной красоты творения болезненно потускнели, и вдвойне горько было видеть из предсмертное увядание.
–Ишь как лихо таскают, брат! – усмехнулся необузданно весело Чародей и развязнейше ударил Кошку по плечу в знак своей чрезвычайной и несомненной дружелюбности и бесконечной веселости.
–Ну… типа, ты этого, кореш… – предостерегающе промолвил Кошка тоном весьма раздраженным и неспокойным, исподлобья разглядывая движущиеся непрерывно фигуры. (Комментарий 2008: Хорошая фраза – они для него не живые, а мрачные фигуры, движущиеся по неведомым ему закономерностям.) – Черт с этой мразью, блин… Пошли, кореш, присядем на какую корягу, сволочь, да, чисто конкретно, и побазарим.
–А пойдем, брат – поболтаем, что да к чему, да и дельце у меня есть…
–Ну и побазарим, блин.
Они отошли от дороги на расстояние весьма незначительное, шагов приблизительно на двадцать, и, поднявшись несколько по практически незаметному пологому склону холма, обнаружили среди деревьев исключительно удобный повалившийся гнилой ствол, тем не менее, необычайно толстый и могучий; они расположились на нем достаточно комфортабельно, после чего Кошка, дабы продолжить временно прервавшийся разговор, по обыкновению спросил без особенного интересу:
–Ну чо, блин, базара нет, как житуха-то твоя? Говорят, блин, у тебя там баба одна сволочная завыпендривалась – типа она самая крутая…
–А-а, Селения, – моментально догадался Холиавский Чародей, так как уже приучился в совершенстве разгадывать значение исключительно непонятной и сбивчивой Кошкиной речи. – Да она, брат, вроде бы и не баба…
–А кто ж – мужик, типа?
–Да нет, брат, баба, но все-таки советница большая…
–Ну и чо, базара нет, она ж не мужик – значит, блин, баба, – Владимир Александрович неуклюжим жестом извлек сигарету и, постоянно затягиваясь без значительного удовольствия, а единственно по привычке, закурил; порою он даже принимался озлобленно отплевываться – столь горькой и лишенной приятности казалась ему сигарета.
–Ну да, брат… – задумчиво и чрезвычайно рассудительно сказал Холиавский Чародей. – Жалко мне ее, Селению – великая была советница, да поддалась Темной Вирме, а от страшных чар и рассудок ее помутился…
–О, чо! Тьфу, сволочь, блин! – Кошка с колоссальным умением сплюнул, однакож не почувствовал облегчения от омерзительного вкуса. –На кой, блин, я американскую, сволочь, тяну… Даже затянуться, мразь, нечем! На что сволочи гаргатинцы, а табачок у них клевый, блин! Их только, блин, и сигарку надоть… Ну а чо твоя эта… сволочь… баба-то? Чо она теперь – свихнулась? Слюни в дурке, блин, пускает?
–Какая дурка! Сидит она, брат, казни ждет. Пока советовались – неудобно ж сразу ее казнить, да и отложили пока, брат, а она и сидит. Ну до чего же она низко пала – такой еретички я уж давно не видал! А больше, брат, жизнь как жизнь, ничего нового и нет.
–Понял, типа… Скучно ты, кореш, живешь, блин… Сволочи в мрази какой, Вирмы твои – блин, чо мразь какая к черту! Сволочи, а?
–Ну а как дела-то твои, брат? – с поспешностью и даже некоторым оскорбленным недовольством произнес Чародей.
–А чо – я? Тут житуха, блин, крутая! Вот, базарят наши, что эти типа… блин, сволочи… Тьфу! Ну, ученые-то, чисто конкретно, мразь какую выдумали, чтоб гаргатинца – да в обычного, блин, чувака, чтоб не выпендривался. Я-то типа сначала хайло разинул, а там, базара нет, думаю, штука, блин, сволочь, а стебовая! Тьфу! Какая сука эти сигареты, блин, делает!.. Накупим на твое золотишко такой штуки, да знай гаргатинцев, блин, пинчить…
–Значит, брат, нашли против гаргатинцев средство? – заинтересовался значительно Холиавский Чародей. – Это бы дело, коли правда, брат, средство!
–Да ты не боись, блин, старуха вон тоже – базара нет, пусть тока зелененьких отслюнят, а ты уж эту сволочь… этой мрази типа всех помесит. Братки-то вон какие – мразь, блин, заучат их так черт знает чему, а коли махаться, так и толк, блин, есть… А ведь чо? Дело-то какое… Ну это уж беда моя…
–Точно, я тут много не знаю, и средство тебе самому добывать придется, – абсолютнейше согласился с ним Чародей Холиавский.
–Я-то про чо базарю – ты мне тут типа, блин, про дело какое языком чесал… – вспомнил неожиданно Кошка.
25.04.05. –Ах, про дело-то… – как-то с печальною неохотою и раздумчиво произнес Чародей, затруднившись с категоричным и определенным ответом – Про дело-то говорили… Да, брат, какое дело…
–Ну, чо, чисто конкретно, ты мне мозги, блин, не суши! – нетерпеливо и с презрительною грубостью сказал Кошка.
–А вот, брат… Больно мне про все это говорить, что уж скрывать… Ты ведь, наверное, и сам слыхал: доченька-то моя, доченька моя милая, – с бесконечною, уже абсолютно нескрываемою тоскою проговорил необыкновенно тихо Холиавский Чародей и, понурившись и могучим, ужасающим напряжением собственных сил сдерживая слезы; Кошка отвлеченно, поддерживая совершенно равнодушную обстановку, глядел в противоположную своему собеседнику сторону. – Доченька милая, бедная Хеленочка… – практически беззвучно выговорил Холиавский Чародей. – Схватили ее, бедную… злодеи проклятые… И зачем она ему, злодею-императору понадобилась?
Вследствие такового высказывания Кошка издевательски и исключительно презрительно и громко рассмеялся, прервавши резчайше грандиозную окружающую тишину; отсмеявшись наконец и поглядевши презрительно на несколько оскорбленного, хотя, впрочем, уже достаточно свыкшегося с оными страшнейшими выходками, Холиавского Чародея. (Комментарий 2008: «Почему ему жизнь, а мне – смерть?» – спросит Кошка у Хелены.)
–Хэх, ты чо, кореш, али сопляк, блин, типа, по-детски-то рассуждаешь, а? Базара нет, на кой ваще, блин, мужику баба нужна? Хо-хо-хо! – Кошка вновь засмеялся. (Комментарий 2008: Ощущая в себе подавленность и ужас, который невозможно победить громким смехом.)
–О, милая Хеленочка!.. Доченька моя! Ты кого, брат, бабой-то обозвал?
–Но-но, ты остынь типа, блин… Чо уж, и слова сказануть, блин, нельзя?! – усмехнулся, окончательно отсмеявшись, Кошка и неожиданно изумленно и непонимающе в очередной раз на некоторое мгновение задумался: «А на чо, правда, ему-то, императору, такая девка понадобилась, а? Вот, блин, сволочь… Поглядишь на нее типа, блин, – сама страшная, да еще к черту с двумя косичками, как, блин, пука поганая… и дура, блин, дурой… Мало ль, что ли, баб у них местных? Вот хоть Демонесса – то, хоть, блин, и собакамразь, а девка клевая… А ведь нет – на кой понадобилась? Одни косы-то две – хех, блин, как двуглавый орел, блин… И как этот дебил-батя у нее такой? А черт, блин, его типа знает! Может, и правда такая и есть, да кому-то и понадобилась… Во, типа, блин, а!»; затем он раздраженным и взволнованным движением уронил догоревшую сигарету и неуклюже, словно собою совершенно не владея, затоптал ее. – Тьфу, сигарка – мразь типа какая! Базара нет, блин, чтоб я еще без табака гаргатинского… О, сволочь, блин! Ну вот, чо ты мне, типа про дочку-то плел?
–Ох, брат, ты бы понимал, что это такое… Доченька моя милая, где-то ты сейчас?
–Угу, блин... уж спасибо типа, что у меня твого, чисто конкретно, добреца-то нет… Блин…Еще сопляков вонючих разводить, ублюдков да болванов, блин.. На кой черт они, а, кореш, а? Во мразь, блин…
–Ох, доченька моя, доченька… Тебе не понятно, сгубила ее проклятая еретичка-Селения… Но я тебя упрашиваю тут об одном, брат, не подводи ради Вирмы, живой ее оставь. Сам разберись насчет ее, несчастной… Ох, доченька, Хеленочка моя! Когда Петербург будете воевать или еще где император скроется, так ты ее обязательно, брат, ко мне доставь… Я уж за ценою не постою.
–Ага, тебе, значит, типа… Ну лады, мне-то она на кой? Базара типа нет. Тока ты ко мне не прижимайся, блин, сволочью не будь… капусты, типа, надо… Вот чо!
–Будет, брат, Вирмой клянусь, брат, обязательно будет, не пожалею богатств никаких! Да и здесь я, брат, тебе выложил с запасцем немалым – награда должная, брат.
–Во, типа, чисто конкретно! Стебово, блин… А стекляшки-то твои, блин, не мразь?
–Не поддельные, что ли? Да ты что, брат, неужто я поддельные выложу! Дело-то важное, какие уж здесь поддельные!
–Лады, сам погляжу типа… Ты хайло-то не разевай, типа, кореш, блин. Я тебя, блин, знаю – ты сволочь такая! То, блин, ваще сука сопливая, по-детски лопочет, то, блин, вон что! Мразь ты, кореш!
–Ты уж, брат, о Хеленочке только озаботься, а остальное уж по твоему разумению! Со мной-то сделки честные.
–Ага, блин, тока надуть и хошь! Знаем, блин, типа…
–Ох, брат, смотрю, там наши – мои, да и твои, заканчивают. Последний сундук уж волокут. Пошли-ка вниз, поглядим!
–Ну, блин!.. – неопределенно выразился Кошка, поднимаясь с недовольною неспешностью. – Вот черт, кореш, фяльтруй базар! Ты мне, блин, своей сволочью… корягой… весь плащ, типа измарал!
Распрощались они, тем не менее, исключительно дружелюбно и с непринужденною веселостью; Кошка даже в ликующем порыве предложил своему собеседнику в честь совершившейся сделки выпить соответствующим образом, однакож Холиавский Чародей моментально и решительно отказался, объяснивши, что ночь на исходе, а к рассвету абсолютно необходимо ему оказаться на Великом Серпантине, а Кошке уже добраться до оставленного в неизвестном законспирированном месте судна, на каковом он, собственно, в таковые чрезвычайно глухие и неизведанные места добирался. Затем драконы, лишенные теперь большинства своего колоссального груза, стремительно улетели; Кошка, выждавши еще из исключительной предосторожности приблизительно полчаса, приказал немедленно собираться и отъезжать; сам он был поразительно задумчив и даже до определенной степени рассеян. Ночь медлительно выцветала, погасали и серели многочисленные звезды; деревья встревожено и испуганно колыхались под звук чудовищных заводящихся моторов. 19.04.05. – 25.04.05.
Тетрадь 4
25.04.05. Дети Идеалов.
Роман в трех частях.
Малишевского Игоря Александровича.
Часть III.
VI.
26.04.05. Весь последующий за неожиданнейшими и трагическими событиями в Императорской крепости и за практически осуществившимся покушением на государя месяц Российская империя существовала во всеобъемлющем смятении и подавленности, в ожидании некоей совершенно неотвратимой беды; известия о необычайном и внезапном сем происшествии моментально распространились исключительно подробно и в виде абсолютно неискаженном – даже известнейшие распространители светских сплетен и слухов, имеющие привычку искажать и приукрашивать наиболее любопытные происшествия, в большинстве своем оценили важность данных событий и предпочли разговаривать о нем в салонах светских, основываясь единственно на действительных фактах. В самой же империи началась тихая, молчаливая, однакож стремительно нарастающая чудовищная паника (Комментарий 2008: в подобных предложениях лучше ставить определения после существительного). Все абсолютно ясно ощущали нависшую предгрозовую тревогу, а происшествие в Императорской крепости вынудило мгновенно вспомнить о колоссальном могуществе и опасности врагов империи Российской, о том, что враги ее бесчисленны и подготавливаются в оные дни к решительному и беспощадному натиску; впрочем, никто не обвинил государственное правление и самого непосредственно государя с преданным ему Николаем Федоровичем графом Аракчеевым в деяниях непродуманных и губительных; гаргонтинцы не особенно боялись и подобных мыслей не допускали не вследствие своей полнейшей подчиненности власти государственной и страха репрессивных и карательных экспедиций: они наверно интуитивно, сами того разумным и логическим путем не осознавая и не воспринимая, с замечательнейшей жалостью ощущали, что иначе быть не могло. Но молчаливая, практически незаметная паника распространялась все более и овладела фактически всем российским обществом; покидались с чрезвычайною поспешностью деревни и села, предпочитаемые гаргонтинским населением укрепленным и достаточно обороноспособным крупнейшим и значительнейшим городам, преимущественно назначенным столицами губерний; доселе оживленные и заполненные народом многочисленные улицы и торговые площади практически мгновенно опустошились, и обитатели городов испытывали некий непреодолимый страх перед даже элементарнейшим появлением на улице, отчего покидали собственные жилища единственно по действительно необходимым надобностям и предпочитали посылать с поручениями разнообразными крепостных людей, если последние наличествовали в хозяйстве. Постоянно, исключительно в каждой гостиной дворянской и в обыкновенном мещанском питейном доме происходили испуганные и подавленные негромкие разговоры о предстоящем неотвратимом гибельном «конце света» (таковое выражение отличалась чрезвычайною популярностью) и о неумолимом надвигающемся fatum, подавленность и особенный негромкий тон сих разговоров также объяснялись не опасением перед преследованиями государством, ибо государство в последнее время и вовсе совершенно никого предпочитало за свободомыслие либо сомнительные изречения не преследовать; гаргонтинцами владели преимущественно томительный страх пред неотвратимым грядущим (в том, что губительные события произойдут непременно в ближайшее время, никаких сомнений совершенно не вызывало) да жалость к собственной участи; лишь страх да жалость.
Значительное и неизгладимое впечатление на многих гаргонтинцев произвела ужасающая трагическая погибель ратников, самоотверженно оборонявших императора своего в момент покушения, свершившегося в упомянутой крепости; значительная часть их, будучи немедленно после исчезновения Холиавского Чародея подобранными, оставалась еще живыми и даже порою в состоянии сознательном, однакож в продолжение последующих нескольких часов скончались в невыносимых мучениях от многочисленных увечий, нанесенных разрушительным колдовством Холиавского Чародея. Император справедливо и с величайшею благодарностью отнесся к погибшим гаргонтинцам, объявивши их посмертно героями, совершившими подвиги необыкновенные и бескорыстно за отца-государя своего сражавшимися, и приказал похоронить их с неимоверными почестями, на почетнейшем Петербургском кладбище, на каковом предполагалось хоронить единственно чины важнейшие; дабы отблагодарить соответственно семьи погибших, император назначил им огромнейший пенсион и самолично призвал их в Петербург на торжественную и скорбную сию церемонию, успокоивши их насколько возможно ласковым словом и своим искренним участием; похоронили воинов павших в общей могиле, поставивши поверх нее прекраснейший памятник и установивши полагающийся гранитный список с полнейшим перечислением имен погибших. Похороны их превратились действительно в исключительную печальную церемонию; сопровождали героев в их последний путь, длившийся непосредственно от Императорской крепости, помимо их ближайших соратников и родственников, также грандиозное собрание разнообразного народу из всех присутствующих сословий; (Комментарий 2008: похороны наоборот – ненужная церемония, Хелена простудилась, император хотел отдать тела родственникам) абсолютнейше скорбны и мрачны и молчаливы были сопровождающие и облачены в траурное платье. Сопровождали торжественную процессию и шествовавшие в чрезвычайной близости государь, Хелена Холиавская и граф Аракчеев, сохранявшие наравне с прочими почтительное и благодарное молчание и покрывшиеся черными траурными плащами; косы Хелены были заплетены черными траурными лентами. А кругом осыпались с окружавших их деревьев желтовато-коричневые тонкие и исключительно хрупкие листья, медлительно опускались под ноги шествующим и, производя тихое необычайно печальное шуршание, стремительно улетали, подхваченные порывами постоянно налетающего пронзительного и неприятнейше холодного ветра (Комментарий 2008: неприятнейше холодного – убрать, не вписывается); небо, выцветшее и в значительной степени посеревшее, покрывалось затмевающими солнце пугающими белесыми тучами, величественно-хмурыми и непреодолимою тяжестью опускавшимися к городу; однакож дождя таковые тучи совершенно никакого не производили, лишь придавливали своею невыносимою, громоздкою и чудовищною тяжестью, создавая предгрозовое ужасающее напряжение и встревоженное волнение; 27.04.05. обрамляющие процессию серые постоянно повторяющиеся, в совершенстве напоминающие одна другую петербургские постройки и тусклая, абсолютно неподвижная, казавшаяся омертвелою вода в каналах и реках также привносили безысходное уныние.
Не меньшею и значительною новостью, окончательно укрепившею уверенность гаргонтинцев в приближающееся (неразборчивое слово) приближающейся опасности, оказались немедленно принятые срочнейшие и чрезвычайные меры, связанные с деятельностью Военного и Морского министерств; император на осуществившемся мгновенно совете объявил присутствовавшим высочайшим сановникам, губернаторам и министрам: «Мы, господа, сопротивление окажем достойное и пугливой жертвой не сделаемся – поражение с честью не страшно, а если и страшно, господа, то гораздо менее-с, нежели слабая трусость и пустые миротворческие переговоры». В соответствии с предложенными постановлениями, началась значительная подготовка наиглавнейших городов к обороне и непосредственное укрепление Петербурга, находящейся внутри него могущественной Императорской крепости и Кронштадта, ибо на совете было с достаточною вероятностью предопределено, что противник предпочтет действовать стремительным и внезапным нападением на саму государственную столицу, тем более, обладающую приморским расположением. Императорскую крепость замечательно восстановили (благо, разрушения, нанесенные Холиавским Чародеем, оказались не особенно опасными для конструкции и легчайше ликвидирующимися), починили и укрепили соответствующим образом несколько растерявшие прежнюю колоссальную прочность и обветшалые стены, приготовили разнообразных укреплений; возводили также многочисленные укрепления в Кронштадте и на улицах Петербурга, дабы оказывать врагам значительный отпор абсолютно на любом направлении и планомерно рассеивать силы противника. Министерство военное объявило о формировании добровольного ополчения защитников, ибо присутствующих в столице и готовых подтянуться в ближайшие дни, одновременно не полностью оставивши без охранения прочие земли, войск оказалось относительно немного для столь грозной и многоступенчатой оборонной линии; на обучение и возможную помощь войску совершенно бескорыстно записалось огромнейшее множество гаргонтинцев из всех имеющихся сословий – от обыкновенных мещан до богатейших и влиятельнейших дворян. Однакож наиболее поразительною новостью оказалось беспрекословное перевооружение всего исключительно войска диковинным и необыкновенным оружием, напоминающим человеческое, но изготовленное на законспирированных оружейных заводах, принадлежащих государству; на редутах и баррикадах, на величественных высоких стенах несокрушимой Императорской крепости воздвигнулись сверкающие металлом небольшие скорострельные орудия, громаднейших размеров установки ракетные и пулеметные и даже редчайшие и необыкновенные установки, испускающие лазерные лучи; гаргонтинскую гвардию и даже добровольное ополчение, помимо полагающегося прекрасного гаргонтинского клинка, снабдили удивительным и порою весьма странным скорострельным вооружением и ручными многозарядными гранатометами, испускающими направленные взрывчатые или ядовитые снаряды. Регулярным армейским кадрам, в особенности неразумным гаргонтинцам, таковое оружие показалось достаточно знакомым и не произвело впечатления секретнейшей и таинственной диковины, так как их доселе обучали в особенных подразделениях обращаться с человеческим оружием; добровольное же ополчение нововведение оное не столько изумило, сколько в очередной раз испугало и абсолютнейше смутило; использование подобного оружия предусматривала лишь действительно серьезная и значительная война, представляющая для государства ощутимую опасность; однакож доселе в возможность существования данной войны практически никто не верил окончательно, а теперь она надвигалась на них и становилась в совершенстве действительной.
28.04.05. Но самою печальною, волнующею и одновременно самою интересную вестью являлась весть, касающаяся состояния здоровья императора; моментально облетели государство, включая даже незначительнейшие низшие части общества, пугающие и безнадежные слухи, суть которых заключалась в следующем: «его величество умирают». Таковое мнение, впрочем, было наверно сильнейше преувеличенным. Государь в действительности оставался жив и от предсмертного состояния определенно далек; однакож распространились описанные слухи не случайно и имели некоторое обоснование, ибо после покушения, хотя значительных увечий император не получил, здоровье его резчайше пошатнулось и он, казалось, в кратчайшие сроки чрезвычайно постарел; ранее, несмотря на лета исключительно поздние, он виделся пожилым, годов приблизительно шестидесяти и в необычайно крепком здравии и с извечною бодростью; болезней же и физической усталости за господином Гаргонтовым совершенно не наблюдалось. Теперь же он абсолютно неожиданно одряхлел, и обнаружилось множество болей; выглядел он сообразно своему настоящему возрасту – невыразимо состарившимся и усталым, сгорбившимся и малоподвижным, и неразговорчивым. Он окончательно переселился в особняк, принадлежащий Хелене Холиавской, оставил вновь все заботы государственные, поручивши устройство обороны Николаю Федоровичу и самостоятельно выступая лишь на важнейших и неотложных советах; в остальном император предпочитал никуда не отлучаться, не посещая даже по обыкновению Петербурга и Летнего дворца; Хелена Холиавская регулярно, терпеливо и с величайшею заботливостью ухаживала за стариком и сопровождала его постоянно, стараясь от него не отлучаться. В некоторые дни государь почувствовал достаточно сил, дабы самостоятельно подняться, и отступили от него болезненные судороги и резчайшие головные боли; в таковые дни он совершал моционы, не распространявшиеся, впрочем, далее части парка, относящейся непосредственно к усадьбе, окружающей особняк; прогуливался он молчаливо и в задумчивости, осматривая печальными глазами высыхающие и обнажающиеся деревья, созерцал прибранные аккуратнейше прислугою опавшие бесчисленные золотистые листья; прогуливался он преимущественно один, извиняясь ослабевшим голосом пред Хеленою; Хелена, впрочем, даже без извинений на него абсолютно не обижалась, испытывая единственно сочувственное понимание; она не сопровождала императора даже в значительном отдалении; пока он прогуливался, она предпочитала сидеть, укутавшись в плащ, в беседке или же на берегу пруда и, печально наблюдая бесконечный хоровод осыпающихся листьев слезящимися черными очами, размышлять. Однакож присутствовали и дни, когда император ощущал постоянное недомогание, начиналась у него непрекращающаяся, мучительная боль в голове, вследствие чего он оставался весь день, не поднявшись ни единожды с постели; Хелена в оные дни не покидала императора ни на мгновение, с усердием помогала ему, насколько представлялось возможным, и исцеляла его временно разговором; порою боль становилась столь невыносимою, что государь, желая хотя бы незначительно ослабить ее, выпивал практически разом графин либо более водки; в остальном он предпочитал не демонстрировать собственные мучения и претерпевал их, но Хелена, замечательнейше его знавшая, ощущала явственно и почти физически, сколь он мучается; от помощи медицинской господин Гаргонтов же категорически отказался, объяснивши, что присутствующие целители возможностью помочь ему и излечить не обладают абсолютно. В большинство же дней государь обыкновенно поднимался, однакож особняк не покидал, любуясь осенним парком из многочисленных окон; он обедал в находящейся в нижнем этаже трапезной, а наиглавнейшее время проводил в гостиной, где разговаривал с успокоительным удовольствием с Хеленою, припоминал в разговорах и обсуждал с нею разнообразные книги и собственные его творения (архив совместно с находящимися в кабинете государевом бумагами, вслед за покушением, немедленно перевезли в неизвестное покамест Хелене место; на некоторую конспирацию по отношению к ней Хелена также совершенно не обиделась), а Хелена по просьбе его читала наилучшие отрывки из любимейших литературных сочинений его, пела своим чудеснейшим мягким голосом , прекраснейше играла на фортепьяно.
В нескончаемых заботах о государе у нее не оставалось практически времени размышлять и задумываться, а между тем чувствовала она необыкновенную потребность поразмышлять наедине над множеством неожиданно образовавшихся в душе ее страннейших вопросов, каковых она доселе никогда абсолютно не ведала, отчего лишь более и значительнее желала она разъяснить их; единственно когда император совершал свои неспешные, не особенно продолжительные моционы, находилась она в полнейшем одиночестве и раздумывала, созерцая по-прежнему непрекращающиеся листопады; в сей день, двадцатого числа октября, государь почувствовал исключительную бодрость и предпочел пред обедом надлежащим образом в одиночестве погулять; Хелена же, едва он направился по аллее, ведущей в дальнейшем к Царскосельскому лицею, неспешно прошествовала к необыкновенному красивейшему усыпанному листьями пруду и, присевши, явственно и с непреодолимою светлою скорбью припоминала совершившийся чрезвычайно давно изумительный июньский вечер, в продолжение какового Михаил Евгеньевич увлеченнейше повествовал ей собственную автобиографию, а она слушала с замечательною заинтересованностью – ей было нескрываемо интересно и необычайно жалко… Однакож тогда она совершенно не задумывалась о собственных поступках – поступала единственно, как у нее непроизвольно и естественно выходило, и уже тем более не занимала ее особенно возникшая некая удивительная и для нее непривычная привязанность к Михаилу Евгеньевичу; но теперь она искренно изумлялась самой себе и испытывала чувства абсолютно незнакомые и исключительно странные. Ухаживала ли бы она столь бескорыстно, с полнейшею самоотверженностью за своим отцом, порази его столь губительный и болезненный недуг? Заботилась она об императоре, не прилагая никакого волевого усилия, не размышляя ни на мгновение над верностью и значительностью своего порыва – ей доставляло удовольствие единственно радовать его, и поступала она единственно в соответствии с велениями души собственной, и абсолютно неоспоримыми казались ей ее действия, ибо всякое противоположное деяние виделось ей невозможным и невыполнимым. Помимо прочего, томительно и чрезвычайно таинственно ощущала она доселе невиданное горячее волнение сердца, едва видела она Михаила Евгеньевича; любое совершенно его чувство, радостное или мучительное, моментально ею интуитивно воспринималось и чувствовала и понимала она их подобно своим; одно только присутствие Михаила Евгеньевича вызывало в ее душе облегченную радость и сладостное успокоение; и казалось ей грандиозным несчастьем и непереносимым ужасом даже ощущать его отсутствие, ибо невозможно было жить более без него и не сосредотачиваться единою мыслью на нем; лишь Хелена задумывалась, возникал мгновенно пред нею необъяснимый, незнакомый образ Михаила Евгеньевича, и не представлялось ей возможным даже помышлять в сторону от его замечательного, прекраснейшего, успокоительного и одновременно волнующего образа, вызывающего и ликование, чудеснейший восторг, и печальную, невыносимую грусть. Хелене представлялось даже естественным и несомненно верным, что, находясь вместе с Михаилом Евгеньевичем, и погибнуть не будет особенно пугающим и действительно гибельным, и жертва собою даже абсолютно ее не отталкивала. Однакож наречь таковые незнакомые, разнообразные, доселе не возникавшие тревожные чувства, наречь их определенным и окончательным именем, осознать их наиглавнейшую суть Хелена не чувствовала надлежащего опыта, и не находилось никаких истинных, точнейших, определяющих слов, каковые оное чувство полноценно и правдивейше выражали, и пребывала в чрезвычайном встревоженном неведении.
Император же в таковое время в полнейшем одиночестве, никем не сопровождаемый, прогуливался по пустынному, 29.04.05. умирающему парку, практически не оглядываясь кругом и размеренно постукивая тростью; он также был занят исключительно собственными размышлениями и совершенно механически оборачивался назад, добравшись до ворот усадьбы, и возвращался, двигаясь в противоположную сторону. Нечто невиданное и особенное виделось ему в своем отношении к Хелене Холиавской, нечто таковое, какового он никогда не чувствовал к живому существу, вследствие чего представлялось ему также затруднительным составить окончательное мнение о своих чувствах. До сих пор, ежели к кому-либо он и испытывал отношение доброжелательное или дружеское, а то и чрезвычайную привязанность, он одновременно и абсолютно не сомневаясь оные лица обязательно ненавидел – ненавистью бесконечною, перерастающею на мгновение в доброе чувство, и через мгновение вновь становящееся ненавистью; обнаруживал он либо недостатки, либо за малейшую принесенную боль или неприятность – он всегда находил непременно логическое обоснование собственной ненависти, пускай и осознавал, что сие логическое обоснование есть не более чем прикрытие и успокоение некоторых страшнейших человеческих чувств, данного обоснования требующих; в действительности же ненавидел он их совершенно бессознательно и даже не пытался собственную ненависть преодолеть, даже упивался ею и в значительной степени гордился, пускай и оставался во многом вследствие оной ненависти неимоверно одиноким; ненависть плотнейше сопрягалась с доброжелательною дружбою и привязанностью и фактически не отделялась от них, и он доселе не представлял возможными подобные чувства без всепоглощающей, постоянно вспыхивающей, с величайшим трудом сдерживаемой в себе ненависти. Собственно, он своим положением удовлетворялся и уже окончательно убедился, что иного порядка абсолютно не существует и невозможно ему существовать. Однакож теперь он осознавал неожиданное и невероятное явление: к Хелене Холиавской никакой ненависти, ни подобного неприязненного или озлобленного чувства он не испытывал и сам тому искренне поражался; впрочем, открывалось пред ним, что для оной ненависти отсутствуют и не проявляются никак разнообразнейшие проявлявшиеся доселе причины. Тем не менее, начиная с первого дня, едва увидевши Хелену, он ожидал в дальнейшем обязательного и должного неотвратимо произойти разрыва, конфликта, некоего образовавшегося непонимания, ибо замечательнейше усвоил ранее, что многие его поступки порождают у прочих отвращающее и изумленно-подозрительное непонимание; Хелена же не изображала даже понимания – она истинно и полностью воспринимала и понимала любое его деяние, понимала и воспринимала с огромнейшим уважением любое произнесенное им слово и единовременно не унижала себя и не выражала испуганной почтительности; вызывал ли он в иной ситуации подобное удивительное, прекраснейшее понимание? Николай Федорович, граф Аракчеев, первейший и наилучший его друг, отличнейший помощник понимания к нему, наверно, никакого не испытывал, данную особенность государь ощущал необычайно тонко, и соглашался и выслушивал его единственно в соответствии с низостью своего чина, чем и вызывал у императора исключительную ненависть; господин Веканов, Иван Андреевич, в противоположность графу Аракчееву, чинопочитания определенно не признавал, но разговаривать с ним не являлось возможным (Комментарий 2008: какие потрясающе точные слова!) – с ним возможно было замечательнейше повеселиться, побеседовать на темы комические или же абсолютно пустые, но и не более, хотя император и знал отличнейше, что в положении весьма серьезном и значительном господин Веканов жизни собственной для него не пожалеет, однакож вновь в соответствии с должностью государственною и подчиненностью, пускай и добровольной и приносящей подчиненному удовлетворение. (Комментарий 2008: Будь Гаргонтов ниже его, разве поступил бы так Веканов? – такое неплохо бы вставить.) Хелена же была равна императору и беседовала с ним исключительно ровно и естественно, без малейшей подчиненности, и притом в совершенстве его понимала и наверно даже не представляла возможности разрыва или некоего конфликта с Михаилом Евгеньевичем...
Между тем приближалось обеденное время, и государь вместе с Хеленою направились молчаливо в особняк, ибо в последнее время предпочитали обедам, происходящим в беседке, обеды во внутреннем помещении, в трапезной вследствие чрезвычайного похолодания – прекраснейше ясно, что на холоде трапезовать значительно менее удобно и приятно; обедали они в полнейшем одиночестве, присутствовали вокруг единственно неразумные и совершенно бессловесные гаргонтинцы-прислужники; располагались император с Хеленою друг напротив друга, в достаточной близости к непрерывно топящемуся камину; более никаких источников света, кроме камина и непосредственно многочисленных окон, каковые в последние дни освещения практически не давали, в трапезной не было, отчего обед происходил в некоторой уютнейшей полутьме; подавалось в описываемый день блюдо чрезвычайно незамысловатое, однакож изготовленное с необыкновенным умением, – зажаренная с яблоками курица и прилагающийся в качестве положенного гарнира толченый картофель; присутствовали, несомненно, и разнообразные приправы, и многочисленные мясные и овощные салаты, и являвшийся первым блюдом грибной суп, и в достаточном количестве десерты. Император немедленно приказал наполнить бокалы и первейший тост провозгласил с некоторою шутливостью за Хелену Холиавскую; Хелена выпила вместе с ним за собственное благополучие, однакож по обыкновению не усмехнулась иронически; в продолжение обеда она не произнесла ни единого слова, и император абсолютно ее не тревожил; даже сама она с неожиданно обостренным вниманием наблюдала за ним, примечая каждое его движение, замечая и улавливая малейшую особенную интонацию в его голосе; значения в оном внимании она совершенно не находила, но и потерять сию внимательность и повышенную наблюдательность не могла; в душе она вновь почувствовала томительное обжигающее волнение, смущавшее моментально ее мысли; она необыкновенно желала разговаривать с Михаилом Евгеньевичем, а притом не могла заговорить, чувствовала себя бессильной преодолеть невыносимое молчание, с величайшею робостью глядела и, хотя и прекраснейше представляла, сколь замечательно может она говорить, оставалась в нерешительном молчании, и даже несколько раскраснелась: «Хочу заговорить я, о Вирма, непринужденно и представляю, что бы заговорила, и не могу… О Вирма, чего же я боюсь? Но непреодолимо, о Вирма, это молчание!»
Таким образом обед неторопливо и размеренно завершился; государь с Хеленою поднимались по-прежнему в обоюдном молчании; обыкновенно после обеда направлялись они наверх, в гостиную, дабы побеседовать в полнейшем уединении; император посмотрел, поднявшись, в окно, имея целью пронаблюдать состояние погоды; затем, отворотившись, он произнес с некоторою неопределенностью грустно:
–Верно, к дождю небо хмурится-с, Хелена, и непременно дождь будет… Эх, забарабанит в стекла, Хелена – и спокойно, и сердце затоскует! Ну да что ж, октябрь оканчивается, нынче и положено дождю. Знаешь что, Хелена-с? – Выйдем на крыльцо, вздохнем свежо, перед дождем всегда свежо и хорошо необыкновенно, полюбуемся… да-с…
–Да, Михаил Евгеньевич, выйдем… – проговорила несколько сдавленно, постоянно срываясь даже в столь незначительном изречении, Хелена; проговорила она совершенно бездумно, произнеся первое, что явилось пред нею, однакож для произнесения оной фразы потребовались для нее невиданные усилия, и тем не менее говорила она чрезвычайно неловко и стеснительно.
Накинувши стремительно плащ, Хелена последовала за государем; они спустились на крыльцо дома и облокотились невдалеке друг от друга на прекраснейшие деревянные резные перила; (Комментарий 2008: в финальной редакции: она спустилась, облокотилась и т. д. Император стоит, смотрит вдаль?) погода воистину была несомненно преддождевой –окончательно застили облака небо, нависли необычайно низко, деревья колыхал, производя монотонный шум, удивительно свирепый и могущественный ветер, постоянный, лишенный особенной резкости и пронзительности, и воздух отличался исключительною прохладную свежестью; государь и Хелена Холиавская вновь наблюдали неизвестную единую даль, сокрытую облаками, абсолютно не оборачиваясь друг к другу; Хелена вновь почувствовала настоятельную и неумолимую потребность заговорить с Михаилом Евгеньевичем, однакож в действительности боялась произвести малейшее движение и оборотить на себя даже мгновенное внимание; вследствие напряженнейшего внутреннего противостояния она неожиданно побледнела и замерла в тревожном положении. Но в следующий момент государь заговорил сам, и она ощутила неимоверное облегчение, услыхавши единственно звуки его голоса:
–Да-с, дорогая Хеленочка, замечательная погода, пускай и дождь, – он оторвался от перил и прошествовал несколько шагов по крыльцу, после чего, сохранивши невозмутимое спокойствие, остановился на прежнем месте, на перила, однакож, более не опираясь и положивши на них лишь левую руку; Хелена оборотилась к нему, принявши положение абсолютно аналогичное.
–На крыльце мы, Хелена, стоим… – задумчиво, предаваясь отдаленным воспоминаниям, сказал с определенною таинственностью государь. – Вспоминается мне, Хеленочка, одна песня – я даже тебе о ней ни разу не говорил, да и сам почти не помню-с – они к собственному удивлению, прошествовали практически одновременно к ступеням, опускающимся в парк и вместе созерцали уходящую вдаль бесконечную аллею, окруженную размеренно колышущимися деревьями; Хелена внимательнейше, с сохранившейся обостренной внимательностью, слушала снова Михаила Евгеньевича. – Всего несколько строчек помню, милая Хелена, но песня чудеснейшая. Такая была песня:
На крылечке твоем,
Каждый вечер вдвоем
Мы подолгу стоим и расстаться не можем на миг.
«До свиданья!» – скажу,
Ворочусь и хожу,
И хожу мимо милых окошек твоих, –
изумительно протяжно, на совершенно непередаваемый мотив пропел император. – Так еще и далее несколько строк имелось… Да-с, Хелена, великая песня, а для меня она еще и особенно ностальгическая, так сказать, – она моя первая песня, Хелена. (Комментарий 2008: Все минется, одна любовь останется.) Я уж и тогда не помнил, когда мне про это рассказывали; и, верно, и взаправду было такое-с: я еще дитем, которое и говорить не умело, рассказывали-с, удивительная история. Меня сажала к себе бабушка на колено, покачивала и напевала эту песню, а я, и ничего более не зная, одним голоском-то, Хеленочка, ей и подпевал… Эх, Хелена, Хеленочка, много с тех давних пор всякого случилось, и больше всего печального.
–Да, Михаил Евгеньевич, прекрасная песня… – отозвалась исключительно спокойно, отринувши неожиданно свое смущение и неловкость, Хелена. – Чудесная песня, но вы говорите, что помните еще ее строки.
–Там, право же, Хелена, всего несколько строк, и никакого интереса они не заслуживают.
–Возможно, и так, Михаил Евгеньевич. Однако расскажите их мне, и не бойтесь предо мною ничего: вы меня ими не обидите и не смутите, ибо вы, вероятно, именно того боитесь.
–Эх, Хеленочка. Хеленочка… Да, были там и такие еще строки… Выслушай и их, если желаешь.
Я люблю тебя так,
Что не сможешь никак
Ты меня никогда, никогда разлюбить.
Хелена взирала на его блистающими изумленным блеском черными глазами.
–Это вы мне сказали? Да, мне, Михаил Евгеньевич, мне… Не будем же повторять одних и тех же слов, Михаил Евгеньевич, пускай и много теперь в моих чувствах сделалось ясно. Довольно того, что уж мы сказали.
–Да, Хеленочка, довольно… Ничего и говорить лишнего не нужно.
–Я вам то же повторю, что вы мне сказали, а более уже ничего не надобно… Мы и без речей теперь поймем друг друга, Михаил Евгеньевич. 30.04.05. – Хелена неожиданно легонько заплакала, слезами в совершенстве печальными и счастливыми, словно предчувствуя нечто невыносимо ужасное.
Затем император ласково и с замечательною нежностью обнял ее; и она ответствовала ему тем же; император медленно поцеловал ее; так они и оставались, в полнейшем непрерывном молчании, обнявшись в исступлении, государь со склоненным к Хелене лицом, Хелена несколько наклонившись назад; государь вновь изумленно и неотрывно созерцал ее обрамленное (Комментарий 2008: Ты, я вместе с тобой на желтой картинке с черной каймой. Стой, стой, замри навсегда! – Лучше бы мы замерли, а нашу статую бережно унесли с крыльца.) косами бледное, с разгоревшимся румянцем на щеках лицо, на котором резчайше и чудеснейше выделялись большие прекрасные черные глаза, вспоминал мгновение назад испытанное абсолютно неповторимое ощущение, каковое он почувствовал, докоснувшись до ее тонких губ, а также припоминал незабываемое, поразительное состояние, овладевшее им, когда он впервые ощутил в собственной руке необыкновенную теплоту ее руки. В таковом положении оставались они много времени; (Комментарий 2008: и время – в лице Н. Ф. – рушит камень) кругом сплошною непреодолимою стеною лился непрерывный дождь, образуя на аллеях чрезвычайную грязь и огромнейшие мутноватые холодные лужи, деревья угрожающе колыхались, однакож на крыльцо не попадало ни единой капли, и они совершенно не замечали бушующего дождя; не призывали их назад неразумные бескорыстно послушные гаргонтинцы, и оставались они по-прежнему. Уже запламенел, прорываясь сквозь многочисленные тучи и с исключительною настойчивостью разгоняющий их алый, не багровый даже, а пугающе алый, с некоторым желтоватым оттенком, отливающий кровавым цветом закат, вслед за которым шествовала неторопливо беззвездная, застланная бледными тучами темнота. (Комментарий 2008: Идеальный пейзаж, алый закат сквозь тучи – символ величия последнего страдания.)
Государь оборотился, приметивши сие отталкивающее и прекрасное одновременно зрелище заката; Хелена также оборотилась вместе с ним. Однакож, прежде чем они единственно рассмотрели закат надлежащим образом (Комментарий 2008: во всех его молчаливых подробностях – так, пожалуй, лучше), послышался быстрейше нарастающий, стремительный, преодолевающий бесконечный шум дождя стук лошадиных копыт; еще через несколько пролетевших томительно мгновений из-за поворота аллеи, направляющейся непосредственно к Царскосельскому вокзалу, с грандиозною резкостью выскочил длиннейшим прыжком и моментально поворотился громаднейший черный конь; взоры Хелены Холиавской и императора немедленно опустились к нему; конь между тем вследствие столь неожиданного поворота, заржавши громогласно, вздыбился в тревожном волнении, но всадник оказался в значительной степени умел и, укротивши коня, с величайшею быстротой помчался к особняку; из-под копыт коня разлеталась нечистая неприятнейшая вода и мягкие, податливые комья грязи; за конем практически не поспевала, раскачиваясь и постоянно застревая на образовавшемся бездорожье, запряженная тройкою отличнейшей работы украшенная карета, распространяющая свет вследствие расположенных на ней нескольких фонарей. Пока карета достаточно неспешно преодолевала значительную часть аллеи, конь с замечательною стремительностью торопливо подскакал к крыльцу; всадник, облаченный в несколько загрязненное ужасающей дорогой военное обмундирование и в треуголку, даже вооруженный клинком, с (неразборчивое слово) ловкостью спешился и взбежал в нескрываемом возбуждении на крыльцо, оказавшись около них практически вплотную; здесь они его отличнейше узнали, несмотря на отсутствие абсолютное какого-либо освещения: всадник оный был Николай Федорович граф Аракчеев. Он непочтительно и с торопливостью, снявши порывистым жестом треуголку, в молчании поклонился, после чего без особенных вступлений и приветствий незамысловато, сбивающимся и противоположным его обыкновенному спокойствию тоном заговорил:
–Ваше величество! Госпожа Хелена! Скорей в Петербург, в Императорскую крепость! Известия новейшие-с – в Балтийское море входит враждебный огромный флот, ваше величество, и вооружен и с десантом немалым… Быстрее извольте собираться! Он под предводительством Кошки идет…
–Ах, Кошки, разбойника нашего воскресшего! – стараясь сохранять ироническую насмешливость, однакож с нескрываемой встревоженностью сказал император. – Да-с, Николай Федорович… Такое дело происходит.
–Ваше величество! (Хелена лишь невыносимо испуганно, словно очнувшись неожиданно от приятнейшего и счастливого сновидения, разбуженная необычайною болью или губительным испугом, взирала на графа Аракчеева и пораженно молчала; лицо ее неимоверно побледнело, и глаза опустились и померкли.) Эти известия уж час назад, а флот к Кронштадту за несколько часов подойдет, а то и ранее-с! Впереди него и самолеты летят… Разрешите-с поскорее отправиться с вами в Императорскую крепость…
–Каковы были ваши приказы по обороне Кронштадта, Николай Федорович? – сохраняя совершенную невозмутимость, ледяным голосом промолвил государь.
–Все подготовлено-с, ваше величество, но сил определенно недостает. К ним переправится к ночи и подкрепление с добровольных ополченцев-с. Но изволите ли собираться? Если требуется еще что-либо в секретное место провезти, исполним немедленно-с.
–Требуется, да-с, Николай Федорович, и я вам сейчас разъясню необходимые указания. Пойдемте-с, вы мне поможете. Хелена, что с тобою? – проговорил император, повернувшись к ней.
–Михаил Евгеньевич… Михаил Евгеньевич, – практически беззвучно, затухающим голосом произнесла Хелена. (Комментарий 2008: Молись, Хелена! Неужели звук этого имени, столь дорогого, растворится в осенней грязи? Неужели он будет звучать сыростью умертвия?)
–Боже мой, Хелена, тяжко нам всем. Но отправься, если надо, к себе в комнату, приберись, – с чрезвычайною скорбью, осознавая бессмысленность собственных слов, сказал император.
Хелена, ничего абсолютно не ответивши, механически, не осматриваясь кругом и созерцая единственно свои мысли, направилась медленным шагом вовнутрь (Комментарий 2008: очень уместно в контексте: не внутрь, а вовнутрь) особняка, в принадлежащую ей спальню; однакож, оказавшись в таковой комнате, она осознала в совершенстве, что собираться ей фактически незачем и что предметы, ей необходимые, здесь отсутствуют – а остальное сохранить не представлялось возможным. Лишь оставшись в полнейшем одиночестве, она окончательно осознала произнесенные Николаем Федоровичем слова, поняла полноценно их значение, и исчезло моментально ее забытье, оставивши лишь грызущее, тоскливое предчувствие приближающейся беды. Она, не в силах абсолютно сдерживаться, захотела необычайно горьчайше, навзрыд заплакать, и лишь более такового желания прибавило воспоминание о пережитом чудесном, изумительном блаженстве; однакож император наверно испытывает схожее жестокое мучение, неожиданно подумалось ей, и притом сумел с величайшим мужеством преодолеть собственные страдания; Хелена в чрезвычайном порыве сдержалась и, затворивши надлежащим образом дверь, спустилась поспешно вниз.
01.05.05. Внизу император уже поджидал ее; он несколько приоделся, облачившись в исключительно удобный и легкий черный плащ, в соответствующий цилиндр; однакож наиболее значительным и оригинальным в его внешности было несколько не сочетающееся с прочею одеждою, но в создавшихся обстоятельствах совершенно уместное появление клинка на перевязи; Хелена и ранее неоднократно наблюдала таковое старинное и таинственное оружие, находящееся в кабинете государевом (куда в последнее время ей дозволялось заходить абсолютно беспрепятственно), но императора с оным мечом даже и не представляла полноценно. Также он, до сих пор неотрывно и весьма рассеянно созерцавший гаргонтинцев во главе с Николаем Федоровичем, переносивших ценнейшие и необходимейшие упакованные предметы в особенную повозку, немедленно оборотился к ней и негромко, с затаенною грандиозною грустью произнес:
–Ах, Хелена… Видишь, сегодня приходится всякому вооружаться-с. Однако наверно едва ли мне меч понадобится – староват я стал, Хелена, и не могу нынче воевать.
Хелена в чрезвычайном вновь вспыхнувшем и непреодолимом встревоженном волнении молчала; император неторопливым и раздумчивым жестом извлек клинок из ножен и принялся пристально, с удивительною любопытною внимательностью и даже печальною, протяжною усталостью рассматривать горделиво сверкающее абсолютно чистое лезвие, восхищаясь необыкновенною остротою, прекрасным узорчатым изображением и ярчайшим неповторимым зеленоватым блеском холодного металла.
–Видишь, Хеленочка, этот еще из тех мечей, какие оказались бесконечные до поры до времени в селе З-ском, где я революцию, Хеленочка, принимался, хэх, осуществлять. Да-с, древнюю историю имеет клинок, и с тех пор не поржавел и не затупился. Хелена… по воле Вирмы создан, как ты говоришь… – с величайшею рассудительностью и прежнею нестерпимою печальною улыбкою говорил император. – По воле Вирмы… О Боже мой! До сих пор, Хелена, этот меч хранится, и даже гаргонтинцам с моими изобретениями подобных не сделать-с, хотя сначала казалось, что ничем они и не различаются… Однако что ж, Хелена, милая моя Хелена! Что ж поделаешь теперь?
–Михаил Евгеньевич, – проговорила совершенно беззвучно Хелена, не чувствуя возможности произносить какие-либо иные слова, да и не предполагала она никаких подходящих слов; собственно, даже и отсутствовало у нее малейшее желание изыскивать надлежащие слова и выражения.
–Да-с, Хелена, я все понимаю… Что ж теперь говорить? Но пойдем в карету, а Николай Федорович с подчиненными уж, кажется, заканчивают погрузку…
Государь, произнеся немногочисленные и немногословные наставления остающейся прислуге, состоящей единственно из неразумных гаргонтинцев, запер с соответствующего позволения Хелены повелительною рукою особняк и направился вместе с нею к экипажу; Николай Федорович предпочел путешествовать верхом, дабы произвести скорейшее предупреждение в случае возможного опасного положения; особенная нагруженная указанными государем разнообразными предметами повозка, сопровождаемая кавалерийским конвоем, отправилась несколько ранее в сторону совершенно противоположную. Император с Хеленою удобнейше расположились в карете друг против друга; император немедленно отворил ближайшее окно, и медленно выглянул из него и огляделся кругом, с величайшею тяжестью вздохнувши.
–Эх, Хеленочка, Хеленочка… Осень, листья осыпаются… да-с, Хеленочка, любимая моя пора эта – осень, октябрьская осень… Печальная пора, очей очарованье. Хелена, именно, пожалуй, и так-с. И уж думал ли я, что именно осенью и наступит неотвратимая беда? Думал ли, Хелена? Хотел ли я этого? О, Хелена, милая моя, дорогая Хелена, любимая моя Хеленочка, и грустно сейчас и страшно мне… Только уж не осенью бы такое случилось, я извечно думал! Хеленочка, милая Хеленочка моя… О Боже мой! Едва ли я теперь вовсе увижу осень или эту чудесную аллею, Хелена, особняк твой, крылечко твое… Прощай, Царское село, прощай, многое, что мне было дорого!
–Мне также горько и страшно, Михаил Евгеньевич, и не вижу я дальнейшего, – ответствовала ему Хелена Холиавская.
–Хеленочка, Хеленочка моя! Лишь память да смерть нам остались. Многое нам есть что вспомнить, и до смерти, Хеленочка – единое мгновение. Боже мой, Хеленочка, любимая моя, что ж нам остается? (Комментарий 2008: А карета все дальше от особняка трясется по аллее, и рассекают Балтийские воды гигантские корабли.)
Через полтора часа не особенно утомительного путешествия 02.05.05. государь, Хелена Холиавская и граф Аракчеев уже прибывали с надлежащими почестями в Императорскую крепость; поскольку путешествие было чрезвычайно стремительным, без малейших дорожных задержек и остановок, преодолеть необходимый путь они могли бы значительно скорее, однакож дорогу им постоянно преграждали многочисленные баррикады и отряды гаргонтинской инфантерии либо добровольного ополчения; естественно, абсолютно никто не останавливал и не допрашивал таковую процессию, но бесконечное преодоление ворот и запутанных лабиринтов из разнообразных укреплений и заграждений, бесконечная поездка в узчайших проходах, образовавшихся в рядах ратников, грандиозно увеличивала время путешествия. Впервые пришлось преодолеть огромнейшее столпотворение, вызванное прибывающей ротою гаргонтинских гренадеров, на Царскосельском вокзале; (Комментарий 2008: давящая толпа – грамотный мотив) императорский поезд, впрочем, совершенно никто не беспокоил; (Комментарий 2008: однако шли они сквозь строй) однакож с прибытием в непосредственно Санкт-Петербург продвижение мгновенно замедлилось; помимо многочисленных военных заграждений и присутствия значительных войск, мирное население суетилось бестолково и беспорядочно, подобно растревоженным муравьям; особенная бесформенная толпа образовалась у самой Императорской крепости, ибо там разрешалось расположиться вследствие надвигающейся опасности, оказывая притом, согласно договоренности, посильную помощь защищающим крепость войскам; сквозь оную колоссальную шумящую толпу даже его императорскому величеству с многочисленною охраною приходилось пробираться с величайшим трудом.
Хелена доселе лишь дважды присутствовала в Императорской крепости, и оба упомянутые случая произвели на нее впечатление исключительно неприязненное. Впервые она оказалась здесь, плененная невежественными жандармами и доставленная в обстановке пугающе грубой и непочтительной, а затем пережившая мучительный допрос, мучительное чувство страха и полнейшей беспомощности, открытости и беззащитности; пускай и оставалась она в процессе оного допроса в состоянии внешне спокойном и невозмутимом, до сих пор с содроганием припоминала она панический ужас, возникавший в ней при обещаниях следователя произвести над нею жестокие испытания. Второй же ее визит происходил достаточно недавно и ознаменовался поразившим всю громаднейшую страну покушением на императора; она старалась не представлять вновь картину собственной невыносимой глупости и несдержанности, едва не погубившей Михаила Евгеньевича, и до сих пор искренно благодарила Вирму за ее могущественное покровительство и помощь; вспоминала она, что впоследствии рассказал ей Михаил Евгеньевич в подробностях о покушении данном и упомянул, пускай и чрезвычайно неточно и незначительно, с некоторым равнодушием, свидетельствующем о полнейшем нежелании разговаривать о (неразборчивое слово), о ее отце; впрочем, подумавши несколько, он также и о Чародее Холиавском повествовал весьма обстоятельно; страннейшее впечатление на Хелену произвели ее собственные чувства, ибо она совершенно не взволновалась и не изумилась, услыхавши об отце, ничто в ней не зашевелилось и практически моментально восприняла его как равный прочим стандартнейший факт, лишь на мгновение почувствовав необъяснимо вспыхнувшее в душе пламя. Однакож ранее Императорская крепость, гигантское строение, создавало впечатление величественности исключительно мертвенной, закостенелой и несокрушимой, величественности немой и оттого чудовищно грозной; ранее возвышалась она черною непроницаемою холодною скалою, кругом каковой образовывалась полнейшая неподвижность, и ни единого живого существа не наблюдалось в ней, а охраняющие отряды либо также находились в дисциплинированной неподвижности, либо в соответствии с указаниями прятались в разнообразнейших малозаметных помещениях. Но в таковой час крепость неожиданно приобрела напряженную, порывистую оживленность; двигались, преимущественно достаточно быстро, бесчисленные гаргонтинцы, светились десятки тысяч огней, освещавших установленные на стенах и внутри крепости различные орудия; слышались резчайшие военные приказы, отдаваемые стремящимся и занимающимся подготовкою крепости к обороне гаргонтинцам, монотонный и непрерывный гул постоянно пребывающей и не находящей абсолютно никакого занятия мирного населения, лишь бессмысленно препятствовавшего окружающему движению; Хелена изумленно оглядывалась кругом, Николай Федорович уже сорванным окончательно голосом требовал немедленно дороги государю; а император флегматически посматривал в окно, не проявляя никакого возмущения либо особенного внимания.
Таким образом, преодолевши внешние крепостные заграждения и значительной протяженности внутренний двор, они оказались в наиглавнейшем крепостном строении часам приблизительно к одиннадцати, в наступившей полнейшей темноте. 03.05.05. В небе зажигались постепенно звезды, а горящая бесчисленными тысячами огней крепость виделась необыкновенно горделивою, могущественною и монументальною; развевались над нею торжественные флаги Российской империи, освещаемые отблесками пламени, и то затухали и резчайше тускнели, то хладнокровно блистали золотом величественные двуглавые орлы на зеленом фоне.
Императора с Хеленою и Николаем Федоровичем немедленно приветствовали собравшиеся около главнейшего подъезда наизначительнейшие государственные деятели: министры, управляющие войсками маршалы и фельдмаршалы, адмиралы Российского флота, крупнейшие чиновники, наконец, особенно знатные и выделенные за разнообразные заслуги дворяне; возглавлял (неразборчивое слово) сию процессию комендант крепости, располагающий также новейшими и чрезвычайно ценными сведениями и ожидающий срочных распоряжений и приказов по поводу некоторых не решенных окончательно вопросов и устройства оборонительных позиций, снабжения собравшегося в крепости населения, конкретного и логически составленного плана боевых действий в случае нападения неприятеля на, собственно, крепость; однакож государь, убедительно и с надлежащими извинениями объявивши себя исключительно уставшим и нездоровым, приказал препроводить его и Хелену Холиавскую в кабинет коменданта крепости, где он и будет ожидать упомянутое должностное лицо с разговором и некоторыми особенными указаниями; Николаю Федоровичу же совместно с тем же комендантом повелевалось в соответствии с их разумением и по своей воле разрешить все упомянутые вопросы и разобраться полностью со всеми присутствующими делами, преимущественно мелкими и касающимися отдельных аспектов предстоящих действий, однакож имеющихся во множестве.
Приказание императора моментально исполнили; граф Аракчеев, комендант и другие приветствовавшие императора принялись отдавать различные распоряжения и наблюдать за окончанием совершаемой подготовки к обороне колоссальной длины стен крепости, протягивающихся на огромнейшее расстояние, а государь с Хеленою были с полагающейся бдительною охраною, состоящею из неразумной инфантерии гаргонтинской и наиболее преданных и испытанных гвардейских офицеров, проследовали в указанный комендантский кабинет; кабинет таковой оказался абсолютно иным, нежели тот, в каковом исполнял возложенные на него обязанности предшествующий комендант и в каковом оный комендант допрашивал Хелену Холиавскую; даже находился описываемый кабинет в противоположной части гигантского внутреннего строения крепости, а помимо прочего, он располагался на колоссальной высоте и из решетчатого окна его открывалась замечательнейшая панорама крепости, близлежащей постоянно извивающейся реки и бескрайнего, уходящего необычайно далеко, освещенного многочисленными тусклыми огнями Петербурга. Впрочем, император и Хелена Холиавская в чрезвычайном волнении совершенно не обратили внимания на данную исключительную и любопытнейшую панораму; они достаточно неудобно присели на оказавшиеся в кабинете поразительно жесткие и изготовленные без даже малейшего мастерства уродливые металлические кресла, и император срывающимся, вздрагивающим, несколько неестественным голосом приказал присутствующей охране немедленно удалиться; приказ исполнился мгновенно и беспрекословно, без подозрительности и недоверчивости, а то и сокрытого насмешливого презрения во взглядах, выражающих единственно ироническое и озлобленное, завистливое понимание; несколько времени промеж государем и Хеленою пребывало полнейшее, абсолютно ничем не прерываемое напряженное и одновременно постепенно переходящее в облегчение молчание; наконец, Хелена, неожиданно почувствовавши достаточное спокойствие и уверенность, негромко спросила:
–Михаил Евгеньевич, скажите мне, без стеснения и без боязни – я не обижусь и не испытаю недовольства или издевательского презрения – чувствовали ли вы ранее любовь, влюблялись ли вы?
–Я вечно люблю то, что нашел моею прелестью, Хелена, – откровенно без скрытности и элементарнейшей таинственности проговорил император. – Да-с, Хеленочка, да то неживые существа. Я вижу уж, ты и ранее желала о том спросить, но не решалась. Да если когда-нибудь-с еще и приведется, милая Хелена, никогда не спрашивай такого… Печально и больно иногда вспоминать прошлое, а желание спросить такое – пустое, мелкое желание.
–Я знаю, Михаил Евгеньевич, и стараюсь иной раз отбросить свое любопытство, но не всегда его от него отрекаюсь. Я спрашиваю только из любопытства и мне очень больно, если я вас оскорбила, Михаил Евгеньевич, но с собою я поделать уж ничего не могу. Да и спросивши, не желаю отречься от своего вопроса.
–Да-с, Хеленочка, однажды я, пожалуй, и любил по-настоящему. Любил, должно быть, потому, что она мне отказала. Быть счастливым и любить, верно, трудно, да и едва ли я увидел бы с нею миг и счастья, равно как и она со мною. Только тем и остается, хэх, себя успокаивать часто, Хеленочка. Однако это слишком слабое и холодное утешение-с, поверь. Но пожалей меня и теперь! Как я тогда страшно мучился! О, милая Хелена, как я тогда мучился! Во многом, да-с, и оттого мучился, что приходилось видать ее каждый день, голос ее слышать – я тебе говорю правду чистейшую, ты уж не обижайся-с, Хелена.
–Я не обижаюсь, Михаил Евгеньевич. Но мне вас жалко – должно быть, страшно это… Невыносимо страшно. 04.05.05. И никогда более я не спрошу подобного: это я обязана извиняться перед вами, а вы извиняетесь передо мной, Михаил Евгеньевич. И за что? За излишне только откровенные слова, но куда же без них? (Комментарий 2008: Разве любовь живет без излишней, антиобщественной, смертельной откровенности?)
Император с тяжелою усталостью кивнул; затем, помолчавши несколько времени, он приоткрыл сомкнувшиеся веки и задумчиво, предаваясь необыкновенно далеким воспоминаниям, с нескрываемою горечью промолвил:
–Да-с, именно так, Хелена, любил я или не любил, а мучился немало. Мучительно, поговаривают, Хелена, не видеть любимую, но я, не видя ее, не особенно и страдал. Мучительнее гораздо, Хелена, было, понимаешь ли, именно ее видеть – а мне приходилось, я уж сказал, каждый день ее видеть, – он медлительно вздохнул, словно пытался вновь ощутить давно минувшее чувство. – Вообрази себе-с, видеть ее понимать, что нельзя с нею даже слова молвить. Какое же иногда меня ощущение несправедливости, знаешь ли и непонимания охватывало – но отчего столь страшно получилось, что не может она мне взаимно ответить, что не моя она (Комментарий 2008: что страшный разрыв между душой и телом, что любовь обречена при любом ее сюжете, задыхающаяся любовь?) – пошлейшее и дурное выражение, но другого в голову не приходит, Хелена. Со временем все, конечно, naturlich, Хелена, перетерпелось, да что об этом говорить…
–Бедный Михаил Евгеньевич, – проговорила единственно Хелена.
–Сейчас мне, дорогая Хелена, когда видать, и погибель, думается близко… Сейчас мне все это лучше прежнего вспоминается.
–И вы совершенно не сердились на ту вашу любимую? – с некоторым любопытством спросила Хелена.
–Трудно такое тебе, Хелена, ответить-с, да и такие вопросы тоже лучше не говорить, в них одно любопытство только, пусть и сочувственное. Иногда сердился и злился, особенно в первые дни после того, как она отказала, но больше сердился именно с равнодушием-с, Хелена. А в иные дни даже и не представлял, что можно на нее сердиться или недовольным быть. Ведь и эту самую мою любимую, Хелена, можно понять: кто ответит одинокому, странному, молчаливому да еще и физически непривлекательному человеку? Кто ж такого полюбит? Я больше горевал, чем сердился. Однако она, эта любимая, меня сломала окончательно, Хелена, и после нее мне только одна месть осталась, только мстить я хотел – не ей, а всем остальным. Понимаешь, Хеленочка, мстить... Ничего абсолютно не оставалось мне. Оттого и революция, Хелена. Никогда политикою я жив не был, и революцию ради себя совершал, без стеснения говорю, совершал-с, Хелена. Для того чтобы отомстить моим убийцам и иродам, которые меня убили и сломили, Хелена. (Комментарий 2008: Чтобы отомстить миру за трагическую несбалансированность его сущностей, за то, что их жизнь есть смерть либо жизнь – приближение к смерти.)
–Если вас убьют теперь, Михаил Евгеньевич, я либо погибну вместе с вами, либо останусь мстить, только мстить, – решительно и с грандиозною убежденностью произнесла Хелена.
–Хэх, не говори напрасные слова, дорогая моя Хеленочка… – печально усмехнулся государь. – И не давай мне клятв, потому как я не хочу, чтоб ты себя корила в клятвопреступлении или называлась клятвопреступницей. Мне тяжело даже слышать такие слова, и я не желаю тебя оскорблять-с и не желаю, чтоб кто-либо другой тебя оскорбил. Я не желаю, Хелена, чтоб тебя совесть мучила, оттого и отговариваю от слишком опрометчивых слов.
Хелена медлительно склонила голову и, не поднимая слезящихся очей, вздрагивающим голосом сказала огорченно и досадливо:
–Простите меня, Михаил Евгеньевич, я и вправду говорю пустые слова. Но мне очень страшно, Михаил Евгеньевич, очень страшно… Смерть приближается, и вижу я уж, что безнадежно наше положение, хоть никто о том вслух не поговаривает. А мы говорим здесь, позабыв о смерти, о гибельных опасностях, говорим, Михаил Евгеньевич… говорим о чем-то столь далеком, что и понять трудно. Но мыслию и сердцем я лишь боюсь, Михаил Евгеньевич, и потому говорю вздор и любопытство глупое во мне рождается… Что говорить, Михаил Евгеньевич…
Император изучающее и с безвозмездным участием посмотрел в ее лицо, и действительно увидал в нем мгновенно нескрываемый, бесконечный, всепоглощающий страх; даже не необыкновенная бледность и изможденность ее лица убедили его окончательно, а единственно выразительные ее очи, в каковых отражался несомненно искренний страх и ужасающее, гибельное изумление.
–Хеленочка, – проговорил жалостливо, с величайшим к ней сочувствием государь; он немедленно поднялся и, подошедши к Хелене, наклонился и поцеловал ее ласково и успокоительно. – О смерти ль нам говорить? Нет-с, Хеленочка, чем ближе погибель, тем менее о ней следует думать. Забыть о ней должно, и нет никакой погибели, Хеленочка… Оттого я так и тебя люблю нынче, никогда раньше я такого не чувствовал, поверь мне: оттого что погибель столь близка, и очарование от погибели лишь больней.
–Молчите, Михаил Евгеньевич! – негромко и без особенной недовольной резкости прервала его Хелена Холиавская; ее голос звучал лишь необычайною ласковою нежностью и очаровательною мягкостью. – Я все словно вспомнила… И говорить более ничего не надо, мы и без долгих речей друг друга поймем… – И она в чудесном охватившем ее блаженном забвении поднялась грациозно и неспешно к Михаилу Евгеньевичу…
По прошествии приблизительно часа в двери кабинета, принадлежащего коменданту крепостному, постучался аккуратнейше Николай Федорович; он был исключительно встревожен и возбужден, однакож сохранял определенное спокойствие и приличие и даже в столь опаснейшем положении предпочитал не нарушать субординацию. Назвавшись и получивши удовлетворительный ответ, он прошествовал в комнату и, вошедши, моментально остановился. Император в таковое время взволнованно, широкими шагами прохаживался по кабинету, не произнося ни единого слова; но не он в особенности поразил и неприятно изумил графа Аракчеева. Хелена Холиавская сидела в неподвижности в кресле и производила впечатление действительно поразительное, но не пугающее; лицо ее совершенно осунулось и даже посерело, чрезвычайно усталые, понурые глаза смотрели исключительно пред собою, дышала она страннейше резко и часто, а руками непроизвольно намертво ухватилась за подлокотники кресла; не то чтобы виделась она невыносимо измученной, однакож было в ее лице нечто невыносимо страдальческое; Николай Федорович приметил мгновенно, что она беспрерывно дрожала, а глаза ее принимались порою лихорадочно бегать кругом. Прежде, чем Николай Федорович решился окончательно произнести что-либо и отыскал подходящие слова, император, поднявши руку, словно по неизвестным причинам останавливая его, сурово и повелительно приказал:
–Николай Федорович, велите подать сейчас же-с без закуски коньяку! Без закуски, без всего, – он стремительно оборотился к Хелене, абсолютно не изменившейся при его словах, после чего заговорил неожиданно тихо. – Не мне, Николай Федорович – ей…
Граф Аракчеев, осознавши замечательно бессмысленность любых расспросов, немедленно удалился, дабы исполнить веление императора; сам же государь, прохаживаясь столь взволнованно по кабинету, припоминал единственно сие чудесное, несравненное блаженство, счастье, подаренное ему всего несколько минут назад Хеленою; он совершенно не представлял, как таковое счастье возможно более точно охарактеризовать, но запомнилось оно ему исключительно четко и ясно. Между тем по велению Николая Федоровича офицеры самолично поднесли коньяку и, поставивши поднос на стол комендантов, почтительно, с соответствующими приличиям поклонами осторожно вышли и затворили за собою дверь; граф Аракчеев, также с надлежащею скромностью остановился у стены и нерешительно помалкивал, ожидая терпеливо каких-либо дальнейших событий; император торопливыми, несколько неуклюжими жестами наполнил бокал и преподнес его Хелене; Хелена, неопределенно поглядевши на него, приняла бокал, по-прежнему сохраняя незыблемое молчание, и испила; затем она неожиданно поднялась, проследовала к столу и выпила дважды еще по бокалу; после третьего бокала она совершеннейше изменилась – исчезли окончательно мрачная бледность, испуганное и мечущееся выражение взора, порывистые и вздрагивающие движения, а возвратились к ней обыкновенная грациозность, очаровательный румянец, глаза заблестели необузданною, нескрываемою веселостью, на устах появилась несколько неуверенная, однакож насмешливая улыбка; глядя на нее, государь также ласково заулыбался; она произнесла тоном удивительно веселым, но одновременно неспокойным:
–Ох, Михаил Евгеньевич, слава Вирме, отлегло. Какое-то наваждение меня, право же, посетило... – И она неожиданно и поразительно весело рассмеялась. – Но теперь я хоть и страшно устала, кажется, а все мне очень хорошо, Михаил Евгеньевич… – она постоянно усмехалась. – И это даже очень интересно и, Вирма моя, даже и приятно… Михаил Евгеньевич, мне отчего так хорошо стало и тогда так хорошо было, что мне все веселиться хочется…
–Да-с, дорогая Хелена, но, думается, третий бокал, что ты выпила, был определенно лишний, – иронически достаточно, однакож с нескрываемою озабоченностью заметил император.
–Ваше величество, позвольте мне важнейшие вести доложить-с, – ненавязчиво, впрочем, с некоторою настоятельностью и стараясь говорить исключительно негромко, прервал их беседу Николай Федорович.
–Ох, Николай Федорович! – воскликнула изумленно, лишь теперь его разглядевши, Хелена и наклонила незначительно голову набок. – Извините меня, если я вам помешала… Однако я, кажется, немного пьяна, хотя и никогда раньше от вашего крепкого коньяку не пьянела! О Вирма, не знаю, отчего я действительно пьяна… Но мне все хочется сказать чего-нибудь очень веселого… Веселиться хочется! – Хелена снова совершенно непринужденно рассмеялась. – И, право же, как хорошо мне было, я так счастлива, что не веселиться не могу!
–Бедная моя Хеленочка! – проговорил отчаянно и опечаленно император. – Нет у нас, кажется, и времени теперь для веселья-с.
Хелена неожиданно резчайше перестала смеяться, покраснела пугающе и, потупившись, медленно дотронулась рукою до лба своего, словно в чрезвычайной задумчивости.
–О, Вирма моя, я же в крепости! Я все вдруг вспомнила сейчас, Михаил Евгеньевич. Я и вправду опьянела отчего-то – от счастья, наверное – и ничего не соображала. Простите меня, Николай Федорович, и докладывайте сейчас ваши важные новости.
Граф Аракчеев, в значительной степени ободренный таковыми произнесенными Хеленою словами, с важностью достаточною проследовал к середине комнаты и, остановившись, проговорил тихим, невыносимо испуганным и грустным голосом:
–Ваше величество, я сожалею, что задержался, так как появились именно важные новости-с. Разрешите их вкратце доложить-с. Флот человеческий под предводительством (как удалось разъяснить) некоего Кошки, ваше величество…
–А-а, уж не старый ли мой знакомец? – насмешливо проговорил государь.
–Надо полагать-с, он и есть, ваше величество. Итак, флот под командованием его движется быстро и, пока мы путешествовали поступила поистине ужасная весть: Кронштадта нынче нет, ваше величество-с.
–Позвольте, Николай Федорович, непонятно. Помилуйте, что значит нет его… – сдерживая с величайшим усердием необъяснимый смех (Комментарий 2008: не то смех, не то слезы – лучше), сказала Хелена.
–Извольте-с, госпожа Хелена. Самолеты и вертолеты, снявшиеся с кораблей и сбросили на Кронштадт столько бомб, что и развалин почти не осталось, один выжженный остров. В воздухе войск врага, ваше величество-с, большое число, а у нас сколько ни есть, против них маловато. А теперь-с, уничтоживши Кронштадт, они могут-с, ваше величество, по моему предположению, особенным десантом и Петербург обойти-с. 06.05.05. Возможно, ваше величество, с любого фланга нападение-с.
–Да, Николай Федорович, поистине трагические вести вы принесли, – вздохнул абсолютно обреченно государь. – Трагические, но предвиденные-с. Очевидно, по-другому и быть не могло, Николай Федорович. Кронштадт, значит-с, просто разрушили, а вместе с ним полегли и добровольческие войска, и много (неразборчивое слово) воинов-с… Мир праху их, Николай Федорович! Чего скрывать – мы заранее должны были готовиться к поражению.
–Так точно, ваше величество, – проговорил, совершенно понурившись, протяжным, не соответствующим военному уставу голосом граф Аракчеев.
Император, практически не придавши особенного значения последним его словам, прошествовал вновь задумчиво по кабинету; Хелена окончательно перестала усмехаться и стояла неподвижно также опечаленная, замечательнейше понявши смысл тревожных новостей Николая Федоровича; она лишь с снова обнаружившейся внимательностью (равно как давеча и несколько часов назад, наблюдала с мучительностью государя в особняке своему, в процессе обеда; однакож колоссально далеким виделось ей оное беззаботное, необремененное тяжким ожиданием собственной ужасающей участи) созерцала его, улавливая каждое произведенное им движение.
–Но я говорил, Николай Федорович, и неоднократно говорил, – продолжил назидательно государь, – что безропотною жертвою нам не должно сделаться-с. В переговоры дипломатические не вступать даже по предложении их оппонентом, Николай Федорович! – император грандиозно посуровел и говорил повелительно, со строгою отрывистостью. – Сопротивляться без страха и сомнения – чтоб ни пяди земли враг без сражения не получил, Николай Федорович. Дезертиров прикажите-с пристреливать безжалостно, в разгаре даже боя. Я стар уж теперь, и все командование вам доверяю-с: организуйте оборону и войско. Если уж всем погибать, то погибать достойно и честно, Николай Федорович. Если понадобится, передайте-с мои слова воинам нашим. С Богом, Николай Федорович, – император неторопливо перекрестил его.
–С вашего позволения-с, ваше величество, – уважительно и с величайшею осторожностью обратился к нему Николай Федорович. – Не должно вам указывать-с, но в этом, знаете ли-с, ваше величество, кабинете вскоре станет чрезвычайно опасно оставаться-с. Окна на Петербург, на центральные ворота выходят, ваше величество и освещены, а у людей множество вертолетов и различные предметы-с, что они вас могут, с вашего позволения, обнаружить быстро. Не изволите ли-с проследовать, ваше величество, и вы, госпожа Хелена, в апартаменты с окнами во внутренний двор?
Император, исключительно внимательно выслушавши его, затем резчайше оборотился на мгновение к Хелене, после чего ответствовал:
–Эх, Николай Федорович, мне нынче в битвах не сражаться – так постарел я, что нечего мне совершенно в сражении нынче делать-с. Вы, пожалуй, правы, перейдемте-с ко внутреннему двору. Но и без всякого деяния пребывать скучно и мучительно. Помнится, лазарет расположен именно у внутреннего двора!
–Так точно, ваше величество.
–Что ж, препроводите нас в таком случае в лазарет-с, Николай Федорович. Вскоре, когда бой перейдет под стены крепости, туда потекут раненые, а я еще, думается-с… хе-хе, не позабыл, Николай Федорович, медицину, может быть, чем и помогу, – император решительно поднял оставленный им на столе удивительный свой клинок и, перебросивши перевязь достаточно неловким жестом через плечо, направился стремительно к двери. – Велите охране следовать туда, комендант догадается и без особенного предупреждения, а, не догадавшись, свяжется.
Николай Федорович удалился первым и принялся в приемной совершенно равнодушным, обыкновенным тоном разъяснять охраняющим императора гаргонтинцам разнообразные необходимые указания; государь также желал последовать немедленно за ним, однакож неожиданно остановился, окликнутый практически неразличимым шепотом Хелены и почувствовавший чудесное прикосновение ее теплой изумительно нежной руки; она, ласково улыбаясь, обняла его и, откинувшись незначительно назад, позволила поцеловать себя в тонкие прелестные уста.
–Да-с, Хелена, многое я нынче с тобою сотворил… – несколько иронически сказал император. – Ты, должно быть, раньше и знавала такого, Хеленочка-с, моя дорогая… Однако, если можешь, прости. (Комментарий 2008: Чушь и бред, девочка моя!)
–Ах, если можешь, прости. Да, Михаил Евгеньевич,
Я жду тебя, как прежде
Но не будь таким жестоким,
Мой нежным друг.
Если можешь, прости, –
Таинственным шепотом пропела она. – О Вирма! Поцелуйте меня, право же, еще раз в глаза – мне это будет так приятно! И я, Михаил Евгеньевич, – приоткрывши зажмуренные, пока их в сладостном мучении целовал государь, очи, длинными чернеющими ресницами рассудительно сказала она, – многое вам дала… Впрочем, зачем об этом говорить? Ведь мы счастливы были тогда, и мне очень хорошо было… Это только потом словно какая-то боль все затмила… Но мы-то счастливы были, Михаил Евгеньевич, вы представьте себе, я и вправду никогда такого счастья не видала! Ну, поцелуйте же меня еще
–Но боюсь, Хелена, что не вечно наше счастье, да оно уж – минувшее.
–Минувшее, да, Михаил Евгеньевич! Такого больше не повторится. Но все ж-таки оно было!
Они направились размеренно, без особенной спешки по бесчисленным переплетениям и лабиринтам случайных помещений и коридоров, сопровождаемые единственно двумя оставшимися, неразумными гаргонтинскими гренадерами, ибо остальная присутствовавшая свита продвинулась достаточно вперед; император, шествуя рядом с Хеленою, украдкою любовался ею, –любовался ее загадочной, в чем-то неизвестном заключающейся особенною красотой, странным очарованием ее – надо полагать, припоминал в очередной раз то, что Хелена дала ему, и то незабвенное, неповторимое счастье. 26.04.05. – 06.04.05.