Село Калиновка.
Село Калиновка расположено на склонах горы, которая огромной махиной глубоко врезалась в водное пространство. В ночное время, если смотреть издали, это поселение напоминает мерцающий огоньками огромный пароход, причаленный к берегу. Омываемая с трёх сторон водами Амура гора, увенчана высоким и крутым утесом. С его вершины можно наблюдать, как вода, закручивается пенным водоворотом, бурлит, а волны с неистовой силой бьют о скалы, показывая крутой норов могучей реки. Если всматриваться в эти крутящееся воронки, то начинает кружиться голова и появляется парализующее чувство страха. Но, даже видимое коварство реки, не мешало рыбакам ульчам прогуливаться среди огромных волн на шатких оморочках, ловко управляя ими одним веслом. Они ставили у отвесной скалы снасти на осетров и калуг. Эту породу рыб притягивает улово.
Само село было разделено на две части колхозным огородом. С одной стороны горы проживало коренное население - ульчи. В разговоре, мы называли ту половинку села - Калиновка, а сторону, на которой проживали в основном русские - АРТ. Хотя всё это было единым целым - национальным селом Калиновка.
Ульчи - доброжелательный и честный народ. Я не помню ни единого случая, чтобы они что-то взяли без спроса. Воровства среди этого населения не было. В Калиновке существовал колхоз имени "Калинина", в котором работало почти всё коренное население. Основным занятием колхоза было рыболовство. В колхозе имелись лошади, на них перевозили рыбу, ими вспахивали огромное поле, на котором выращивали картофель, капусту, огурцы. Ульчи слыли хорошими охотниками, добывающими белку, соболя, колонка, выдру, лису. В село приезжали заготовители пушнины из села Мариинска и принимали её у охотников, оценивая ценность меха по сорту. Жизненно-необходимым, у этого малочисленного народа, являлась охота на сохатых и медведей. Этим промыслом мужчины снабжали свои семьи мясом. Лесные ягоды - голубика, клюква, брусника входили в рацион не только коренных жителей, но и русских, благо они росли прямо у села, недалеко от дороги, на мари. Там же, осенью, в изобилии произрастали грибы опята. Их было так много, казалось, что они полностью покрывали полусгнившие пни. Идя со школы, мы с сестрой успевали наломать опят. Дома родители их жарили с картошкой или сушили на зиму, укладывая на металлические листы, ставили на протопленную печь.
Довелось мне увидеть и шамана, который не только лечил людей, но и изгонял злых духов.
Однажды, с подружкой Валей Курмаевой ( у неё папа был русский, мама ульчанка), мы наблюдали, как охотники, убив в лесу медведя, проводили над его тушей шаманский обряд. Цель этого ритуала заключалась в том, чтобы дух этого медведя (Дуэнтэ Эдени) не вредил и не преследовал охотников. Шаман, своими действиями, запутывал следы, не давая его духу явиться в село. Он бил лапой зайца в бубен, кружился, издавал гортанные звуки и, как бы, без сознания, падал на землю (уходил в транс).
На кол, ближе к лесу, была нанизана голова медведя. Охотники, сидели около костра и курили трубки.
Шаман был в разноцветной одежде, которая состояла из кусков шкур и лохмотьев ткани(так мне казалось) жёлтого, белого и красного цветов. Среди мужчин находилась и женщина. Она ходила по поляне, в её руках была длинная палка с привязанными лентами и какими-то погремушками. Женщина очень громко кричала, возможно это была песня, но издаваемые ею надрывные звуки, больше походили на плач. С каким-то неистовством она била палкой о землю и от этого происходил шумовой эффект. При этом она резко кланялась в разные стороны и её, не очень длинные чёрные волосы, разлетались в разные стороны.
На костре, в большом котле, варилось медвежье мясо. Мясной запах бил нам в нос. Обряд(камлание) этот происходил не в самом селе, а на поляне в лесу.
Эти действия мы наблюдали с дороги, соединяющей две части села.
Ещё ульчи привили мне любовь к подлёдной рыбалке. Когда Амур застывал, образуя толстый лёд, я с мальчишками ходила на рыбалку под утёс со стороны, где жили ульчи, так как та часть села была защищена от ветров.
Мне, один молодой дядечка, ульч, постоянно долбил ломом прорубь-лунку (местные называли его тунеядцем - он нигде не работал). Я садилась на санки, которые всегда возила с собой и "махала" (периодически подсекая и опуская короткое удилище, к которому привязывалась толстая леска, а к ней вылитая из расплавленного свинца рыбка, с торчащими по сторонам большими острыми крючками).
Когда щука хватала за крючок, об этом узнавали все сидящие рыбаки, по моему восторженному и истошному визгу.
"Мой" дядечка подбегал и помогал мне вытянуть её из лунки. Особи щук бывали и по 10 килограмм. Если мне, везением, доставался такой экземпляр, то гордость распирала мою душу - я чувствовала себя добытчицей. Из одной такой щуки можно было налепить на всю нашу большую семью пельменей или котлет.
Но, лёд манил не только ловлей щуки. Нам, ребятне, нравилось скользить по гладкому льду на валенках, с ледяной корочкой, которую мы специально наращивали - мочили подошвы валенок водой. (Что такое коньки, мы не знали).
Особый интерес я проявляла к национальной одежде. На рыбалку ходили не только мужчины, но и несколько женщин ульчанок.
У них была такая красивая одежда и мне казалась она очень богатой. Тёплые, тёмной расцветки блестящие халаты, украшенные орнаментом из кожи, расшитые цветными нитками и бисером, вызывали восхищение. По низу подолов сверкали металлические бляшки, похожие на монетки и при ходьбе они звенели. На ногах у ульчанок были торбоса (сшитые из оленьей шкуры сапожки, мехом наружу), сверху отороченные узорами из гладкой кожи.
Согревали головы ульчанок меховые шапки из шкур лис, собак или колонков. Ещё я с любопытством наблюдала за одной женщиной, она постоянно курила трубку. Но так же я увидела, как набивается трубка табаком и раскуривается. Звали эту женщину Зоя Сахаровна(по паспорту), хотя отец её был Захаром, с фамилией - Сенкиян.
Стёганые фуфайки наших женщин, имели полный контраст одеждам ульчей. Даже праздничная верхняя одежда, а это были чёрные плюшки (ватные полупальто, крытые плюшем),не могли конкурировать с нарядами ульчанок. А вот драповое пальто с меховым воротником, могла позволить себе только жена какого - нибудь начальника. Из обуви - это были чёрные валенки или войлочные сапоги, в народе мы их сейчас называем "прощай молодость". Весной и осенью, наши модницы носили резиновые боты на высоком каблуке, в них можно было засунуть ножки в туфлях, даже на высоком каблуке, предварительно вынув находящийся там деревянный чурбачок-каблук.
Головы женского населения русских, традиционно покрывали вязаные платки. Более зажиточные, имели пуховые шали. Но никакие шали не спасали от холода за -40 и ветров. У моей бабушки были аккуратные тоненькие белые чёсанки(катанки) и большая, мягкая пуховая шаль. Эти наряды ей присылали родственники из Ульяновска. В очень холодные дни она обвязывала меня своей шалью и разрешала погулять. В такие дни я чувствовала себя королевой.
Помню фамилии жителей Калиновки: Митриков, у Лиюн, Куйсали, Сенкиян, Пильдунча, Тумали(их много родственников и однофамильцев), Донкан, Ходжер, Мунины,Киле, Микрюковы, Лилины, Бельды, Гейкер, Марфан(учитель), Дечули, Килор, Мовданча, Удинкан. Много лет спустя, я узнала, что среди приамурского народа жили китайцы и маньчжуры, а после того как они остались на Российском Дальнем Востоке и создали здесь семьи, женившись на ульчанках(нани), айнах, орочах, тунгусках - у этого малочисленного северного народа появились фамилии с китайскими корнями.
Так же в селе, но с другой стороны Калиновки проживали семьи: Бармины, Трухины, Букбарт Борис и его жена Климова Зоя Васильевна(учитель), Золотарёва Нина Михайловна(учитель),Черенцовы, Косицины, Долматовы, Ниловские, Землянские, Потаповы, Смирновы - Света, Майоровы, Тищенко Константин, Тищенко Григорий, Адраевы, Младенцевы, Немцевы,Кузнецовы, Головины, Нацвины, Черепановы, Викторовы, Боровковы, Елесины, Ляпуновы, Шашурины, Зарудная(врач), Парфёновы, Дороховы, Андреевы, Черемисины, Черенцовы, Шатохины, Константиновы - две семьи. Это жители, кого запомнила, с западной стороны села, называли её - АРТ или АРП(артель Амурского речного пароходства.)(имена вспоминаю -допишу)
Это только те семьи, которые я помню.
Сейчас сложно узнать в этой реке, с низким уровнем воды - Величавый и полноводный Амур-батюшку. Вода у утёса, когда-то вызывавшая восхищение и страх, своим бурлящим уловом, отошла от скалы, и там уже можно пешим прогуливаться по камешкам. Повлияло на уровень воды построение двух гидроэлектростанций - Бурейской и Зейской и мелиорация - осушили болота, а это были "лёгкие" рек.
Моя бабушка.
Мои предки, среди них бабушка, дедушка и мама - выходцы из Ульяновской области. Это можно было определить и по волжскому говору. Они все Окали!
Моя бабушка была из бедной семьи, по причине вдовства матери, у которой на руках остались двойняшки – Евдокия(моя бабушка) и Наталья. Жизнь была сложной, им приходилось даже просить милостыню, чтобы выжить, а в сезонье работать на полях за кусок хлеба.
А ещё бабушка рассказывала, как они с матерью ночью ходили к скотомогильникам, раскапывали ямы и добывали мясо павших колхозных коней. Его варили и ели. Так же по ночам они ходили в поле и искали колоски с зерном, оставшиеся после жатвы, хотя и это было запрещено.
Бабушка (Евдокия) вышла замуж за Петра Ивановича, а он был не из бедной семьи. Имел образование и даже работал при церкви писарем. Имел красивый каллиграфический почерк.
Годы голодомора, бабушка называла «евжовщиной». Это явление коснулось и их села Большие Ключищи. По дворам ходили вооруженные люди и выгребали из амбаров всё, до последнего зёрнышка.
Даже у бабушкиной сестры Натальи, жившей без мужа, с тремя малолетними детьми, был произведён обыск. Она, чтобы как-то выжить с детьми, сделала небольшой запас пшеницы, спрятав ее в кладке русской печи. Так эти военные, не только нашли и выгребли пшеницу, но ещё вскрыли сундук, который Наталья с детьми пытались защитить руками. Но получив прикладом винтовки по рукам, они были вынуждены уступить. Все ценные вещи были унесены, среди них и полушубок умершего мужа.
Голод свирепствовал в Поволжье. Есть было совсем нечего. Местные жители собирали желуди, крапиву, лебеду. Делали из всего этого выпечку, так называемый хлеб. Когда его вынимали из печи и кидали на стол, образовывалось коричневое пятно, которое невозможно было отмыть.
Работы в селе не было и моему деду Петру приходилось уезжать на заработки в другие сёла, где он подрабатывал строительством. Поразмыслив, решил, что семья не выживет этими заработками и решил с семьей отправиться за лучшей долей. Сорвавшись с насиженного места, с женой и 3 детьми, отправились в Куйбышевскую область, сменив и там несколько населённых пунктов.
Прожив два года на чужбине, они вернулись на малую Родину, как говорила бабушка " В Рассею".
Но, познав простор и красоту других мест России, душа уже требовала перемен. Всей семьёй они опять начали колесить по стране. На этот раз выбор пал на Дальний Восток. Побывали в городах и сёлах Амурской области. Там у них в 1939г. родился ещё один сын, Николай. И вот, имея уже семью из 6 человек, решили отправиться в более северные районы Дальнего Востока – перекочёвывая из одного места на другое - Николаевск на Амуре, Де-Кастри, Мариинск, Май, Кади, Сомнительный, Софийск и другие сёла Нижнего Амура.
Войну встретили в селе Мариинске.
К тому времени их было уже 7 человек. К бабушке приехал старший сын её умершей сестры Натальи, Михаил. Там он продолжил учёбу в школе. Михаил, окончив в Мариинске 7 классов, устроился на работу - учеником водолазов. В 1942г был отправлен на курсы танкистов в г. Хабаровск, но их не окончил, так как был взят на войну.
(Вершинин Михаил Алексеевич дошёл до Берлина, имел, кроме медалей, 3 ордена Славы).
Маме было 15 лет и она уже работала на рыбзаводе. Грузили на носилки кету (рыба) мыли её и относили в цех для засолки. Это была помощь фронту (так говорило им начальство).
Вернусь к бабушке с дедушкой, они после Мариинска переехали в село Калиновка. Дед устроился работать продавцом в магазине АРПА.
Дом, в котором они стали жить, был построен самим дедом и находился на косогоре. Изгородь огорода закачивалась крутым спуском к протоке. Из окон этого небольшого домика просматривался Амур - до самого горизонта.
Моя бабушка, Евдокия Петровна, была набожной, садясь за стол, всегда осеняла себя трехперстным крестом. Среди сельчан она слыла доброй и отзывчивой женщиной. Если кто-то нуждался в помощи, она никогда не оставалась равнодушной, и чем могла помогала.
У неё в огороде была трехметровая грядка, огороженная частоколом из тальника, на ней рос высокий и толстый лук батун. Когда в селе кто-то затевал пироги с луком и яйцами, то за луком шли к моей бабушке. Она брала большой длинный нож и срезала огромный пучок этой сочной зелени. Оказывается, после срезки, он рос ещё толще и пышнее.
Как я уже упоминала, их домик стоял на бугре, и его было видно издалека. В те далёкие времена, люди зимой передвигались по Амуру на лошадях или шли пешком, от села до села. И если человек за световой день не успевал добраться до следующего населённого пункта, то у него было мало шансов остаться в живых, а если ещё в это время шёл снег или мела метель, то они были нулевыми. Амур был настолько широк,а если учитывать то, что вдоль реки были обширные луга с заливами,а зимой и их заносило снегом, то всё это вместе образовывало огромную площадь и сложно было определить - под снегом река или луг. Поэтому, во время пурги, не видно было ни высокого утёса, ни противоположной стороны берега и путник мог свернуть не в ту сторону.
Моя бабушка знала это и поэтому зимой, в ночное время, ставила на подоконник зажженную керосиновую лампу. В пургу она горела днём и ночью.
Эта керосиновая лампа, была маячком надежды на спасение путников, шедших из Циммермановки и Быстринска и заблудившихся в кромешной мгле. Бывало и так: путники из последних сил, собрав волю в кулак, с обмороженными конечностями, кто ползком, а кто едва передвигая ноги, добирались до села Калиновки. Они благодарили эту хрупкую и добрую женщину за заботу, о совершенно незнакомых ей людях и за тот огонек, который подарил им жизнь.
С другой стороны утёса заблудиться было сложно, так как от села Софийское до самой Калиновки вдоль берега, все 12 км тянулись сопки, покрытые вековыми деревьями и путники, даже в метель ориентировались по крутым каменным склонам берегов. Но проблема всё же существовала, это отделяющая село горная речка Юдинка, которая протекает в километре от села Калиновка и очень поздно замерзает. Путникам, иногда, приходилось преодолевать её вброд.
В навигацию добраться до села можно было только на вёсельной или моторной лодке, так как сопки, своими каменистыми склонами, врезались в реку и не давали путнику прохода. Весной эти каменистые горы украшал цветущий родедендрон(багульник).
Для меня, в то время маленькой девочки, бабушка была самым дорогим человеком на земле.
Она шила мне и моей сестре платья, зимние пальто, а для нашей семьи ещё и стегала ватные одеяла. Вязала носки и варежки... а самое главное - она умела шить куклы. Головы у кукол были из пластмассы, они продавались в магазине другой стороны Калиновки, продавцом которого была Митрикова Анна Ивановна(с её дочерью Катей, я училась в 1 классе) Туловища, руки и ноги бабушка шила из белой ткани, она называла её - бумазея.
Прошивала все эти "запчасти" на машинке, со странным названием "Зингер"( о которой я бредила и надеялась, что когда-то она будет моей). Машинка была очень старенькая, так как бабушке она досталась от её мамы, моей прабабушки, которая прожила в Ульяновской области до 90 лет. Этой машинке цены не было, она шила и кожу и толстое сукно.
Набив тряпичные части ватой и сшив их все вместе, получалась красивая кукла, а запах от неё был какой-то особенный, очень приятный.
А вот платьица для кукол, я мастерила сама, а бабушка хвалила меня и говорила, что я -рукодельница.
Но самыми замечательными были бабушкины вкусняшки - печёные в духовке пирожки с капустой, картошкой и повидлом, которые блестели, как будто их покрывали лаком и они таяли во рту. Я очень часто оставалась у неё на ночь.
Перед тем, как уснуть, бабушка рассказывала мне страшилки, но называла она их случаями. После каждого её "случая", я со страхом прижималась к ней своим детским тельцем, как бы ища защиты, и мгновенно засыпала.
Мой дед.
Я не хотела рассказывать о своём дедушке, Петре Ивановиче. Мы, внуки, недолюбливали его, а за что, не могу сказать. Может за то, что был жесток и лупил нас ремнём по любому поводу.
А повод он находил всегда! То мы громко визжим, то прошли по его огороду на рыбалку и удочками задели картофельную ботву, то часто купаемся, не вылезая летом из Амура, и от этого в наших головах иногда заводились насекомые.
Дед тут-же доставал машинку и стриг нас наголо, а мы с сестрой, испытывая чувство стыда перед сверстниками, завязывали лысые головы косынками. А насекомых завести в купальный сезон было несложно, так как перед купанием в речке, мы всю одежду кидали в общую кучу.
Бабушка рассказывала, каким дед был картёжником, когда они жили в Ульяновской области. Уезжал он на заработки на 2-3 месяца, а бывало так, что он возвращался без денег и в одних исподних(так бабушка называла кальсоны). Проигрывал в карты все заработанные им деньги.
Однажды, так же поехал "за длинным рублём", и в очередной раз проигрался. Но так как это была очень большая сумма, мозг его не выдержал - у него началась эпилепсия и его положили в больницу.
Бабушка ежедневно навещала его. Возила врачам сало, сметану, творог, яйца. Они поставили его на ноги - он выздоровел.
Устав от такой жизни, дедушка собрал своё семейство и они отправились на Дальний Восток.
Но, тут у деда появилось другое увлечение. Работал он, как я выше изложила, в магазине
завмагом. Раньше часто списывали портящий товар, а это были и слипшиеся конфеты и товары с прошедшим сроком годности и бой стеклянных банок и бутылок, в которых были компоты, соки, водка, вина. Под это списание можно было, как говорится - "списывать..."
Дед мой спиртное не пил, но вдруг заимел любовницу - пьющую молодую женщину.
У неё было трое детей, две девочки и мальчик. В учебное время они находились в детском доме, а летом с ней. Она была лишена родительских прав.
Не буду лгать, внешностью она мне в то время казалась красивой. Ещё у неё был талант - она делала изумительные цветы - из перьев птиц и из бумаги. Но самыми красивыми у неё были цветы из тоненькой медной проволоки, которую она наматывала на спицу, а после, сняв, получала спираль, которую скручивала в листики и лепестки, а их обматывала нитками мулине.
Соединив их между собой и закрепив в середину бусинку, на свет "рождался" цветок. Все готовые цветы окунались в разогретый воск, и когда воск застывал, появлялась такая красота, от которой трудно было оторвать взгляд.
Я не помню её имени, но прозвище у неё было - цветочница Анюта. Эта женщина редко была трезва, а дед спонсировал её спиртным.
Бабушка догадывалась о его увлечении, но сцен ревности деду не закатывала, хотя разговор о ней с ним был. Дед, как и положено мужчине, всё отрицал. Вскоре цветочница переехала в близлежащее село и дед нет - нет, да навещал её.
В то время, у него не было моторной лодки, а многие жители уже имели лодку с движком Л-3.
Но простая лодка у него была всегда, он её делал сам.
Так же он помогал делать лодки и сельским мужикам. Кроме лодок дед ещё умел мастерить деревянные бочки, плёл из ивы корзины, сам лепил и обжигал кирпичи для печей, которые сам мог выложить.
Сейчас я удивляюсь его таланту, а в то время, видела в деде только отрицательные черты. Хотя он был по тем временам очень грамотным, имел каллиграфический почерк. Я завидовала его умению писать красивыми буквами письма. Учился он в школе г.Ульяновска, был хорошим учеником, имел поощрительную грамоту. После окончания школы работал писарем.
Бабушка с дедом держали в своем хозяйстве кур, гусей и коз. Сено для них косили на рёлке, напротив дома, через небольшую протоку, которая летом делалась мелководной.
Эта рёлка всегда манила нас и мы, малыши, кто вплавь, кто на лодке перебирались на эту заросшую осокой рёлку. Гордо восседая на высоких кочках дразнили оставшихся на деревенском берегу ребятишек, не умеющих плавать.
Однажды, после очередного отъезда деда на попутной моторке, бабушка, хрупкая женщина и весила то наверно килограмм 50, погрузила на свои худенькие плечи мешок картошки и спустилась с ним с обрыва.
Подойдя к дедовой лодке, скинула этот мешок на дно, сходила за козой, которая как могла сопротивлялась, и вытаращив глаза, громко мекала. С большим трудом бабушка затащила её в лодку и привязала к доске, являющейся сиденьем.
Принесла выкрашенный коричневой краской фанерный чемодан с вещами деда и, положив его на нос лодки, чтобы дед смог сразу его увидеть, вернулась домой.
Со стороны, куда уехал дед, послышался шум моторки. А так как, они жили на горе и увидеть движущуюся точку на горизонте было несложно. Бабушка спустилась с обрыва тогда, когда моторка причалила к берегу. Дед не ожидал такой встречи - сидел и виновато улыбался.
Бабушка, с присущим ей спокойствием, подала ему его паспорт и, показав на лодку сказала: "Вот твоё приданое, забирай и отправляйся туда, откуда вернулся!".
Гордо подняв голову, стала подниматься по крутой тропинке. Я, видя это, зацепилась за бабушкину руку, как бы в солидарности с ней, сильно ненавидя в тот момент деда, отправилась с ней пить чай с её вкусными пирогами.
Что было потом, не знаю. Только утром коза мекала в загоне, а дед колол во дворе дрова.
После этого случая, он почему-то забыл дорогу в соседнее село.
Заготовка дров.
Дед приобрёл себе моторную лодку Л-3, а нужда в таком транспорте была всегда. Село Калиновка, с верховья Амура, осваивалось как лесозаготовительный пункт. Мужское население занималось заготовкой древесины для Амурского речного пароходства.
Заготовку леса вели под самой высокой горой в Ульчском районе - Шаман.
Эта гора летом и весной была покрыла снегом. По ней жители близлежащих сёл, откуда её было видно, определяли погоду. Если над вершиной Шамана ходили тучи, то старики говорили: "Шаман курИтся, будет непогода!" Этой приметой пользуются и сегодня.
Спиленный лес перевозили зимой на лошадях. Брёвна подвозили к протоке и сгружали на крутом берегу, а когда река вскрывалась, их сталкивали вниз и они с грохотом летели к воде. Подталкивая баграми в воду, связывали в пачки по 10-12 брёвен, из которых появлялись огромные плоты. Тут же подходили катера и зацепив эти плоты, тянули вверх по течению, до города Хабаровска.
Заготовленный лес шёл на строительство, а какая-то часть на дрова для пароходов. В те времена, по Амуру колесили пароходы, работающие на дровах - "Бабушкин", "Чечерин", "Коминтерн"... Их ещё называли "лапотниками", из-за огромных колёс, которые с шумом шлёпали о воду, заставляя пароход двигаться.
Из труб этих чудовищ, валил черный дым и мы, стар и млад, завидя пароход издали, высыпали на берег, чтобы полюбоваться этой чудо-техникой. К нам они не приставали, слишком мало было село.
Когда брёвна находились ещё в протоке, они служили испытанием смелости среди детей.
Мы заскакивали на брёвна и перепрыгивали с одного на другое, а они в это время притапливались и крутились по оси. Мы, рискуя жизнью, считали их и радовались, если удавалось, не соскользнув в воду, пробежать 7-12 брёвен.
Картина была ужасной. В любое время можно было оказаться в воде между брёвнами, которые тут же смыкались. Нас это не останавливало и мы падали в воду, стукались головами о брёвна, ища просвет, чтобы выбраться... В нашем селе это удавалось всем, а в других сёлах, такие игры порою заканчивались трагедиями.
Когда брёвна переплавлялись в город, допускался стихийный урон. Пачки разбивало штормом, и одиночные брёвна уплывали вниз по реке, а какие-то прибивало течением к берегу. Населению было запрещено вылавливать брёвна.
Но, осенью, когда уже перевозка прекращалась и несмотря на запреты, население, имеющее вёсельные лодки или моторки, отправлялось на поиски этих дрейфующих по Амуру брёвен. Вылавливали, привязывали к длинной верёвке и тянули к селу, где тут же их распиливали и уносили чурками по домам.
Мой дед тоже этим грешил.
Однажды, он взял и меня с собой. Одному было неудобно добывать дрова, потому что было сложно рулить и вглядываться в разные стороны реки, ища добычу.
Я сидела на корме, дед управлял моторкой, руль находился на середине лодки, как и мотор, в который почему - то надо было постоянно доливать воду. Мы нашли несколько брёвен, дед без моей помощи привязал их к корме лодки и мы поехали.
На середине Амура, мною было замечено очередное бревно, плывущее недалеко от нас. Дед заглушил мотор, умело подтянул бревно багром и привязал к остальным. Меня попросил медленно отпускать верёвку. Спутанная верёвка находилась на корме, куда я и присела. Я стала медленно отпускать верёвку...
Дед, проехав какое-то расстояние, обернулся... но меня в лодке не обнаружил. Я висела между лодкой и брёвнами, подвешенная за ногу, крепко вцепившись руками за верёвку, а мою голову омывали холодные воды Амура.
Оказывается, когда я села на корму, моя нога оказалась в петле и верёвка, раскручиваясь, вытянула меня из лодки. Вот так я запомнила заготовку дров брёвнами.
(на фото мужчины АРПа, примерно 1957 год, мой отец во втором ряду, за гитарой)