----------------------------
После того, как прожекторную часть перевели в другое место, или ликвидировали, за ненадобностью – ведь фронт откатился достаточно далеко, к нам приехали незнакомые люди и метрах в двухстах от нашего дома вырыли две огромные ямы, и затем построили большие землянки.
Строители (как оказалось - пленные немцы и финны) охранялись, примерно десятью нашими солдатами. Кроме землянок, ими была построена за речкой баня, в которую они постоянно, три или четыре раза в месяц, ходили строем на помывку.
Своей бани у нас не было и нас ребятишек, мама тоже водила в эту баню помыться, когда она была не занята. А чтобы её не топить, то мы старались помыться после пленных и солдат-конвоиров, которые мылись всегда после своих подопечных.
Сколько было пленных - точно сказать не могу, но не менее пятидесяти человек. Всех их ежедневно наши солдаты-конвоиры, двумя бригадами водили в лес, на заготовку дров, для городского хозяйства города Солнечногорска. Финнов водили в лес в одну сторону от нашей поляны, а немцев в другую.
Жили они также в отдельных землянках – в одной немцы в другой финны. Наша детвора, побаивалась их. Но почему-то больше всего боялась финнов. Возможно, что лица у них были более враждебные, чем у немцев и плохо скрываемая ненависть излучалась их злыми и «колючими» глазами. Потом, потихоньку привыкли и к ним, но напряженная осторожность в общении с ними, всегда присутствовала.
Запомнилась ещё и уникальная музыкальная игрушка в одной из землянок, где жили пленные немцы. Сделана она была из множества маленьких, сухих деревянных дощечек, расположенных на разных уровнях. Мне, эта штуковина, казалась очень красивой и сложной. Даже теперь я не понимаю, как можно сделать такую сложную музыкальную вещь в лесу, без специальных инструментов.
Нашлись среди пленных немцев искусные мастера, смастерившие это музыкальное чудо, которое, до сих пор сохранилось в моей, уже далеко не детской, памяти. Звуки извлекались длинными сухими палочками и являли собой музыкальную гамму разной тональности, ласкающие слух, в руках опытных музыкантов.
Мы с братом не раз пробовали постукивать палочками по маленьким дощечкам, но ничего путного из этого занятия не выходило. Тем не менее, как только мы заходили в эту землянку, то ноги сами несли нас к этой музыкальной игрушке. Хозяева землянки всегда терпеливо выслушивали наше бренчания, хотя думаю, что им это изрядно надоедало.
Иногда, кто-то из немцев показывал нам, что звуки надо извлекать, слегка и нежно постукивая, по клавишам-пластинкам палочками, выбивая определенную мелодию, а не бить хаотично со всей силой, как это делали мы.
…Однажды мы с братом Толей (он был старше меня на два года) вошли в одну из землянок. В землянке никого не было, а мы, побродив по ней, обнаружили большую бочку с рыбой. С огромным трудом мы вытащили одну большущую рыбину (как оказалось треска) и, предвкушая вкусную еду, тащили домой.
Я помню очень хорошо эту сцену: два малыша тащили к дому соленую рыбину, хвост которой волочился по траве. Мы волокли и наперебой делали предположения, как мать нас будет хвалить за принесенную добычу. Перебивая друг - друга, мы спорили на ходу, чья заслуга больше в этом деле: кто первый увидел бочку, кто первый предложил унести рыбину домой.
И, как же мы были разочарованы и обижены на мать, когда при встрече, она не восхитилась принесенным богатством, а начала упрекать нас в воровстве. Потом отобрала рыбину, которая, все еще находилась у нас в руках, промолвив: «Это не наше, а чужое брать нельзя!» – повернулась и исчезла за дверью избы, вместе с нашей добычей.
Вскоре она вернулась назад и сказала, что отнесла рыбину назад, напомнив еще раз, что брать чужое - это значит воровать, а заниматься воровством - преступление перед Богом и людьми.
Это назидание послужило нам с братом наукой на всю жизнь, и потом, вспоминая этот случай, мы восхищались поступком матери. Даже, в то голодное время мама думала о воспитании чести и достоинства своих детей и часто нам об этом напоминала.
Но мы с братишкой, далеко не сытые, плохо соображали о чести и достоинстве и думали, прежде всего, о еде и сильно разозлились на мать. Потом, мы с Толей, долго не разговаривали с ней, ходили «как в воду опущенные» продолжая обижаться и «дуться» на неё.
Понимание правоты поступка матери пришло к нам значительно позже, и мы с Анатолием, вспоминая этот случай, думали о матери с благодарностью. О себе и своём детском поступке, тоже иногда вспоминали, но относились к нему (поступку), не столь однозначно. Иногда даже смеялись над теми, несмышлеными мальчишками из далекого детства, называя их «добытчиками», но не жуликами…
Далекие, милые годы! Как хотелось вернуться назад хотя бы на пару минут, исправить то, что сделал не так, попросить прощение за неразумное поведение, обвинение или просто детский укор, за то, что мама тогда не могла сытно накормить нас, или обеспечить необходимой одеждой... Прости, родная!
То было тяжелейшее время, о котором, я сохранил, тем ни менее, только благодарные и светлые чувства, а старшая сестра Лидия, на хрупкие плечи которой свалилось тяжелое бремя первой помощницы матери по хозяйству, то же самое время, не могла вспоминать без содрогания и слёз...
...Дрова пленные заготавливали четырехметровые и складывали в штабели. Напилили они дров и в районе трёх глубоких оврагов, где ранее находились «партизанские» землянки.
В войну эти дрова вывозились в основном гужевым транспортом, а после войны применялись танки. С них снимали башни, вместе с пушками, приваривали сваркой по бокам мощные петли, вставляли в них стойки и грузили дрова сверху на место танковой башни. Водители танков, на своё рабочее место забирались через передний люк.
Один из таких танков застрял около нашей речушки в трясине, и увяз по самый люк. Долго его не могли вытащить, и он несколько дней находился в этой трясине. Мы частенько навещали его, даже залезали в люк и дергали за рычаги. Но вот, однажды, приехали три танка, встали в линию и соединились между собой тросами. Взревели мощные моторы, и увязший в трясине танк, стал медленно выползать из глубины образовавшейся ямы. Грязь, ошметками, сваливалась с брони и гусениц стальной машины, по мере того, как её вытаскивали из трясины.
Потом танки стали пересекать речку в другом месте, где сделали большой настил из бревен, а канава от танка медленно, но со временем полностью заросла. А танки еще долго возили дрова и редко когда застревали даже в болотах.
Но, и такой мощной технике, повышенной проходимости, вывезти дрова из района, где раньше находилась «партизанская база», оказалось не по силам, и штабели этих дров сгнили на месте их заготовки. Умело выбрали своё убежище руководители района!
Мой отец говорил о них так: «Солнечногорская верхушка, которая, скрываясь от гитлеровцев, обосновалась там и, выставляя на всех лесных дорожках и тропинках, ведущих к Булково посты, пьянствовала в нашей сторожке».
Мне кажется, что отец, как фронтовик, прошедший войну от «звонка до звонка», имел право делать выводы, на основании слов своей жены, которая напрямую соприкасалась с этими людьми. К тому же, он общался с населением в районе и в самом городе, с бывшими «партизанами», которые ему рассказывали о настоящих делах части районного руководства, в период фашистской оккупации.
Тяжелые бои велись за город Солнечногорск и его окрестности, приблизительно, дня три-четыре. По всему району грохотала артиллерийская канонада, были слышны разрывы ручных и противотанковых гранат, велась ружейно-пулеметная стрельба.
Весь шум и грохот этих ожесточенных боев, был слышен на большом расстояние, в том числе и на нашем хуторе. А вот наши доблестные партизаны узнали об освобождении города Солнечногорска, только после того, как к ним прибежала на лыжах девушка Ольга Орлова и сообщила, что город освобожден от фашистов.
И тогда, храбрые лесные воины, побросав продукты, боеприпасы и часть оружия кинулись в горкомы и райсоветы руководить районом, а точнее занимать тепленькие места. Не забыли и не обошли своим «вельможным» вниманием и девушку, которая добралась до хутора Булково, и принесла весть об освобождении города.
Я встречал Орлову, когда учился в Кочергинской школе. Она, кажется, числилась егерем и ей, по долгу службы необходимо было ходить, хотя бы иногда, по лесу. На вид ей было лет тридцать пять. Зимой она одевалась в мужскую телогрейку и ватные штаны.
Ходила на узких лыжах, не предназначенных для ходьбы по снежной целине, с неизменным одноствольным ружьем за плечами. На таких узких лыжах, далеко от дороги, уйти было невозможно, так как, они глубоко увязали в снегу. Поэтому мне всегда было ясно, что глубокий лыжный след, который уходил в сторону от лыжни или дороги, а потом возвращался назад – принадлежал Орловой...
Не знаю, дошла ли боевая партизанская «слава» местных начальников, в период немецкой оккупации, незамеченной для руководства страны, но после войны в районной газете фамилии этих руководителей уже не упоминались. Видимо дошла!
------------------------