Возвращение

Владимир Коршунов
Возвращение.
Короткая повесть.
                I

   В конце 17-го Сергей снова был ранен. В отличие от первых двух – ранение было тяжёлое – осколочное. Правый бок - разворочен и нашпигован металлом. Повреждено бедро, контузия…   Но это бы - всё ничего. Зажило бы, как на собаке после драки. А вот осколки… Врач в полевом лазарете больше часа выковыривал их, цокая языком, а когда закончил, размазал по лбу пот с капельками крови, и едва разгибая затёкшую спину заявил друзьям Сергея, ждавшим тут- же у палатки:

- Всё! Больше я ничего не могу… Сердце у вашего товарища – железное… Может быть -  выкарабкается…  Бог милостив.

   Вскоре санитарный эшелон пошёл в глубокий тыл. Дороги были забиты составами. Страна уже вошла в стадию распада, и бардак стоял повсюду жуткий. Не хватало паровозов, вагонов, угля. Едва удавалось найти поездные бригады. На станциях стояли сутками. Выгружали умерших. На их место вновь набивались раненые, непонятно откуда взявшиеся, а то и просто «самострелы». Потом снова выгружали. Потом ещё…  По всему было ясно, что на одной из таких безвестных станций выгрузят и Сергея. Но, «железное» сердце, не смотря, ни на что продолжало стучать, и развороченный германской шрапнелью организм,  продолжал и продолжал зачем-то бороться за жизнь.

   Почти под Новый Год Сергея привезли в тыловой госпиталь в Вятке.

Едва почувствовав силы, он попросил карандаш и бумагу, и написал жене в Симбирск.

   Ольга получила письмо в разгар крещенских морозов, едва не лишившись чувств. Это было первое и единственное письмо от мужа за всю войну. Да и от мужа ли? Странно как-то закрутила эта война их чувства, всю их жизнь…

   Она сидела над письмом, обхватив голову руками, ничего не отвечая на докучливые расспросы матери, и не знала радоваться ей или плакать. Воспоминания последних лет лезли в голову, душили сердце и разум.

   Когда Сергея призывали, они уже не разговаривали. Казалось, что очередная вспышка ревности, гнева вот-вот пройдёт. Но гордость, обида  - никак не давали сделать первый шаг к примирению. Верилось, что он снова зайдёт, попросит прощения, как это было уже не раз…  А он всё не заходил. И вот за несколько дней до отправки на фронт, Ольга сама пошла к нему.

   Дома Сергея не было. Мать, любившая Ольгу, словно родную дочь, усадила её за стол, поставила самовар и принялась тихо успокаивать несостоявшуюся невестку. Хотя, кто кого должен был успокаивать?

   В голове всё кружилось, хотелось уйти. Что говорила мать Сергея, Ольга почти не слышала. Запомнила только пару фраз, наверное, самых важных:

- Зачем он тебе, Оля? Ты же знаешь его характер. Мы с сестрой яйца на завтрак сварить ему не можем – всё не так! Пальнёт и пошёл!... Успокойся, дочка. Не плач… Тебе хороший жених нужен. Я не прощу себе, если он сломает тебе жизнь…

   Ольга не помнила, как ушла. И хотя, в услышанных словах, не было ничего обидного, всё равно, оставалось чувство, что её – одну из первых красавиц - будто вытаскали за волосы в грязи. Стыдно, горько, больно.

   А когда эшелон уже должен был уходить, Ольга всё же завязала свою обиду в тугой узелок и … пошла на станцию. Не к нему, конечно. Вместе с другими провожающими, ведь едва не пол-улицы шло провожать своих сыновей, братьев, женихов и мужей. Нет, она шла не к нему, надеясь, что там, увидев её, может быть в последний раз, он всё же опомнится и не даст умереть всему, что было между ними, подойдёт к ней не ради её, а ради того светлого чувства первой любви, которое бывает только раз в жизни.

   Он даже не взглянул на неё…

   Ольга разозлилась всерьёз! А потом, остыла и постаралась вычеркнуть Сергея из своей памяти и из жизни, как казалось ей – навсегда.

   Несмотря на войну, город жил своей обычной провинциальной жизнью. Кто-то уходил на фронт, кто-то возвращался. Только защитные гимнастёрки и кокарды стали мелькать на улицах чаще. И это обстоятельство поначалу пронзало сердце будто булавками. А потом…  Потом в имении господ Киндяковых открылась школа прапорщиков. Огромный Винновский парк наводнили армейские палатки, и там же стал играть по воскресеньям духовой оркестр, сзывая всех свободных девиц на танцы с завидными женихами, или на худой конец просто – испытать короткую военную любовь.

   Ольга долго отказывалась от приглашений подруг «погулять» в роще. Но… писем всё равно ждать не от кого. Однажды она согласилась.

   А потом, в середине лета 16-го, встретился ОН. Алексей отличался от своих товарищей и манерами, и осанкой, и какой-то внутренней теплотой. Что, впрочем, не помешало ему сразу же оградить её от ухаживания всех - прочих. А уже осенью – перед выпуском, он подарил ей обручальное кольцо и заявил, что теперь они помолвлены.

- Я писал маме в Минск. Она благословила нас. После Рождества она ждёт тебя. Я обязательно найду случай испросить отпуск, и мы обвенчаемся. Ведь с фронта попасть в Минск мне будет проще – нежели сюда. Да и мама должна увидеть тебя. Я отправил ей твою карточку.

   Ольга была почти счастлива. Но Сергей… Он всё равно иногда… нет, теперь уже не иногда, а часто, лез в голову. И воспоминания…  Казалось - они портят всё. Если бы не письма… Алёша писал по два письма в неделю. Всё у него было хорошо. А эта война, которая идёт второй год, она уже так всем надоела! Она же должна, закончиться! Сколько же можно?!

   «Уеду в Минск, и воспоминания кончатся. Кончится и война», - обычно думала Ольга, успокаиваясь. Вот только однажды крёстный, вернувшийся с фронта с обрубком руки и не просыхавший с самого возвращения, резанул Ольгу словами, хуже, чем бритвой:

- Дура ты, Олька! Убьют ведь твоего жениха. Не того, так другого. А может, обоих убьют… Война, это не танцы в Роще, - сказал он и заржал пьяным безумным смехом.

- Дурак пьяный! Дурак и свинья! – выкрикнула Ольга, зардевшись, и выбежала на крыльцо.

   Письма от Алексея приходили всё реже и не такие тёплые, как прежде. Он писал, что «почта работает из рук вон плохо», что «служба совсем заела» и не всегда есть время «отправить весточку», но Ольга понимала, что происходит нечто страшное, что в самом деле они могут никогда больше не увидеться, и от того спешила с отъездом.

                II

   Когда вещи были уже уложены в коробки, и до отъезда оставались считанные дни, в окно кто-то постучал. Она не сразу отвлеклась от своих дорожных мыслей и потому не заметила, что разговор с поздним гостем в сенях затягивается. Вдруг, что-то кольнуло её, и она как пружина вскочила с места, кинулась к двери. Мать – Екатерина Прокофьевна уже хлопнула дверью, щёлкнула засовом и загородила ей дорогу.

- Кто приходил, мама?

   Екатерина Прокофьевна раскинула руки, как бы загораживая дочь от нежданного посетителя, и этим выдала своё волнение:

- Иди, иди, дочка! Простудишься!

- Да, кто там? Чего ты меня выталкиваешь?

Мать и в самом деле выталкивал дочь из сеней.

- Таранец. На побывку приехал. Делать ему нечего – шляется на ночь глядя по гостям…

   У Ольги в глазах всё поплыло. Это был тёзка и друг Сергея, на фронт они уходили вместе. Он что-то привёз от него! Что-то хотел сказать!

- Сергей! Он жив?! – выкрикнула Ольга, едва держась на ногах.

- Жив, раз приехал! Что ты кричишь?!

- Да я не про него! Я про Серёжку!

Мать уже не сдерживала раздражения:

- Да я почём знаю?! Кто он тебе, твой «Серёжка»?! Муж, жених?!

- Я выйду к нему, - ответила Ольга, порываясь достать с вешалки тулуп.

- Я тебе выйду! – грозно прикрикнула Екатерина Прокофьевна. -  Думать не моги! Бесстыжая…

Но Ольга уже не могла думать ни о ком другом.

- Маменька, я только на минуточку! Ну, ведь не по-людски как-то…

Екатерина Прокофьевна была неприступна.

   Ольга плакала сначала на кухне, пытаясь разжалобить, суетящуюся у печки мать. Потом, также в слезах, поднялась к себе - в светёлку. В окно она заметила тень, мелькающую у двора. Человек, заходивший к ним, явно не собирался никуда уходить.

«Должно быть, что-то важное», - мелькнуло в голове. И тут же Ольга решила: «Всё равно уйду!».

   Она тихо – по-кошачьи спустилась со светёлки. Отыскала старые валенки. Хотела взять тулуп, но мать уже успела убрать всё зимнее в сундук и щёлкнуть ключом.

    Ольга взяла шаль и подошла к проёму, отделявшему кухню от сеней. Екатерина Прокофьевна, бурча под нос какие-то ругательства, возилась с посудой. Потом из рук её что-то выскочило, разбилось. В этот миг Ольга метнулась в сени и незамеченная отворила входную дверь.

   Она подбежала к калитке, распахнула её. Хотела окрикнуть шатающегося под окнами Таранца, но, увидев человека в шинели, остановилась, как вкопанная, откинула голову назад и, чтоб не вскрикнуть, прижала к губам ладонь.

   Это был Сергей. Её Сергей!

     Как же он изменился за эти два года! И прежде молодцеватый и подтянутый теперь он  казался каким-то сказочным героем. Долгая - до полу шинель, затянутая ремнём сделала его ещё более высоким, выточенным, будто, из скалы. И погоны! Боже, что делают погоны, если не с мужчиной, то уж с женщиной - точно! Сейчас она бы уже опустилась в снег, но крепкие руки подхватили её и прижали к холодной и такой родной шинели.

- Оленька, милая! Радость моя! Прости, прости меня… Не могу без тебя.

   Она уже ничего не слышала, растворившись в его объятиях, но короткий свист Таранца заставил вздрогнуть. Товарищ побежал наперерез спохватившейся Екатерине Прокофьевне, а Сергей уже накинув на плечи Ольги свою шинель, увлекал её за руку на другую сторону ночной улицы – к дому товарища.

  Ночь пролетела быстро.  На рассвете Ольга обула ботиночки Татьяны – сестры Сергея, накинула её полушубок и, не заходя домой, прыгнула в пролётку, подогнанную к дому Таранцом. Меньше чем через час они уже венчались в полумраке ближайшей к городу слободской церкви…

   В день венчания Ольга так и не перебралась к мужу, как договаривались об этом. Мать так отходила её вожжами, что она еле могла подняться с кровати. Таранец, Сергей и Татьяна весь день пытались вести переговоры с Екатериной Прокофьевной. Сторону новых родственников приняла и сестра Ольги – тоже Татьяна. К вечеру… Екатерина Прокофьевна сдалась.

   Через три дня, когда синяки и ссадины от вожжей стали едва заметны, а Ольга могла сидеть – сыграли свадьбу.

   Вместо коробок с приданным в Минск – в дом Алексея - было отправлено только подаренное им колечко и короткое, как выстрел письмо: «Прости!»

  А спустя пару дней уехал снова на фронт и Сергей. Писем от него снова не было. Всё, что напоминало о замужестве: обручальное колечко, золотой бригет – свадебный подарок мужа, да два золотых сторублёвика – подарки Таранца и Татьяны…

                III

   Ольга засобиралась в Вятку. Дорогу, а главное – дорожные передряги, она представляла плохо. Провинциалке, никогда не выезжавшей из родного города, казалось, что Вятка, это где-то совсем рядом – за Волгой. Поэтому, добравшись с большим трудом до Казани, Ольга была в полном отчаянии, узнав, что путь до Вятки едва не в три раза дольше, чем она проехала, а никакие регулярные поезда уже не ходят. Где-то помогало везение, где-то «свадебные» сторублёвики, разменянные на ассигнации ещё в Симбирске. Иногда её просто жалели и брали в проходившую теплушку. Однажды упросила машиниста взять её в кабину паровоза.

   А на какой-то станции, уже верстах в тридцати от Вятки, она просилась взять её в очередной эшелон. Говорила, что едет в госпиталь к  мужу. Что он прапорщик и тяжело ранен. Но начальник, распоряжавшийся отправкой, обложил её отборным матом. А проходившие солдаты так грубо и зло высказались и о ней, и о муже, и о всех «офицерАх», что ей впервые стало по настоящему страшно.

- Ты, красавица, уж лучше молчи, что муж офицер – целее будешь. – Дал ей совет какой-то бородатый детина в оборванной шинели и лохматой папахе.

   Не понимая, что происходит, Ольга решила, что лучше и в самом деле молчать.

   Добравшись таки, почти через две недели, до вятского госпиталя, Ольга пыталась найти хоть кого-то, кто бы мог помочь отыскать среди сотен раненых и увечных Сергея.  На госпиталь это заведение, кишащее людьми и заразой, пропитанное гноем, кровью и мокротой  походило мало. Наконец, какой-то фельдшер, провёл её в коридор отделения, где «лежали» выздоравливающие. Там – в коридоре – она и натолкнулась на Сергея…

   Что стало с ним за это время?! От былого статного красавца, героя, выточенного, будто, из камня, не осталось и следа. В грязном халате земляного цвета стоял, опираясь на костыли, бледно-серый, небритый человек. Он пытался натужно улыбаться. В свалявшихся густых волосах явственно была видна такая же серая, как лицо и халат, седая прядь.

- Ну, здравствуй, Оля… - сказал человек, похожий на Сергея. – Как ты вовремя. А меня сегодня как раз выписали…

  Ольга всплеснула руками.

- Как же это! Ты едва на ногах стоишь!

Теперь уже она подхватила его, чтоб не уронить и крепко прижала к себе.

   Дорога домой оказалась ещё труднее. Поезда ходили ещё хуже. Люди всюду были ещё более озлоблены. Деньги почти закончились. Да и мало, что можно было купить. Люди чаще меняли один товар на другой, одну еду на другую. Если и брали бумажные деньги, то неохотно, скорее, по привычке.

   На одной из станций, чтобы совсем не замёрзнуть, Ольга упросила пустить их до утра в какой-то барак. Люди лежали на полу вповалку. От смрада было нечем дышать. Едва согревшись и отпив раздобытого ей же кипятка, Сергей запросился на воздух:

- Давай уйдём отсюда, пока не задохнулись. Не равён час ещё подхватишь здесь чего-нибудь.

    Они выползли прочь, но было уже поздно. Едва добравшись до дома, Сергей почувствовал тошноту и усилившийся жар. Слабость разбила так, что сам не смог даже стянуть шинель – так и завалился в ней на лавку.

   Доктор Листов, у которого какое-то время служила Ольга, подтвердил самые нехорошие опасения:

- Тиф…

                IV

   До весны Сергей не выходил из комнаты. Почти не вставал. А когда почувствовал себя лучше, понял, что надо  заново учиться ходить. Ноги почти не слушались. Но, нет  худа  без добра. Перебитое на фронте бедро окончательно зажило и даже не ныло. Освоившись передвигаться по дому без костылей, Сергей ходил всё увереннее. Почти не держался за стены и мебель. А когда почувствовал силы, спустился вниз и распахнул дверь на крыльцо. В лёгкие ударил свежий почти довоенный воздух, глаза на мгновение ослепил яркий серебряно-золотой свет.

- Весна!

   В тот же день он привёл себя в порядок. Чисто выбрил лицо. Попросил Ольгу подравнять волосы и накинул на плечи офицерский китель с двумя «георгиями».

- КрасавЕц! – хлопнула в ладони сестра – Татьяна.

   Ольга опустилась на стул, едва заметно, покачав головой: «Ну, совсем такой же, как в день венчания!»

- А, что, барышни, не мешало бы стол накрыть! Отметить, наконец, наше возвращение!

- А нас сегодня твоя тётя приглашала. – Сказала Ольга. - Давай к ней сходим, а завтра к нам друзей пригласим. Ты только кабанчика сегодня зарежь, чтоб мама успела окорок закоптить.

   Сергей поморщился.

- Не люблю я это. Никого не хочу больше резать. Ну, позовите кого-нибудь. Крёстного, что ли? Пусть уж они сами…

   Удивительно, но после передовой, Сергей стал ещё больше любить животных. С людьми отношения складывались сложнее. Не раз доводилось убить человека. И пулей, и штыком, а чаще ножом – поставленным ударом в сердце. В разведроте, где он служил всю войну, это было привычным делом, страшной только поначалу, а потом, обычной работой: не ты, так тебя. Без злобы, но и без жалости. А вот животных он, действительно, жалел. Даже, может быть, ещё больше, чем прежде. Поэтому, когда крёстный с соседом Иван Трофимычем потащили из сарая визжащую свинью, хотел уйти в дом. Но знал, что дома сейчас Ольга беснуется не меньше: лезет головой в печь, чтобы не слышать свиного визга, и визжит, наверное, сильнее, чем приговорённая свинья. Поэтому решил остаться.

   Мужики кое-как прижали свинью к забору, дрожащими с похмелья руками махнули ножом по горлу. Свинья затихла на миг… А потом вырвалась с истошным воплем и, брызгая кровью, рванула по загону. Распластавшись в грязи Иван Трофимыч, успел схватить её за ногу. Крёстный здоровой рукой снова попытался попасть ей в горло, но промахнулся. Всё это походило на  дикую расправу.

   - Что же вы делаете, подлецы! – Крикнул Сергей и рванулся к зажатой в углу свинье.

Она - то ли визжала, то ли орала, так, что звенели стёкла.

   Он вырвал нож и молниеносно, так, что никто ничего не смог понять сунул его точно в сердце. Свинья тут же стихла, обмякла и лишь дёрнула несколько раз копытцами. Он также быстро перерезал горло, не дав крови свернуться. Бросил нож и отвернулся.

   - Ну, ты мастер! – Произнёс ошарашено Иван Трофимыч, подымаясь с колен.  – Это ты там, что ли так наблашнился?

   Крёстный одёрнул соседа за плечо и поднёс палец ко рту.

- Тссс! – покачал он головой, упреждая от неуместных сравнений.

Сергей полез в карман за папиросами.

- А принесите, вы, самогона! Что-то больно трезвый я сегодня…


   К тётке Сергей шёл не «больно» уж трезвым. А опорожнив в хорошей компании добрый штоф водки, и разомлев в натопленной горнице, возвращался домой изрядно покачиваясь. Ольга держала его под руку, и иногда не без труда успевала удержать от падения в  грязь. Он был в хорошем расположении духа, много смеялся.

«Пьяный мужик, а всё равно – свой», - думала она. Было приятно. – «Никому его больше не отдам».

   Прохожие встречались редко. В городе было неспокойно. Уже почти у самой Большой Конной, когда до дома оставалось пройти два порядка, дорогу преградил патруль.

- Документы! – выкрикнул старший.

Ольга почувствовала, что сейчас произойдёт что-то недоброе и остолбенела.

Сергей отстранил жену назад и вроде бы даже протрезвел. Он обвёл оценивающим взглядом остановившую их троицу и спокойно, даже не вынимая рук из карманов, будто не они остановили его, а он их, произнёс:

- Кто такие?

   Солдаты даже опешили от такой наглости. Казалось, ещё немного и они, если не отдадут ему честь, то, по крайней мере, попятятся назад.

   «Тыловые! Кузькину мать не видели», - быстро оценил ситуацию Сергей.

- Какого полка?!

   Солдаты с красными лентами на папахах переглянулись.

- Я, что, неясно спрашиваю?! - Продолжал наседать Сергей.

Но тут опомнился командир патруля:

- Мы, кто такие?! Мы, то свои… За советскую власть. Красные бойцы. А вот ты, что за птица?!

- Что-то я таких бойцов на фронте не видел? Склады, что ли здесь охраняете? – с издёвкой произнёс Сергей.

Кто-то из бойцов присвистнул:

- Да, кажись, контра! Гляяяя! И шинель офицерская…

- А ну, документы показывай! – уже заорал старший.

- Сука офицерская! – добавил второй солдат.

   Сергей хотел ударить его в лицо, но вспомнив об Ольге, замялся. Схватил его за ворот шинели:

- Да ты…

   Он не успел договорить. Удар приклада сбил его с ног. Командир патруля потянул из ножен шашку:

- Изрублю на месте! – и вероятно бы изрубил, но на руке у него повисла Ольга.

- Ребята! Миленькие! Простите Христа ради! Пьяный дурак. Налил глаза и несёт чего не след! Он же контуженный у меня! – кричала она, валялась  в грязи, то целуя руку начальнику патруля, то обнимая сапоги солдат.

   Патруль снова немного опешил. На счастье, Сергей не смог сразу  подняться. Удар был настолько сильным, что он только застонал и снова упал головой в снежно-кровавое месиво.

   Начальник глянул в заплаканное лицо Ольги и… присел на корточки, обхватив её за плечи. Невероятная её красота поразила его, и спасла их в тот вечер.

- Что же вы, барышня, с таким пьяным мужем по вечерам гуляете? Да ещё с контуженным? Поднимайтесь, поднимайтесь скорее…

- Ишь, ты -  контуженный…, - как бы извиняюще выдохнул один из солдат. Им вдруг тоже стало жалко эту красавицу, спасавшую, стоя на коленях в  грязи, «разудалого» муженька.

   Старший поставил Ольгу на ноги.

- Идите домой.

   Потом оглянулся  и добавил:

- Дома пусть сидит, раз контуженный!

   Патруль растворился в темноте.

   Сергей пришёл в себя лишь на следующий день. Голова, конечно, болела, но сложно сказать от чего больше – от  водки или от приклада. Что встреча с патрулём не пройдёт бесследно, Ольга поняла сразу же, как Сергей выполз на кухню. Он попросил опохмелиться. Выпил. Закурил. Выпил ещё, но так и не оттаял. Даже не разошёлся в приступе гнева и брани. Он сидел в одном исподнем, чего раньше с ним никогда не бывало, и тупо пил. Ни на кого не обращал внимания, ни с кем не разговаривал. Так продолжалось дня два.

   Потом к нему зашёл Таранец.  Они снова выпили и долго о чём-то разговаривали. Ольга прислушивалась, но ничего толком не могла понять. Большевики, кадеты, какая-то «добрармия». А главное, что Сергей, находящийся, как ей казалось, в глубоком запое, говорил абсолютно трезво. И от этого становилось страшно…

   Сергей бросил пить. Пару раз выходил из дому по каким-то делам. Скорее всего - к Таранцу. Совсем не замечал её и не говорил с ней. А потом собрал вещь-мешок – тот самый, с которым она везла его из Вятки, застегнул шинель и неумолимым шагом пошёл к двери.

- Серёжа! Куда ты?! – Закричала Ольга, пытаясь остановить мужа.

- За Волгу! Мне с вашей властью не по пути! – отрезал он, высвобождаясь от жены.

- Да, разве ж, она моя? Я – то здесь причём?! Ну, как же… Как же я?!

   Сергей немного охолонул. Взглянул в пол и отрезал:

- Жди! Дам знать…

   Ольга осталась одна. Снова обхватила руками голову и затряслась в истерике. Слёз на этот раз не было.

                V

   Вестей от Сергея снова не было. А вот события разворачивались стремительно. Новости будоражили город каждый день. Сперва ходили разговоры о том, что офицеры и юнкера воюют с большевиками на Дону. Потом заговорили, что восстал многотысячный чехословацкий корпус. А затем вспыхнуло совсем рядом. В Самаре была объявлена независимая от  большевиков республика.  Говорили, что там же формируется какая-то «Народная Армия», которая идёт на Симбирск. Город был объявлен на военном положении. И советская власть в Симбирске  в самом деле, долго не продержалась. 10 июля командующий Восточным фронтом Муравьёв поднял мятеж, прибыл в Симбирск и арестовал руководителей всех советских учреждений. Вскоре его застрелили. Но уже через неделю город был занят отрядами Каппеля. Казалось, что советская власть пала навсегда. Начались аресты. Говорили даже о массовых расстрелах. Кто и кого расстреливал, из разговоров мещан понять было трудно.

   В голове у Ольги окончательно всё смешалось, когда стали искать «красную барыню». Она происходила из какой-то древней дворянской фамилии. Имела большой дом на Сызранской улице. А когда была провозглашена советская власть, с хлебом и солью, с красным бантом на шубке, встречала проходившие по улицам вооружённые отряды с красными лентами на шапках. Теперь искали её. Однажды зашли в дом с обыском и к Ольге. Она знала, что «красную барыню» прячут где-то рядом в поленнице то одни, то другие соседи. Но выдавать человека - страшный грех. К тому же «сотрудничать с властями» - любыми «белыми», «красными», «народными», «повстанческими» - было просто не принято. Даже предосудительно. Ольга сказала, что ничего не знает. И только спросила у офицера, не слышал ли он чего-нибудь о её муже – прапорщике Каракозове:

- Весной он ушёл за Волгу…

Офицер пожал плечами.

- Тогда многие ушли. Вот раздавим большевиков, вернётся Ваш супруг. Подождите ещё немного...

   Ждать пришлось и вправду, немного. В первой половине сентября город снова был на осадном положении. Белые оставляли Симбирск, переправляясь за Волгу. На западе - где-то далеко за Свиягой несколько раз гулко ухнула артиллерия. Потом, словно горох, рассыпанный по полу, стрекотал пулемёт. А потом всё стихло, будто и не было больше никакой войны.

   Ольгу мало занимали все эти события. Она, как и многие горожане, вышла к своим воротам, скорее из любопытства – не каждый ведь день можно увидеть, как на твоих глазах уходит одна власть и приходит другая.

   Белые отряды, оставляя позиции,  быстрым шагом поднимались на свияжскую гору. Сперва вывозили раненых. Потом шли остальные – те, кто ещё недавно держал оборону на западном рубеже. Обыватели смотрели на них не то что бы с сожалением… Скорее – сочувственно. А Ольга вглядывалась в лица, хотя понимала, что Сергея здесь нет. «Ведь он бы зашёл! Даже, если не мог зайти, всё равно бы дал знать!». И всё же, что-то подсказывало ей, что она не зря стоит здесь, что обязательно должна увидеть что-то очень важное: либо будущее своё, либо прошлое. И она увидела!

   В первой шеренге одной из рот шёл Алексей! Да, это был её Алёша! Человек, с которым она была помолвлена, да так и не стала его женой!

- А... – вырвался у неё из груди отчаянный, едва различимый в этой кутерьме  крик. Но он, кажется, услышал её! Взглянул в знакомое и любимое до сих пор лицо с какой-то неописуемой тоской и тотчас отвернулся. Зашагал дальше, вывернув шею в другую сторону.

   Ольга уткнулась лицом в ладони и зарыдала…

   Через какое-то время мать затолкнула её в калитку и подпёрла дверь тяжёлым поленом. Оля сидела во дворе отрешённо и ничего не видела вокруг. А любопытная Екатерина Прокофьевна смотрела в подворотню, как промчавшись по мосту растекаются по улицам Конной слободы красные конные сотни с шашками наголо.

- У – ррр – а-а-а-а-а!!! - Накрыло и залило город, затихнув уже где-то почти у Венца.

   Вечером с высокого волжского берега били по последним, выброшенным за Волгу белым отрядам тяжёлые батареи. Но кого это уже волновало?

                VI

   Никаких известий ниоткуда больше не было. Жизнь потекла однообразно и как-то печально. Город пустел. Теперь потихоньку выбирались из Симбирска те, кто приветствовал в своё время белых, и кто не успел бежать вместе с ними. Хорошие дома, целые усадьбы продавались почти даром, а чаще просто бросались многими обитателями. Да и смысл каких-то денежных операций был почти потерян. Жизнью правил натуральный обмен.

   Ольга иногда выбиралась на рынок, что-нибудь обменять по заданию матери. Но обмен всегда получался неравным. Екатерина Прокофьевна сама ходила торговаться, поняв, что добиться чего-то путёвого от дочери – невозможно. Ольга занималась лишь домашними делами. Вернее, выполняла поручения. Жизнь потеряла для неё всякий смысл. О Сергее ничего не было слышно.

   Так тянулось почти два года. И вот – осенью двадцатого - объявился Таранец. Он сидел за большим столом и тихо разговаривал о чём-то с Екатериной Прокофьевной.

   Ольга едва не закричала, увидев его. Вновь застучало сердце, кровь прилила к голове.

- Серёжа! Ты от НЕГО? Что с Сергеем?!

- Здравствуй, здравствуй, Оленька! – Таранец поднялся на встречу и поцеловал ей руку. А потом обнял, что было сил, и стоял так с минуту, едва раскачивая её в своих объятиях.

   Екатерина Прокофьевна на этот раз не ругалась, а даже улыбалась, глядя на дочь и на него. Было всё совсем не так, как тогда – в начале 17-го, когда Таранец вызвал её к Сергею, да, в общем-то, и обвенчал их. Всё было тихо, даже грустно. Жизнь неумолимо была рассечена на прошлое и настоящее, будущее за которым едва ли могло угадываться.

- Вот, Оля, дела-то какие, - вздохнув,  проговорила Екатерина Прокофьевна.

– Поедем, что ли в Америку?

- В какую Америку? – не поняла Ольга.

   Таранец рассказал, как они воевали у Колчака. Как Сергей командовал разведвзводом. Как однажды попал в плен и ему хотели выколоть глаза, а потом расстрелять... Но красные тоже перепились, а к утру их снова отбили свои. Но это тоже было из прошлой жизни. А сейчас…

- Сейчас Сергей устроился механиком на пароход. Он возит какие-то припасы для Красной армии. Есть документы. Пока война совсем не закончилась – его не тронут.

- А домой-то как же? – Не выдержала Ольга.

- А домой ему нельзя. Да и я приехал «инкогнито».

   Что это такое Ольга не поняла, но догадалась, что дела обстоят хуже, чем она могла представить. Таранец рассказал, что есть возможность попасть на один из пароходов, который возит лес в Америку. Там за приличные деньги делают нишу под брёвнами. В ней с запасом еды и воды можно добраться до Лос-Анджелеса или Сан-Франциско. Многие, по рассказам Таранца, так уже  «утекли» за океан. Сергей ждёт её, а коль захочет, так  и Екатерину Прокофьевну. Места под брёвнами всем хватит…

- Ну, что Оля? Поедем что ли? – Хитро прищурившись спросила Екатерина Прокофьевна,  всегда готовая к любым авантюрным предприятиям.

- Ты, как хочешь, мама, а я точно уеду! Мне здесь делать больше нечего…

   Таранец исчез уже на заре. И правильно сделал. Ближе к полудню за ним приходили, но … не успели. Ольга поняла, что со сборами мешкать нельзя. Вначале ноября решили выезжать. А Екатерина Прокофьевна всё тянула. Распродавала, выменивала какие-то вещи. Искала покупателей на дом… Да так и не могла найти.

- Мама, я не могу больше ждать. И он не сможет ждать нас всю зиму.


- Дочка, да ты, что! Не могу же я просто так дом бросить. Нам и деньги нужны будут, и что-нибудь на обмен…

- Меняйтесь хоть до второго пришествия! А я сожгу этот дом, или одна уеду! – вдруг восстала дочь. – Через два дня  муж Пелагеи Петровны поведёт состав на Уфу, он обещал нас взять.

Екатерина Прокофьевна не ожидала такой решительности дочери и сдалась.

- Ладно, ладно, Оля. Едем! Зачем же дом-то палить? Пусть стоит. Кто его знает, что там будет… Какая она, ваша Америка? Может возвращаться придётся, - выдохнула с грустью женщина, слабо представляющая, где находится Америка, но хорошо знавшая жизнь…

   Узлы были увязаны, сухари уложены, «кати» и «керенки», наменянные на распродаже скарба зашиты в тугой пояс, с которым Екатерина  Прокофьевна уже не расставалась. Утром – чуть свет – нужно было идти на станцию. Не спалось. Жизнь новая – неизвестная ждала утром у порога, а старая, почти угасшая,  оставалась здесь, но так не хотела отпускать, щемила сердце тоской воспоминаний и мучила какой-то жалостью, дотлевая печальным, но тёплым угольком.

   В окно вроде бы постучали. Но так тихо, робко, что Ольга подумала -  ей чудится. Екатрина Прокофьевна даже не проснулась. Ольга приподнялась, пытаясь разглядеть, что происходит за окном. Снова стук. И тень мелькнула к двери.

   Оля накинула шаль, как тогда, перед их самой важной встречей в 17-м, и также тихонько юркнула в сени.


   Она распахнула дверь и вновь обомлела: на пороге стоял Сергей. Это был уже не тот удалой красавец, с которым венчались они каких-то 3 года назад. Окончательно выцветшая истёртая шинель без ремня, и без погон. Даже фуражка на голове какая-то совершенно бесформенная и без кокарды. Ввалившиеся щёки и поблекшие глаза. Это был какой-то другой серый, ссутулившийся человек без прошлого и настоящего, даже без возраста. Но голос! Это был голос его – того прежнего Сергея!

- Ну, вот, Оля…  Не поедем ни в какую Америку… Встречай, жена!

- Милый, милый мой, единственный мой человек! – Ольга обвила его шею руками и жадно вдыхала запах  дорог, которые всё равно привели его к ней.

- Милый ты мой Серёжка! С тобой! С тобой, да хоть куда! Не отпущу…  и не отдам тебя … Милый, милый мой человек… -  Её слёзы падали на сукно шинели, тут же превращаясь в драгоценные камешки какой-то старой и давно забытой сказки…
                2011.