Треугольник вторичностей - 1

 
  Здравствуй, уважаемый читатель! Это тот, который поднатужится и прочтёт моё повествование до конца, но если бросит на полпути и повесит его на гвоздик в отхожем месте, что ж … тоже здравствуй – я вежливый … но тем, что поздоровался и с таким, как ты, то этим решил свалить всю вину, за досрочную концовку общения со мной, на тебя, нерадивого и привередливого читателя.
         
        То, о чём будет здесь рассказано, чистейшая правда но, из уважения к реальным людям, иногда с искажёнными именами и деталями событий, оставляя в правдивости житейскую суть. Что касается языка повествования, то не обессудь, уж как говорят они в жизни, так я и доношу до твоих глаз без утайки и без  новорусских выпендриваний, а уж если персонаж и заматерится, то это не бравада, а от широты души.
         
        А ты попробуй-ка молотком по пальцу – самый лучший тест на воспитанность, сразу определит и широту души, и степень твоего сраного аристократизма. И не потому у некоторых сраного, что это фикция, а потому, что их аристократизм по уши загажен нашей плебейской действительностью. Ну ... что говорить-то – переродилась в нашей странной (ох, как хочется, для ясности, убрать  буковку «т» из этого слова) стране аристократия. Я не принимаю в расчёт истых интеллигентов, которые вечно копаются в себе и к которым никакая грязь не пристаёт ... Всего-то один удар молотком, но от всей души, и твой лоск как потопом смоет … Попробуй-попробуй!!!... А моих героев жизнь испытывала далеко не молотком, и даже не кувалдой, а что побольнее, и не так, как ты думаешь, а в десять раз сильнее...
         
        Ну, вроде бы я объяснился и перехожу при обращении с читателем, это который до конца ... уважительно … на Вы …
         
        Да!... Ещё простите за пунктуацию – я с этой проституткой, которая меняет смысл в угоду  мелочным значкам – «казнить … нельзя … помиловать»  – с пелёнок в контрах. Вы уж, если что где не поймёте, сами обсмысливайте. А теперь читайте и хвалите ...

        или хайте …

                1
                ОТЕЦ – ПОВОД ДЛЯ РОЖДЕНИЯ,
                НО ДАЛЕКО НЕ ДЛЯ ЗНАКОМСТВА ...

          … Звали-то его Борькой Моновым, но через всю свою жизнь двугорбым верблюдом он пронёс два имени, два отчества, две фамилии и даже, два дня рождения … Кстати, до поры, до времени не догадываясь об этом.  Появился пацан на белый свет преждевременно, благодаря похоронке на папку, что убили в Финскую …

        ... А закончил отец до банальности просто, но … неожиданно. Утром, накинув ладный, ещё тугой от непривычки к своему хозяину, полушубок на тёплые со сна плечи, молодой командир вышел из блиндажа хлебнуть свежего лесного воздуха и первым же вздохом захлебнулся – пуля в переносицу зло споткнула его на ровном месте. Ему ничего не осталось делать, как послушно устроиться в сугробе ничком и даже, не испачкав кровью белого кожушка, что выдавались всем командирам на передовой.

        Идиотское недомыслие начальства – ведь новое обмундирование – визитная карточка командира Красной Армии для финских кукушек (так красноармейцы окрестили финских снайперов, размещавшихся на деревьях) … РККА была богата на командирские полушубки … Ну, вот и всё об отце Борьки Монова.

        Конечно, пользуясь авторской безнаказанностью, много чего можно понаворотить – и недюжинный ум, и благородную внешность, и телосложение Геркулеса, и даже пристальное внимание со стороны прелестниц. Но, по случаю махровой лени, лежащий в основе авторской честности, он и предлагает в сведениях об отце сушеную грушу для слона … но честную.

        Он (автор) из-за этой самой честности штаны-то одни единственные носит ещё с двадцатого века, да свитер, что своим воротом спадает с обеих плеч одновременно. Конечно, он бы ходил и без штанов, но одних, из окружающих, ему жалко за напряг в мышлении при виде мужика в неглиже, а другим как-то не хочет дарить бесплатный спектакль. Вот похоронку на сером бланке, автор видел и всё ... и больше – никаких сведений об отцовстве и собственных штанах ...
         
        Кстати о штанах - родился Борька в обшарпанном роддоме, бедном на медикаменты, и щедрым на повивальное человеколюбие, оставив о себе десятиминутную акушерскую память родимым пятном на правой ягодице величиной с копейку. Акушерка, держа его кверх ногами и шлёпая по заднице, пока он не заорал, пробасила: «Этот разбойник, ежели будет без штанов, завсегда найдётся» …
         
        ... Если читатель заинтересовался чтивом, задержавшимся ещё в его руках, то только во второй половине этого опуса поймёт, что басом акушерки судьба нехорошо дала о себе знать … Дала и опять спряталась, чтобы, уважая себя, потом, безголосо проявляться вехами событий и поступков.
         
        Жили они вдвоём с матерью, учительницей русского языка, в нормальной харьковской квартирке. Достаток в доме был сносный. Борька, кроме положенного детям, ничем не болел. Вдова, хоть и молодая, чтобы не усложнять Борьке жизнь, пресекала вялые намёки слюнявого коллеги-химика, который семейные отношения называл валентной связью, понятно, держа себя за вальта, и чётко придерживаясь  собственной философии – «лучше быть вальтом, но молодым, чем королём, но старым». Он и не догадывался, что жизнь ему может за такую прелестную доктрину подсунуть свою бяку – и старостью наградит, и королём не позволит стать, а так, до самой смерти оставит мелким вальтишкой. Ну и хватит о нём, тем более, что ни на одной странице он больше не появится.
         
        Что нужно средней советской семье Борька, по сопливому малолетству, ещё не ведал, зато Елена Васильевна, а читателю пора уже знать, как зовут вдову, прекрасно, несмотря на молодость, чётко знала – это обходить острые углы общения и не натыкаться на подводные камни бытия. Вот она и была – с врагами приветлива … с друзьями радостна … со знакомыми, а тем более с незнакомыми …  вежлива, не опаздывала на работу  и, одной из первых, ежегодно соблюдала обязательный ритуал подписки на периодическую печать. В общем, мать жила для Борьки, и по принципу «Надо», а Борька, пока ещё для себя, по принципу «Хочу», и это естественно – он же ещё несмышлёныш – у вас что, как-то по другому было?
         
        Из всего, что Борьке нравилось, так это ходить с матерью на базар. Базарный рокот волновал пацана за квартал до рыночных ворот, и он уже шёл не степенным шагом, пытаясь попасть в такт материнских шагов, а вприпрыжку и дёргая её за руку, отчего мать иногда останавливалась и подозрительно спрашивала: «Ты что, опять писить хочешь?»

        Хохлатский, белорусский, еврейский, молдавский галдёж завораживали ребёнка, а уж цыганский говор, да яркие рубахи, да их яростно начищенные гуталином сапоги … – слов нет, а их карапузы, борькины сверстники – чумазые, весёлые, непонятно лепечущие, выхватывающие мороженое из его рук … А цыганки – в пёстрых юбках, вольные в движениях, да с огнём в глазах …
         
        Однажды, в середине мая, в одно из базарных посещений, золотозубая приветливая цыганка, позвякивая монистами и таинственно дуя на руку Лены, да и посерьёзневшего пацана, и что-то пришёптывая в их ладошки, в тихом уголке говорливого базара, нагадала им полный набор цыганского словоблудия. Там было всё – и казённые дома (и один на двоих, и каждому по одному … да вроде бы не тюрьмы), и серьёзные болезни (обоим, обоим!!!... ты, яхонтовая, не спрашивай, а шибче слушай!), и долгую разлуку, и вмешательство в их жизнь червовых дам (каждому по одной), да червового короля – одного, но сразу же на двоих.

        Уж не химик ли Иван Иванович всё-таки уговорит её на совместную жизнь (он ведь из этой масти – из червей)?...  Но, миль пардон, автор же обещал – о нём ни слова … И всё это начнёт сбываться очень уж скоро, но продлится очень и очень долго, даже намёк был вроде как на какое-то бедствие, уж не на войну ли? Да какая война, цыганская ты душа?!!! – только-только Финская … кончилась, Сталин больше не допустит. А потом, напрасно золотозубая думает, что за такое гаданье, испортившее настроение, будет заплачено. И конечно, золотозубая обиделась, сказав, что она не за деньги гадала, а так – от души, да и … «ой-ой-ой!!! Молодая, если за бесплатно, так оно шибче запоминается-то» … и, на последок – судьба-то разлучит тебя с сынком на до-о-олгие годы, но потом опять, мол, найдёте друг дружку. Прощально помахивая смуглой, в звенящих браслетах, рукой, цыганкой со значением и глубоким вздохом было сказано: «Не торопись судить, ой, бриллиантовая!!!».
         
        А через месяц с небольшим, как снегом на голову – обвалом с неба фашистскими бомбами, судьба показала им с мамкой первую гримасу. Пока чушки с неба обильно и вслепую демонстрировали людишкам всю зыбкость человеческого бытия, мать, схватив всё, что подсказало ей мышление и скупо позволило время – деньги (а документы-то забыла!!!), скатанную постель (так уж ей подушки будут нужны!!!), борькин ночной горшок (вот уж это ни в какие логические рамки не полезло!!!)... Борька, кстати, тоже не дурак – схватил своё деревянное ружьё (но тут всё оправдано – мужик, всё-таки), и оба, прямым ходом, с обезумевшей (как и все люди) и орущей кошкой сзади, по встающим дыбом от взрывов, улицам, лавируя между кипящими дымом воронками и гудящими, деловито, с урчаньем, пожирающими останки телег и автомашин, мягкими, но упругими веретенами пламени – конечно же, на вокзал. А там-то – в любой бы состав, на ближайшем к перрону пути, мудро решив, что на Запад ни один состав уже не пойдёт.
         
        Так становятся беженцами – без пищи, документов, тёплой одежды, но с кошкой, трущейся в ногах, беженцами … не зная куда … В первый же день путешествия их состав фашисты дважды бомбили, но почти без потерь. Так, осколками поверху пустило – крышу вагона насквозь посекло – и это возбуждённо и даже весело обсуждалось пёстрым населением вагона. В этот раз их судьба даже крылом не коснулась. Борька, из реплик и шуток в свой адрес, усвоил только одно – на горшок надо ходить строго между бомбёжками. Вот и сейчас, на второй день бегства, поднимая его с горшка, мамка похвалила за своевременность, помогла застегнуть лямку штанишек и наказала, пока она сходит в другой конец вагона за кипятком, не целовать кошку, а лучше поиграть с Аленкой (что старше его на три года), только чтоб не упали с полки.
         
        Судьба, как известно, вооружена пакостным законом подлости, а уж сгримасничать лишний раз, так это её хлебом не корми – всегда пожалуйста, тем более, если матери нет рядом – бесчинствуй, судьбища!!! … – Поезд резко затормозил – с полок посыпались узлы и чемоданы. Один из них и швырнул Борьку под нижнюю полку, попутно отключив его сознание. Аленку на этот раз пощадило, но «раз» этот для неё был последним. А пока что она с рёвом, размазывая по лицу сопли, безрезультатно тащила своего жениха из-под лавки – два дня войны добавили ей пять лет взрослости. Первый же разрыв бомбы, осколком прорвав деревянную обшивку вагона, подытожил только-только начавшуюся девчоночью жизнь, размозжив Алёнке голову, а выпущенная ею, борькина рука, падая, вдруг изменила направление и безжизненно легла на девчоночье тельце этим указывая судьбе: « … с неё хватит, не кромсай больше!»
         
        Налёт застал борькину мамку в шаге от кастрюли с кипятком … За секунду до страшного толчка составом Лена пропустила к ней дедулю, раза два угощавшего Борьку хлебом. И вдруг, на тебе – дикое торможение. Оно защемило в карёжащихся перегородках доброго на хлеб старика и щедро выплеснуло на него всю кипящую кастрюлю. Сам толчок, да звериный рёв живьём сваренного человека, послужили сигналом вагонной толпе, топча упавших, раздирая друг друга, хлынуть в тамбур и далее из вагона – кому в никуда, а кому за подарком судьбы – жить дальше.
         
        Инстинкт материнства кинул Лену назад ... к сыну. Но другой инстинкт – самосохранения, помноженный на неистовство рвущихся ей навстречу, вышвырнул её из вагона для рандеву с бомбовым осколком, который внезапным ударом в спину, как матерчатую куклу, перевернул её тело в воздухе и мешком шмякнул о землю …
         
       Вся следующая бомбёжка не причинила вреда ни сыну, ни матери – им достаточно было одного чемодана, да одной бомбы, а снаряды, как известно, «два раза в одну воронку не падают».
         
        … А потом … Потом прибывшие солдаты занимались расчисткой пути и сортировкой беженцев – кого в землю … кого в медсанбат … кого на телеги или пешком … а направление известное – конечно же на Восток …
         
        … Лену не похоронили случайно. Просто на ней дольше обычного задержался взгляд старшины с возникшим подозрением, что поднятый за руки-ноги труп женщины очень уж похож на его подружку – разбитную продавщицу из харьковского гарнизонного военторга. Он остановил бойцов, приподнял испачканную землёй и кровью голову трупа и долго смотрел, туго соображая – она …? не она …? В это время и дрогнули веки беженки, склонив чашу весов в сторону жизни. Нет, не она, со вздохом облегчения, и за свою подругу, и за оказавшуюся живой незнакомку, пришёл к выводу старшина. Успокоившись, он привычным движением разгладил гимнастёрку под ремнём, а солдатам, волочившим тело в яму для захоронения, уставшим коротким жестом, приказал в другую сторону – конечно же в медсанбат, раздражённо прорычав: «Да несите же аккуратно – ведь не труп несёте, а живого человека!!!»
         
        Повезло и мальцу. Он продолжал лежать под нижней полкой, обнимая окровавленное тельце своей несостоявшейся невесты, когда всё тот же старшина поднялся в вагон проверить работу своих бойцов, уже очистивших вагон от живых, раненых и мёртвых. Борьку он не видел, но чуть не наступил на обезглавленную Алёнку, а когда наклонился, чтобы подобрать трупик, округлившимися от её вида глазами натолкнулся и на мальчонку. Чтоб не ходить лишний раз, мужик взял оба трупика - пацана под мышку, а девчушку, не желая пачкаться, за ногу, так и пошёл, косолапо переставляя ноги и сопя от неудобства к выходу из скособочившегося вагона. Тащить было неудобно и, выйдя в тамбур, он, с придыхом, крикнул проходившему мимо незанятому солдатику: «Алексей! Прими!» и кинул ему Борьку.

        Долговязый и нерасторопный боец всё-таки сумел на лету подхватить пацана, но, не удержав равновесия и упав на землю вместе с Борькой, вдруг встретился с, медленно открывающимися залитыми аленкиной кровью, глазами мальчишки. С солдатского языка глупо сорвалось – … в санбат?... Грязный, отборный мат уставшего старшого нерасторопный на дела и мышление, солдат понял правильно – с какой, мол, стати  мертвецов стали таскать по медсанбатам.
          – Так он же глаза открыл!!! – обидчиво, но со скоростью обожравшейся в лесу мятой, улитки, парировал не юркий солдатик с крепким тормозом в мыслях.
          – Ну, тогда в санбат!!! – уже раздражённо заскрипел старшой – доработался, что не можешь живых от мёртвых отличить … Сам разбирайся, кого куда – и уже более миролюбиво – ты, лучше скажи мне как, с твоими тугими нулями в башке, кампанию у Гитлера выиграть?!!!...
         
        … В медсанбате Борька и Лена  «встретились», но опять были без памяти, пролежав остаток дня почти рядом, этого не оценив и не ощутив. А к ночи подошли грузовики. Раненых погрузили в кузова и отправили на полустанок. Малец, с первой машины, попал в один состав, а Лена, с последней полуторки в другой, подошедший вслед за борькиным поездом, уже ушедшим на Восток.
         
        Вот так … далеко не на год … разошлись их пути-дороги … что-то такое в гадании «золотозубой» всё-таки было …